Елена Соловей вот уже 16 лет живет в США. Впервые после столь долгого перерыва она приехала в Санкт-Петербург и Гатчину на фестиваль «Литература и кино», где по инициативе Рустама Хамдамова был организован вечер, посвященный юбилею актрисы и 40-летию выхода на экран фильма «В горах мое сердце». Прошла в дни фестиваля и ретроспектива актрисы, в рамках которой показали «Драму из старинной жизни» Ильи Авербаха, «Егор Булычов и другие» Сергея Соловьева, «Сороковой день» Олега Ерышева — все экранизации.
— Ехала сюда и думала: «Зачем? Кому я нужна?» Прошло так много лет. Что я могу нового рассказать людям? Ничего особенного за то время, что меня не было в России, не произошло. Приехать, чтобы посмотреть друг на друга, на то, что время сделало с нами?
Фильм «В горах мое сердце», юбилей которого отмечается в Гатчине, — это святое для меня, поскольку связан с Рустамом Хамдамовым, ВГИКом, молодостью, моим началом в профессии. Это была настоящая жизнь, когда все еще впереди и ты ни на что не претендуешь, а энергия брызжет через край, есть легкое дыхание. Я обязана Рустаму всем. Он увидел в обычной девочке 20 лет, совершенном несмышленыше, приехавшей в Москву из Красноярска, то, чего я о себе не знала. Многие хорошие актеры не состоялись не потому, что хуже меня, просто не повстречали человека, который бы разглядел в них нечто существенное. Я и предположить-то не могла, что сумею так ходить и улыбаться, как делала это в фильме «В горах мое сердце». Когда-то мы с Рустамом устраивали показы мод, и я, не имевшая идеальной фигуры, появлялась на подиуме. До встречи с Игорем Петровичем Владимировым я никогда не выходила на сцену. Он пригласил меня в театр с перспективой роли Анны Карениной. Говорил о Раневской в «Вишневом саде». А сыграла я в итоге в «Победительнице» Арбузова странную для меня роль антиженщины, предавшей любовь во имя карьеры. Арбузов писал сказки о советской жизни, и мы их любили за романтизм.
Елена Соловей живет в 20 минутах езды от Нью-Йорка, она преподает русский язык детям от 4 до 12 лет, занимается с ними основами театрального искусства. В основном это дети наших эмигрантов, тех, кто приехал в США работать. Растут они в англоязычной среде и довольно плохо владеют русским. «Наша школа, а она существует уже шестой год, — говорит Елена Соловей, — и призвана помогать этим деткам осваивать русский язык. А для этого нужно много заниматься, читать. Мы ставим спектакли, и ребята в них играют, так они быстрее запоминают. У меня 5 групп, а это 40 детей, и с каждой нужно придумать маленький спектакль. Ставим „Кошкин дом“, „Буратино“, „Алису в стране чудес“, „Маленького принца“. Я им много читаю — Куприна, Пушкина, Чехова.»
Елена Соловей, как выяснилось, следит за тем, что происходит в нашем кино, а восхищается старыми советскими фильмами и актерами. «Сейчас все вдруг стали великими. А вот актеры советской поры — они даже не великие, а удивительные. Скажем, Ия Саввина — какое же она чудо! Возможно, на Родине она и не вызывает тех чувств, что у меня, притом что она — достояние культуры, как и Нонна Мордюкова. Вот это глыба! Все, что она сыграла, — драгоценные камни советского кинематографа. Почему мы не ценим тех, кто рядом, не пестуем, забываем? Молодые, и в этом, наверное, и заключается грустная диалектика жизни, живут совсем другим, у них — свои кумиры».
