Владимир Малахов, международный guest-star, которого критики называют танцовщиком столетия, для России, увы, уже стал заезжим гастролером. Убежденный космополит, он давно и прочно обосновался за границей, хотя весь мир воспринимает его как русского танцовщика. В 1986 году Малахов окончил Московское хореографическое училище и был принят в Театр «Московский классический балет» Наталии Касаткиной и Владимира Василева. С этим коллективом оказались связаны его первые победы и первое признание: золотые медали и Гран-при на пяти международных конкурсах и премия Сержа Лифаря Парижской академии танца. В 1991 году танцовщик уехал на гастроли за границу и в Россию вернулся (всего на несколько дней) спустя почти десять лет. В эти годы он выступал в Американском балетном театре, Венской Опере, Канадском балете и Штутгартском балете, а в 1999 году состоялся балетмейстерский дебют Малахова — для Венской Оперы он создал оригинальную версию «Баядерки» Минкуса и «Бал-маскарад» на музыку Верди. Сейчас, похоже, Владимир Малахов осел в Берлине. Сегодня, согласно опросу «Ballet international», он назван лучшим балетным директором. А руководит Малахов труппой Государственного балета Берлина, который возник в результате объединения трех известных театров: «Deutsche Oper», «Komische Oper» и «Staatsoper» (с 2002 года Владимир был директором «Staatsoper», где поставил «Золушку» Сергея Прокофьева). С Владимиром Малаховым мы встретились чуть больше месяца назад после церемонии «Benois de la danse».
— К счастью, сейчас вы появляетесь в России достаточно регулярно, танцуете в Большом и Мариинском театрах. Почему же в 90-е годы, когда русский зритель так ждал вас, своего кумира, вы не посещали родину? Вокруг этого ходило немало толков.
— Никакой скандальной подоплеки не было, хотя придумывались разные причины. Слышал даже такую — Малахов-де не едет, потому что потерял прыжок и танцует плохо. Меня приглашали в Россию для участия в концертах и спектаклях, но, как у нас водится, в самый последний момент. Я же не мог изменить планы, которые были расписаны заблаговременно! Хотя, как вы понимаете, вернуться на родину, встретиться с родными, друзьями безумно хотелось.
— Почему вы, премьер столичной российской труппы, ее признанный лидер, решили остаться за границей?
— Мечтал почувствовать, что такое творческая свобода, поработать с разными хореографами, танцевать в разных стилях, испытать, на что способен в модерне. Поначалу я не думал, что покидаю страну навсегда. Просто решил какое-то время поработать на Западе.
— Что оказалось самым сложным в новой жизни?
— Незнание языка. Да и чисто профессионально было нелегко. В России меня знали, а тут вдруг пришлось доказывать, что я имею право быть солистом. Работал с утра до ночи, даже не вспоминая об отдыхе. Западный режим театральной жизни невероятен: 64 спектакля за восемь недель. Бывали такие дни: утром — репетиция на сцене, днем — генеральная, вечером — спектакль. И все в гриме, в костюмах, в декорациях, с оркестром. Случалось, что за три дня танцевал четыре спектакля (если один оказывался утренником). Причем разных: «Жизель», «Ромео и Джульетту», «Корсара» и балеты Баланчина. Мне нравился такой ритм — я был, да и остаюсь трудоголиком. Мне повезло с импресарио, и помог настрой — я сразу принял западный мир, не зажался, не замкнулся, напротив, произошла какая-то странная метаморфоза — я стал более открытым.
— Языки освоили?
— Разговариваю на английском и немецком. Класс даю на трех языках, добавляя к ним русский. Объясниться на простейшем уровне могу и по-французски, и по-итальянски.
— Сейчас вы приехали в Москву как член жюри «Benois de la danse». В этом состязании принимают участие танцовщики разных стилей. Правомерно ли их сравнение?
