В центре «Дом» выступила Сатоко Фудзи
Японская новоджазовая пианистка Сатоко Фудзи приехала в Россию со своим трио «Junk Box» (в переводе — ящик с хламом, или барахлом). Два концерта — в ансамбле и соло — прошли в Московском культурном центре «Дом» и были посвящены памяти его основателя, арт-директора и, между прочим, большого почитателя японской музыки Николая Дмитриева, который ушел из жизни ровно шесть лет назад. Вопреки дачному сезону и хорошей погоде в выходные удалось собрать если не полный зал, то, во всяком случае, значительную его часть. Сатоко Фудзи активно гастролирует по всему миру, но в России впервые. До концертов в «Доме» у нас ее знали в основном по компакт-дискам.
Название трио — «Junk Box» — провоцировало на трэш-эстетику, но этого слушатели не дождались: «музыкальный мусор» в ящике Фудзи оказался новым авангардным джазом, детально структурированным и логично поданным. Впрочем, от собственно джаза в стилистике Сатоко Фудзи и ее партнеров мало что осталось — похоже, теория о постепенном его растворении в окружающей культурной среде находит еще одно подтверждение.
В составе трио Фудзи — трубач Натсуки Тамура (он же — фотограф, дизайнер, продюсер и муж пианистки) и исполнитель на ударных Джон Холленбек. Помимо стандартных ударных, в арсенале Холленбека была редкая перкуссия вроде bell tree (колокольного дерева) и другие звуковые объекты — электронные игрушки на батарейках для создания разнообразных шумов. Например, что-то вроде фена или как бы модель фантастического космического аппарата из будущего, которая периодически вертелась, вибрировала и жужжала на одном из барабанов. Дополнительные звуковые объекты в виде свистящих, гудящих и шипящих игрушек имелись и у трубача, и у пианистки, причем некоторые из них — вроде электронного дракона с огненными светящимися глазами — явно рассчитаны и на визуальный эффект. Любовь к подобным игрушечным объектам наблюдается и у японского пианиста Риодзи Ходзито, тоже работающего в области новой импровизационной музыки. Однако у него это только элемент эпатажа и в какой-то мере инсталляции, тогда как в трио Сатоко Фудзи эти объекты органично включаются в музыкальную ткань и музыкальную драматургию, расцвечивая тембры основных инструментов неким подобием звучания более серьезной электроники.
Сатоко Фудзи и ее коллеги по ансамблю сразу же обрушили на слушателей звуковой шквал, который, впрочем, постепенно и без особых последствий иссяк. Надо сказать, что в дальнейшем строение композиций неизменно обнаруживало точное ощущение музыкального времени, определенную направленность общего развития и продуманность формы, что редко встретишь у представителей новой импровизации. К тому же музыканты понимали друг друга буквально с полузвука, что обеспечивало хороший контакт внутри ансамбля.
Если не знать, что Сатоко Фудзи — лидер коллектива, это и не пришло бы в голову. Вклад ее партнеров в общий ансамбль не менее, если не более, значим. Чего только стоит имитация Натсуки Тамурой австралийского диджериду на обычной трубе с примесью собственного голоса! А среди изысков Джона Холленбека — игра на барабанах через плотную черную ткань (что придавало тембру особую матовость), нестандартное использование bell tree — колокольного дерева (расположенного горизонтально прямо на барабанах, отчего эта связка колокольчиков слушалась как нечто среднее между звучанием гамелана и пустых консервных банок). И, конечно, нельзя не сказать о страсти к звуковым спецэффектам самой Фудзи, которая обожает «колдовать» внутри рояля, играя на струнах, и, бывает, ей удается извлечь как бы электронное звучание на чистой акустике.
В числе авторских композиций Сатоко Фудзи были вещи с программными названиями — «Looking out of the Window», «For Good Sleep» (в последней музыканты фактически работали с воздухом, создавая завихрения воздушных потоков перед микрофоном, что неизбежно ассоциировалось с дыханием спящего). И за два вечера только одна не своя композиция: «Moonlight» Джимми Джеффри — соратника одного из самых прогрессивных джазменов 1950-х годов Пола Блея, у которого Сатоко училась в Консерватории Новой Англии.
Фудзи — из тех немногих японских музыкантов, кто открещивается от всего японского, и если осознанность использования некоторых элементов национальной культуры представляется спорной, то в любом случае остается сногсшибательный японский темперамент, который пианистка продемонстрировала и в сольном проекте. Искать нечто японское у Фудзи — кое-где проскользнувшую пентатонику или подражание тембру кото игрой на зажатых струнах рояля — это все равно, что отыскивать признаки музыки венских классиков у представителей новой венской школы. По крайней мере, эти признаки не очевидны. А если Сатоко Фудзи берет мелодии японских традиционных песен (всего их прозвучало две), то обрабатывает их так, что они полностью теряют свою этническую принадлежность и приобретают интернациональность, некий языковой космополитизм. Неслучайно под конец вечера Сатоко призналась публике: «Мы создавали музыку вместе с вами, с участием ответной энергии зала, так что это было интернациональное сотрудничество!»
Ирина Северина