Главное для Елены Соловей — ее семья. Дети у нее уже взрослые: дочери Ирине — скоро 35 лет. Она — микробиолог, живет в Германии с мужем — профессором математики Лейпцигского университета. Старшей внучке Елены Соловей — 16, а младшей — Грушеньке — 4 года. Сыну Павлу — 31 год, он тоже занимается микробиологией в Америке, в Корнуэлльском университете. Его сыну Ване скоро исполнится три года. «Я — самодостаточный человек, живу своим миром. Для меня очень важна моя семья. Но это не имеет отношения к тому, когда говорят, что вот она — женщина-мать, посвятила себя детям. Я не посвятила. Это моя жизнь и мой мир. Предпочитаю домострой. Я могла бы и не быть актрисой и была бы счастлива. Лишь бы семья моя была в порядке. Уважаю женщин, умеющих делать карьеру. Я в этом смысле — не пример. Да, я не актриса, но я и не предполагала, что буду ею. У меня не было никаких амбиций на этот счет. Почему я должна быть где-то нужна, скажем, в Голливуде. Там и своих много. В Америке я снималась в «Клане Сопрано», сыграла русскую — большую и внушительную даму. Там уверены, что русские именно такие. Я и без того не худенькая женщина, но меня еще увеличили в объеме. Три крохотных эпизода в этом сериале принесли мне счастье. Хотя думаю иногда, может, зря стала сниматься, разрушив тот образ, который создала когда-то. Кто-то увидит и скажет: «Зачем? После „Рабы любви“?» Я думала и о том, как можно быть такой ужасной и толстой, но после 60-ти вдруг успокоилась. А почему, собственно, нет? Потолстела, постарела — появилось новое качество, можно его использовать. Когда по прошествии довольно большого времени я вновь оказалась в павильоне на съемках «Клана Сопрано» — таком огромном, похожем на ленфильмовский, почувствовала себя в своем аквариуме, вдохнула родного воздуха.
Я сама изменила свою жизнь.Поэтому у меня и нет претензий ни к кому. Часто думаю о том, как много актрис моего поколения остались без ничего. Какое число моих коллег не прожили ту жизнь, что прожила я. Мне грех жаловаться на судьбу. Училась у замечательного мастера во ВГИКе — Бориса Бабочкина, работала с фантастическими режиссерами. Никита Михалков специально для меня написал сценарий фильма «Неоконченная пьеса для механического пианино», были главные роли. Мало кто может на подобное рассчитывать. Я работала в одном из лучших театров — в Театре им. Ленсовета в Ленинграде с удивительным режиссером — Игорем Владимировым, который не побоялся, несмотря на то что я киноактриса, выпустить меня на сцену. Все это во мне и никуда не ушло.
Иногда слышу про себя: «Она — звезда!» Что это за статус? Он предполагает определенный образ жизни, возможный на Западе. А я после съемок и спектаклей бежала по магазинам. Я была нормальным человеком. Моя Ольга Вознесенская в «Рабе любви» говорит: «Посмотрите на меня. Я — обыкновенная женщина». Никто не хочет в это поверить. И дело даже не в том, что ты обыкновенная женщина, а в том, что жизнь такова, что ты окунаешься в тот же самый быт, что и твои сограждане. Мы сжились в очередях с людьми из моего микрорайона. Неприятно было, когда узнавали. Иногда я обходила стороной те магазины, в которых продавцы приглашали меня зайти с черного входа за мясом. Случалось, пользовалась этим. Стыдно об этом вспоминать. В тех, советских, бытовых условиях не могло быть звезд. Были любимые актеры. А это даже больше, чем звезда«.
Никто из русских режиссеров ее не приглашал в свои проекты. Были пробы в «Московскую сагу», но предлагавшуюся Соловей роль в итоге сыграла Инна Чурикова.
«Я не существую на площадке и сцене сама по себе. В любом случае ты в руках режиссера, и он может делать с тобой все, что угодно. Видимо, нет ни одного режиссера, который чувствовал бы меня такой, какая я есть сегодня. Конечно же, я изменилась физически, у меня другой взгляд на многое. Я вообще не та, что прежде. Я другая, но какая? Мне кажется, что многое смогла бы. Но много ли на самом деле? Может быть, и ничего. Но это не страшно! (тут Елена Соловей говорит так, как говорила ее Ольга Вознесенская). Потому что все, что было, оно есть. И никуда не делось.