— Для меня не играет значительной роли, в каком репертуаре выступает танцовщик. Насколько самобытен и талантлив исполнитель, видно всегда, в любой пластике. Это конкурс с такими требованиями. Соревнование, которое представляет танцовщиков разных школ. Я-то считаю, что необходимо избегать момента сравнения. Сравнивать Светлану Захарову с Полиной Семионовой или Элизабет Платель с Евой Евдокимовой невозможно, на каждую надо смотреть как на индивидуальность, личность. «Benois de la danse» — премия престижная. Для каждого участника она открывает перспективы, даже если номинант не стал лауреатом, его все равно узнают: его имя прозвучало, он имеет возможность выступить в гала.
— После концертов «Benois de la danse», где вы исполняли фрагмент из макмиллановской «Манон» и создали почти исповедальный образ вечного странника в современном номере Ренато Занелло «Вояж», стало понятно, что вы любите танцевать и классику, и модерн. И все-таки что ближе?
— Конечно, я классический танцовщик и танцую всех балетных принцев голубых кровей, но уверен, что артист должен экспериментировать, искать новое, не зацикливаться на одной классике, которую я безумно люблю за ее чистоту и точность. И то и другое, к сожалению, постепенно уходит... Для меня классика и модерн — не полярные территории. Модерн заставляет работать иные группы мышц и помогает открыть классику, после современной хореографии я всегда нахожу какие-то новые нюансы в трактовке академических партий. Правда, есть и другой ракурс. Классический танцовщик может танцевать любой репертуар. А человек, воспитанный на модерне, не справится с совершенной системой классики. В ней даже мельчайшие ошибки очевидны всем, в модерне же танцовщик легко может обмануть зрителя, и заметит неточности, быть может, только автор-хореограф.
— Какими соображениями вы, балетный директор огромной труппы, руководствуетесь в составлении репертуара?
— Ориентируюсь на смешанный репертуар, который включает классику, неоклассику и модерн. Основа — балеты классического наследия: «Жизель», «Спящая красавица», «Лебединое озеро», «Баядерка», «Щелкунчик». Мне кажется, что зритель нуждается в классике с ее привычными сюжетами, любимыми героями и знакомой музыкой. А молодые артисты жаждут танцевать что-то новое. Как руководитель балета, я должен думать об исполнителях, формируя интересную и разнообразную афишу.
В нашем репертуаре «Онегин» Кранко, «Парк» Прельжокажа, программы Килиана и Баланчина. Но я понимаю, что и этого для танцовщиков мало и стараюсь постоянно расширять репертуар. Премьера этого сезона «Кольцо вокруг кольца» — танцевальное прочтение вагнеровского «Кольца нибелунга». Его поставил Морис Бежар, соединив с танцем фортепианную музыку, оперные фрагменты и текст, который читает этуаль Парижской Оперы Микаэль Денар. Танцовщики всегда рады новой работе, над «Кольцом» трудились с 10 утра до 10 вечера. В конце апреля показали новую работу — балет «Манон» Макмиллана. В планах — «Жар-птица» и «Весна священная» Стравинского.
По инициативе самих артистов готовится премьера, название которой перевести сложно, что-то вроде «Заткнись и танцуй!». Артисты сами ставят номера, которые исполняют их товарищи. Это представление будет показываться не на основной сцене, а на нашей второй площадке. По результатам можно будет судить, кому можно дать шанс сделать что-то для главной сцены.
— «Заткнись» — это звучит современно. Сегодня в танцевальных спектаклях и поют, и кричат, и ругаются...
— Нет, смысл немножко другой. Более точный русский эквивалент — «Меньше разговоров — больше дела». Первоначальное название было — «Уйти от «Лебединого».
— В драматическом театре актеры могут работать этюдным методом. Они что-то придумывают, затем показывают найденное режиссеру, который что-то оставляет, что-то переделывает, что-то исключает. В балете это возможно?
— Конечно. Танцовщик всегда должен находиться в поиске, разгадывать роль. Легко, конечно, взять видео и посмотреть, как танцуют великие, а потом скопировать. Но зрители скажут — такой образ уже был, и будут правы. Танцовщик же должен подумать, как выстроить внутреннюю драматургию образа по-другому. Вообще, момент внутренней самоработы и эмоционального эксперимента удивительно интересен — ведь, не меняя рисунка движения, нужно сделать его по-своему, учитывая свой жизненный опыт и свои эмоциональные впечатления.
