«Мы не в кино! За что мы платили деньги?»
Третье действие новой парижской постановки «Парсифаля». В зале гаснет свет, и в тишине на большом экране появляются кадры из фильма Роберто Росселлини «Германия, нулевой год»: мальчик гуляет по улицам разбомбленного Берлина, забирается в развалины дома и, не в силах принять картину разрушенного мира, бросается с высоты вниз. Минутная нарезка еще не успевает дойти до середины, как в зале раздаются истошные вопли: «Мы не в кино! За что мы платили деньги? Где Вагнер? Мортье издевается над нами!» Им, так же истошно, отвечают: «Не нравится — уходите! Не мешайте другим! Тихо!» Спектакль разделил публику пополам — и в финале невозможно было понять, чего больше: «бу» или «браво».
Постановка вагнеровского Opus mysticum, исполненная польским режиссером Кшиштофом Варликовским, — краеугольный камень сезона, спланированного интендантом театра Жераром Мортье. В любом немецком театре она сошла бы за «вегетарианскую». Постановка скорее обнажает проблемы произведения, чем дает ответы и приращивает смыслы. Не задаваясь целью шокировать пуритан, как в мюнхенском «Онегине», Варликовский вплотную и серьезно задается вопросом взаимосвязи поколений внутри отдельно взятой семьи. Ему не слишком ясно, что значит в сегодняшнем мире тема Грааля, зачем и на каких принципах сегодняшние люди могли бы объединиться в закрытую касту, отказаться от женщин и служить абстрактной идее добра. Рыцари Грааля напоминают здесь студентов-медиков, собравшихся то ли в университетской аудитории, то ли в анатомическом театре и наблюдающих за перипетиями в семье своих профессоров (декорация Малгожаты Чесняк — вращающийся амфитеатр, который мгновенно превращается из холодного зала, уставленного столами и стульями, в сакральное пространство). Рыцари — суровые зрители разлада между королем-грешником Амфортасом, страдающим от неизлечимой раны и мечтающим умереть, и его отцом Титурелем, отчаянно цепляющимся за жизнь. Неразрешимый моральный конфликт в этой семье сводит веру и ритуал к набору бессмысленных бытовых поступков.
В этом странном механистичном мире выделяются двое: маленький мальчик (возможно, сын Амфортаса и Кундри), который живет на сцене насыщенной молчаливой жизнью, и чужак Парсифаль. Если Парсифаль соглашается пройти испытания и вступить в круг посвященных с его обезличенными ритуалами, то мальчик познает мир сам, не по правилам: читает, рисует, слушает небесные голоса, до которых остальным и дела нет.
Еще один загадочный персонаж, означенный в программке как «Сопровождающий» — блестящая мимическая работа знаменитой актрисы и режиссера Ренаты Джет. Это то ли душа умирающего Амфортаса, то ли дух-хранитель Грааля. Он встречает Парсифаля и помогает ему следовать судьбе — поддерживает, отступает, наблюдает за ним со стороны.
Спектакль Варликовского как будто не может целиком объять безразмерный вагнеровский опус: сценическое действие то тонет в невнятной многозначности, то поражает блестящей театральностью и точным попаданием во внутреннюю суть образа. Например, Сад наслаждений, населенный Девами-цветками, покоряет кабаретным чувственным дурманом: Парсифаль оказывается в кафе 30-х годов — маленькие зеленоватые столики с красными ночниками, за каждым сидит красавица и ждет своего желанного. Или — начало третьего действия (когда, наконец, скандал в зрительном зале утихает): на пустой сцене вдалеке стоит амфитеатр, идет тихий снежок, на авансцене старый рыцарь Гурнеманц оплакивает кончину Титуреля. Появляется Парсифаль — мы понимаем, что он вернулся с жестокой войны. Гурнеманц, безмолвная Кундри и мальчик (словно спрыгнувший на сцену из фильма Росселлини) возделывают бедный садик, выращивая себе скудное пропитание. Неожиданная, но убедительная трактовка либретто создает самую пронзительную сцену спектакля.
Возвращение Парсифаля-победителя приносит долгожданный мир в семью. Амфортас исцеляется, Кундри, вопреки либретто, не умирает — и в конце мы видим тихую идиллию: железный занавес в глубине сцены открывается, амфитеатр вместе с хором рыцарей уезжает в глубину и пропадает из виду, и остается только счастливая, обретшая покой семья за семейной трапезой. Такой бытовой финал мог бы вызвать негодование у ревнителей вагнеровской религиозной мистерии — в этом спектакле она действительно под сомнением. Финальный торжествующий хор скорее наводит ужас своей беспощадностью — гораздо большее сочувствие вызывают отдельные страдающие люди.
Что не вызывает никаких сомнений, так это оркестр под управлением Хартмута Хенхена. В его руках музыка звучит экстатично и страстно, но не давит тевтонской мощью. В блестящем составе певцов ярко выделяется «падший рыцарь», злодей-волшебник Клингзор в исполнении Евгения Никитина из Мариинки: его благородный бас-баритон околдовывает своей эротичной мягкостью и силой. Бархатный бас Франца-Йозефа Зелига покоряет человечностью в изнурительной партии Гурнеманца. Парсифаль Кристофера Вентриса поет по-детски наивно и просветленно, но иногда звучит устало — Вентрис претендует на звание «модельного» Парсифаля современности, он поет эту роль в Лондоне, Париже и Байройте, и певцу явно нужен отдых. Иначе он выглядит безвольно и слабо рядом с таким вулканом, как Вальтрауд Майер в партии Кундри. Голос Майер уже давно не в лучшей форме — стертый, напряженный наверху, он зачастую не дотягивается до нужной ноты. Но само присутствие Майер на сцене предельно электризует атмосферу, что для оперы Вагнера — больше, чем половина дела.
Борис Игнатов, openspace.ru