Что я потеряла? С одной стороны, все. Жизнь начала заново, уехав в никуда. Мой муж — художник кино Юрий Пугач, в Америке сразу начал работать, а я не работала вообще. Теперь он служит в картинной галерее. Пытались создать совместный с американцами театр, играть Шекспира на русском и английском языках, но это не пользовалось спросом. Кино — самозащита для актера. Уеду ли я, или уйду из жизни, оно останется, и зритель его будет смотреть, ему будет казаться, что я, Елена Соловей, — Ольга Вознесенская, что со мной ничего не случилось, что я где-то рядом. Не знаю, как мои роли воспринимает молодое поколение. Мне только хочется, чтобы моя внучка увидела мои киноработы и знала, что на экране — я, ее бабушка. Она уже посмотрела „Король-олень“, а я спросила: „Соня, знаешь, что это я?“ — „Да, похожа“, — ответила она. Для нее я — другая. Прожив 16 лет в США, вернуться назад было бы трудно. Паша и Ира — мои дети — выросли уже в другой стране. И сама я уже немолодой человек. Я привыкла. Уезжая, прощаясь с мамой, я так рыдала. Проплакала весь полет, хотя рядом были дети. Словно выплакала тогда всю свою тоску. И началась новая жизнь. А в ней женщине проще, чем мужчине. Я внутренне должна была быть сильной, обеспечивать порядок и счастье в семье. Юре нужно было зарабатывать нам на жизнь. А я обеспечивала тыл».
Спрашиваю Елену Яковлевну, нравится ли ей Нью-Йорк, говорит, что иногда бывает там у сына. «Прежде папа был старенький, надо было за ним ухаживать, помогать свекрови. Но всякий раз, когда я попадаю в Нью-Йорк — умираю от этого потрясающего города. В нем столько энергии, он живой. Казалось бы, такой город должен меня убивать. Но есть в нем что-то сумасшедшее, люди — удивительно разношерстные, но очень доброжелательные, бросающиеся на помощь, если это необходимо кому-то. Как сказал об этом городе Рустам Хамдамов, в нем потрясающие тени. А в Петербург тянут воспоминания. Я не видела его так давно. Наверняка все изменилось. В Москве я была в 2001 году и до того дважды. Она уже не моя. А меня тянет в мои места, к могиле мамы. Воздух стал другим. Люди иначе разговаривают. Учтите, что я уже немолодой человек и могу брюзжать. Я ведь уезжала из СССР, я — гражданка несуществующей страны.»
Спрашиваю Елену Соловей о том, испытывает ли она гордость за Америку, как американцы. Она отвечает: «У меня есть дом в Америке, стране, которая меня не выбросила, не проглотила, дала возможность моим детям встать на ноги, а старикам — достойно дожить и умереть. За это я благодарна Америке. Моя мама ушла из жизни в России. Как она уходила, и не она одна, а все те люди, которые отдали стране все... Так плохо, как относились у нас на родине к старикам, не относятся нигде. Мой папа получил достойную социальную и медицинскую помощь, какую получает каждый американец. Америка — очень молодая страна, с энергией и мускулами. Возможно, поэтому она всасывает в себя многое, в нее вливается новая кровь, и это дает ей жизнеспособность, оттого и способна заботиться о наших стариках, которые никому не нужны у себя дома. Но все равно страна эта — чужая. И своей будет только для моих внуков. Она — чужая, но не оскаленная, она не пыталась задушить меня. Просто она совсем другая. Но адаптировалась я легко. Никаких комплексов по поводу того, что в России была известной артисткой, а стала домохозяйкой, не было. Все словно сошли с ума, меня все время спрашивают о том, как же я живу без творческой самореализации. Но у меня же все это было и никуда не делось. Как-то мы с моим мужем Юрой шли по Нью-Йорку, было это буквально в первые дни после нашего приезда. Вдруг останавливается машина, и из нее раздается крик: „Лена! Мы вас любим!“ Мне дурно стало. Хотелось скрыться».
Светлана Хохрякова
