На сцене Государственной оперы «Унтер-ден-Линден» прошла премьера оперы Сергея Прокофьева «Игрок» в постановке Дмитрия Чернякова. Это совместная постановка Берлинской оперы и миланского театра "Ла Скала". Музыкальное руководство обоими театрами осуществляет Даниэль Баренбойм, он и дирижировал премьерой. Из Берлина — Екатерина Бирюкова и Роман Должанский.
Расхожие представления об "Игроке" — как о романе Достоевского, так и об опере Сергея Прокофьева — предполагают наличие двух основных мотивов: рулетка и русские в Европе. Трудно вспомнить постановку, в которой на сцене не кружились бы, подобно колесу рулетки, части декораций и с особым смаком не подавались бы приметы русских повадок, вступающих в комические или драматические противоречия с укладом жизни немецкого курорта Рулеттенбург. Дмитрий Черняков решил, что оба этих мотива решающего значения не имеют. Он сделал с оперой Прокофьева примерно то же самое, что с "Евгением Онегиным" в Большом — будто бы "не заметил" намертво въевшихся в произведение и оттого кажущихся незыблемыми канонов. Результат отличный — обновил, не сломав.
Если что-то и вертится в этом "Игроке", то не судьбоносная рулетка, а стеклянные входные двери, не несущие ни удачи, ни проигрыша. Большая часть действия разворачивается в некоем пространстве, напоминающем лобби современного отеля высшего разряда. Густо-голубые стены, поблескивающая металлом отделка, матовое стекло потолков, бесшумный портье за стойкой ресепшн, глубокие, гасящие звуки кресла — вокруг столиков сидят постояльцы, но иногда кажется, что они уснули. Мир благополучия и богатства. В Германии происходит дело или в России, кто тут русский, кто француз, а кто англичанин, решающего значения не имеет. Престарелая Бабуленька, которая должна явиться в Рулеттенбург разбитой параличом старухой самодуркой с русской челядью, здесь оказывается всего лишь опирающейся на палку пожилой элегантной дамой в меховой шубе. Ее дорогие серебристые чемоданы катят бритые наголо фигуристые бодигарды в черных костюмах и темных очках.
Убрав противопоставление русских и европейцев, Дмитрий Черняков, собственно говоря, убрал и рулетку. Здесь нет никакого зеленого сукна, игровые столы больше похожи на клубные стойки, лишь у стены стоит несколько "одноруких бандитов". Сцена в казино больше похожа на какую-то странную, но наверняка модную современную вечеринку. Из "Игрока" изгнана вся азартная горячка, вся лихорадочная достоевщина. Дмитрий Черняков показывает холодноватый мир недавно разбогатевших людей. Мир нового капитализма, из которого одним — как, например, стареющему Генералу и надменной гордячке Полине — грозит вскоре вылететь и в который другие — как жизнерадостный, полный сил и жлобоватой энергии Алексей Иванович — так стремятся любыми способами попасть.
Круговое движение рулетки заменено у Дмитрия Чернякова поступательным — декорация, которую режиссер, как обычно, придумывал сам, оказывается едва ли не втрое длиннее, чем ширина сцены. Поэтому сумасшествие реальности превращается в "Игроке" в "сдвиг" пространства: лобби отеля медленно и бесшумно сдвигается то вправо, то влево, обнаруживая соседние помещения — комнаты Алексея, Полины, Генерала и Бабуленьки. И если среда этого интернационального отеля лишена деталей, стерильна и на самом деле крайне неуютна, то эффектный прием со сценографией позволяет господину Чернякову украсить действие другими деталями — эмоционально-психологическими. Скажем, пока в кафе решается судьба влюбленного в молодую блондинку Генерала, мы видим, как он сам в своем номере с помощью двух зеркал озабоченно разглядывает собственную лысину и безуспешно пытается затянуть живот в белый корсет.
Что касается музыкальной части, то все привыкли считать, что эта опера полностью зависит от того, кто вытягивает на себе партию главного героя — Алексея. По крайней мере, к этому нас приучил фирменный ее нынешний исполнитель Владимир Галузин, звездящий в гергиевских постановках. Но в данном случае, пожалуй, на первое место стоит поставить роковую красавицу Полину, которую поет молодая примадонна Рижской оперы Кристина Ополайс. Без ее напряженного эротизма, идеальной дикции и плотного сопранового тембра этот спектакль как-то уже и не представляется.
Еще одна вокальная роскошь постановки — мариинский бас Владимир Огновенко в партии Генерала. Причем привольное богатство тембра тут не отрицает актерской тщательности в прорисовке этого трагикомического персонажа. Бабуленька в исполнении польской знаменитости 80-х Стефании Точиски выглядит слишком сухо и деловито. Гораздо больше украсил спектакль, если говорить о западных вливаниях, тенор Штефан Рюгамер, работающий в берлинской труппе. Видя и слыша его Маркиза, понимаешь, за что Полина могла влюбиться в этого в целом нехорошего человека, предпочтя его Алексею. Алексея поет украинец Миша Дидык, один из главных на западе русскоязычных теноров нового поколения. Он очень убедителен в своем отчаянном дурачестве, хотя голос его чуть легковат для этой партии и не всегда слышен, особенно когда расшумится оркестр под управлением Даниэля Баренбойма.
Маэстро, начавший два года назад сотрудничество с Дмитрием Черняковым с "Бориса Годунова" и этим летом поставивший "Евгения Онегина" в Зальцбурге, увлеченно вгрызается в русскую тему. И Прокофьев, кажется, идет ему больше Мусоргского и Чайковского. В "Игроке" ему не удалось избежать вагнеровской массивности и некоторой упорядоченной затянутости (особенно обидно это было в сцене рулетки). Но все это можно простить за целую россыпь невероятно выразительных эпизодов — острых, затаенных, оглушительных, страшных, которые здорово добавляли перцу в кажущееся легкомыслие спектакля и без всяких обиняков подтверждали, что никакого легкомыслия там нет.
Источник: «Коммерсант-Ъ»
