Среди отечественных пианистов-корифеев заметное место принадлежит народному артисту России, профессору Михаилу Воскресенскому. Неизменно полные залы, блистательные ученики (которые 106 раз (!) становились лауреатами международных конкурсов), интереснейшая дискография. За рубежом его постоянно приглашают в жюри конкурсов, на мастер-классы, вызывает восхищение его исполнительская индивидуальность. Хорошо известные страницы были трансформированы его экстраординарной личностью«. Накануне 70-летия Михаил Сергеевич Воскресенский дал интервью, которое также продолжает дискуссию о современной музыке.
— У вас были замечательные учителя: Илья Клячко, Яков Мильштейн, Лев Оборин. Что дало вам общение с этими яркими и непохожими друг на друга музыкантами?
— Самым первым моим педагогом была моя мама, которая стала учить меня музыке с 4 лет. А в 13 лет я уехал в Москву и поступил в Училище имени Ипполитова-Иванова. Попав под мудрое руководство Ильи Романовича Клячко, я обрел в нем и учителя, и отца. Его забота касалась буквально всего: и быта, и домашних занятий. Он горячо любил своих учеников и всегда страстно защищал, был честен и бескомпромиссен в искусстве. Я счастлив, что он заложил в меня основы такой жизненной позиции. Один год я учился у Якова Исааковича Мильштейна, который 15 лет был ассистентом Игумнова и досконально знал его методу. Большой ученый, Мильштейн был необыкновенно эрудирован, и я многое почерпнул от него. Потом был класс Льва Николаевича Оборина. Помимо консерватории я у него учился и в аспирантуре, был долгое время его ассистентом, вплоть до его безвременной кончины. Оборин принадлежал в чем-то к интеллигенции XIX века, как я себе это представляю. Огромная культура, энциклопедические знания, большой талант и в то же время благородство натуры и деликатность во всем. Будучи и композитором (несколько его опусов было издано в 1920-е годы), и дирижером, и блестящим пианистом, Оборин никогда не давил своим авторитетом, давал свободу выражения ученику, но был непримирим к мельчайшему искажению вкуса и стиля. Занимаясь с Обориным, я всегда чувствовал за спиной тени Игумнова, Зилоти и Листа.
— Наверное, не ошибусь, если скажу, что в вашем репертуаре особое место отдано Шопену и Скрябину. Знаю, что вы осуществили грандиозный проект, исполнив в течение 9 вечеров все фортепианные произведения Шопена.
— Этот концертный цикл был выстроен в хронологическом порядке. Я как бы вошел в творческую мастерскую Шопена и прожил с ним всю его жизнь. Сыграть все это — огромное напряжение и в то же время большое счастье. Я очень благодарен Оборину, который много занимался со мной Шопеном, и я, надеюсь, воспринял от него ту благородную манеру и классическое понимание романтизма Шопена.
— Что касается Скрябина, то, кроме исполнительства, вы трижды возглавляли Международный фортепианный конкурс имени Скрябина, являетесь президентом Скрябиновского общества...
— Мое общение с музыкой Скрябина — это серьезная и давняя история. Знакомство с ней началось с Четвертой сонаты, которой я восхищался, будучи еще школьником. Меня страшно увлекал ее космизм, экстатичность в финале. Но сам я начал играть скрябинские сочинения, лишь поступив в Московскую консерваторию. Тогда я подружился с Роксаной Софроницкой и, попав в этот круг, уже серьезно увлекся Скрябиным. С Обориным были пройдены Третья, Четвертая, Пятая сонаты. Ко мне даже перешла семейная реликвия Скрябиных — огромное, в барочном стиле, зеркало, принадлежавшее еще матери Александра Николаевича. Его завещала мне мама Роксаны, Елена Александровна Скрябина, дочь композитора, с которой я и моя жена много общались, поддерживали отношения после отъезда Роксаны на Запад. Теперь это зеркало, чем я горжусь, стоит у меня в комнате, и, когда я гляжу в него, мне кажется, что меня видит сам Скрябин. С начала 1980-х годов я постепенно записал все сонаты и этюды Скрябина. Этому предшествовала значительная концертная обкатка: во времена СССР я много ездил с концертами — по 60 выступлений в год! Так что со Скрябиным у меня вся жизнь связана.
— Недавно Москву посетил легендарный Ван Клиберн. Насколько я знаю, был момент, когда ваши судьбы пересеклись...
— С Ваном связаны теплые и приятные воспоминания. Когда он приехал на Конкурс имени Чайковского в 1958 году, то я в числе молодых студентов консерватории подружился с ним. Мы еще не знали, как он играет, но этот длинный тип сразу произвел на нас впечатление. Мы общались с ним, вместе обедали, болели за него. Когда я поехал в 1962 году в Америку на конкурс его имени, то, естественно, он меня вспомнил. Клиберн не входил в состав жюри, а был чисто представительской фигурой. И когда я там внезапно заболел, было плохо с желудком, он очень трогательно заботился и даже специально варил мне курицу. А потом связи оборвались: он мало приезжал в Россию, а когда я поехал в Америку участвовать в концерте в честь первых лауреатов клиберновского конкурса, то мне не удалось с ним повидаться. Как выяснилось, он живет затворнически, общается только через секретарей, в общем — недоступен. Жаль, так как это значительная, выдающаяся личность. Но, на мой взгляд, он не состоялся как музыкант в той степени, в которой должен был. Ведь Ван всю жизнь играет главным образом Концерт Чайковского.
— Знаю, что значительное место в вашей жизни занимает педагогическая деятельность. И свой юбилейный фестиваль вы назвали «Михаил Воскресенский и его ученики — звезды мирового исполнительского искусства».
— Это не просто красивая фраза. В силу жизненных обстоятельств многие мои бывшие ученики работают в разных странах мира и добились значительного признания. Я назову только тех, кто смог приехать (между прочим, за свой счет), чтобы принять участие в моем юбилейном фестивале. Яков Касман и Михаил Яновицкий — из США, Елена Лапицкая и Амир Тебенихин — из Германии, Фаризад Чибирова — из Мексики, Кулион Пак и Акико Ямамото — из Японии. Имена российских участников вам хорошо известны — это Станислав Иголинский, Елена Кузнецова, Александр Гиндин... Так что получился настоящий музыкальный праздник!
— Продолжая педагогическую тему. Вы сейчас преподавали три недели в Джульярде. Ваши впечатления?
— Это очень сильное учебное заведение, по рангу сравнимое с Московской консерваторией. Обучение стоит дорого, более 20 тысяч долларов в год. Но две трети студентов имеют различные стипендии и спонсорские субсидии, в том числе русские студенты, которых там ценят. Вот если бы при нашем «диком» капитализме и в Московской консерватории был бы такой избирательный подход к талантам. В Джульярде самое сильное ядро учащихся составляют выходцы из Азии — китайцы, корейцы, японцы. Это, по-видимому, веяние времени, которое будет лишь усиливаться. Я давал мастер-классы по 6 часов в день и слушал многих студентов. Приятно, что одна из моих американских учениц из класса профессора Веры Каплинской — китаянка Джонс Янг — сейчас получила II премию на Конкурсе Вана Клиберна.
— В последнее время вы в основном выступаете с сольными программами. Это сознательная позиция или...
— Это связано с тем, что я работаю в Московской консерватории. А Московская филармония, обладающая оркестрами, не очень меня приглашает, считая — раз есть возможность играть по линии консерватории, то пусть там и выступает. Жаль, конечно, что я оказался фактически выключен из этой сферы: ведь у меня в репертуаре 56 концертов!
Например, я был первым исполнителем за границей Второго фортепианного концерта Шостаковича, который он писал для своего сына. Тогда я готовился к фестивалю «Пражская весна», посвященному современной музыке. Начал искать произведение и вдруг узнал, что Шостакович сочиняет концерт. Мне повезло: какие-то общие друзья свели нас, и я попросил разрешение исполнить его. Он неожиданно сказал: «С удовольствием, но только после Максима». Он играл концерт 10 мая в Москве, а я — 24 мая в Праге. Участвовал также в российской премьере Концерта Бенджамена Бриттена. Это тоже фантастическая история. В СССР не было этой партитуры, выписать ее тогда было невозможно, и мне пришлось выучить концерт по клавиру. Потом я поехал в Венгрию, исполнил там, тайно сделал копию партитуры и уже играл в России.
— Замечательно, что вы так открыты современной музыке. Ведь не секрет, что многие исполнители дальше начала XX века не двигаются.
— Меня действительно интересует все новое, что появляется в музыке. Другое дело, что я, наверное, остаюсь верным стилю середины XX века, когда звуки были еще звуками, а не кластерами. Кроме вышеназванных, я играл премьеру Концерта Юрия Буцко, много раз исполнял Концерт Альфреда Шнитке, в 1960-е годы Эдисон Денисов посвятил мне свои «Багатели». Вообще я с большим уважением отношусь к московской композиторской школе: очень люблю Евгения Голубева, играл его Восьмую сонату, мечтаю выучить Концерт Романа Леденева... Замечу лишь, что произведения авангардистов, таких, как Кейдж, Штокхаузен, пока для меня сложны, я еще не пришел к ним в смысле собственной интерпретации. Тем не менее я слежу за новинками и жалею, что невозможно исполнить все, что хочется.
Беседу вела Евгения Кривицкая