— Сейчас, когда вы, по сути дела, возглавляете три балетные труппы, объединенные в один театр, стало сложнее?
— Нет, просто больше ответственности, прибавилось забот по репертуару — ведь спектакли идут на двух сценах. Зато нам теперь многое под силу. Например, четырехчасовое «Кольцо».
— Насколько популярен сейчас балет в Берлине?
— В Берлине немало любителей хореографии, и раньше каждый театр имел своих почитателей. Сейчас положение стало более спокойным, исчезла конкуренция между тремя труппами. И естественно, возрос зрительский интерес к единому театру. Хотя конкуренция на пространстве Германии велика: Лейпциг, Дрезден, Дюссельдорф, Вупперталь — известные танцевальные столицы.
В Германии особые традиции: билеты на премьеру всегда продаются достаточно лениво, публика не спешит, ожидая отзывов прессы. Поэтому на первый спектакль приглашаются журналисты и VIP-персоны — политики, культурная элита. Если выходят положительные рецензии, то на последующие спектакли билеты раскупаются моментально.
— Сколько танцовщиков сейчас в труппе?
— 94 человека.
— Есть ли среди них русские?
— Труппа интернациональна — это на сегодняшний день характерная тенденция в мировом масштабе. В Мюнхене, например, остался только один немецкий танцовщик. У нас — больше. Есть и русские артисты, некоторые окончили московскую школу и давно уже живут на Западе.
— Как вы оцениваете уровень труппы?
— Я поменял многое. Например, расстался с рядом артистов. Сейчас состав труппы — молодежный, большинству от 18 до 23 лет, я называю их «мой детский сад». Они с жадностью и без устали работают.
— Смена поколений в театре — процесс сложный и жестокий...
— Это было тяжело, потребовало немало энергии и нервных затрат. Конечно, переживал и сочувствовал каждому, потому что я тоже артист и понимаю их боль. Но я не увольнял просто для того, чтобы уволить. Если на показе я вижу юное дарование, которое мечтает танцевать и может это делать талантливо, но для него нет места — оно занято артистом, который годами не выходит на сцену, тогда, конечно, ищу варианты, стараюсь перевести его или в миманс, или в статисты, чтобы для молодого открылась возможность попасть в труппу. Только потому, что танцовщик перешагнул какой-либо возрастной порог, я с ним не расстанусь. Важно, сколько и как он танцует.
— Как часто проходят показы?
— Один раз в год. У нас открытый конкурс. Меня не интересует, откуда приехал кандидат, что он окончил и где танцевал. Выбор зависит только от его умений и таланта. Когда говорят, что Малахов отдает предпочтение русским, это неправда.
— Как раз говорят, что вы не берете русских.
— Это тоже неправда. Поймите, первоначально я не знаю, кто они и откуда. На показах у них нет имен и биографий, только номерки. По окончании показа я отмечаю тех, кто мне понравился, затем в офисе смотрю их анкеты, заполненные по номерам, и узнаю, кого оставил. В этом году в числе принятых оказались два эстонца, девочка и мальчик, итальянка и киевлянин.
— Вы часто говорите, что являетесь жестким руководителем, а впечатление производите совсем обратное — человека открытого, доброжелательного, умеющего прощать. Не преувеличиваете ли?
— Я действительно жесткий, хотя не злопамятен, на людей не кричу, их не унижаю и, конечно, не занимаюсь рукоприкладством. Стараюсь найти оптимальный вариант — сказать, объяснить, предоставить шанс. Но говорю я только два раза и даю только два шанса. Третьего не бывает. Если артист ошибается третий раз, он для меня перестает существовать как артист. Хочу, чтобы танцовщики знали, что такое организованность и дисциплина. Если я не позволяю себе прервать урок или репетировать вполсилы, то артисты должны делать так же.
— Вы занимаетесь ежедневным экзерсисом индивидуально или вместе с артистами?
— Конечно, с артистами. И класс делаю, и в репетициях как танцовщик участвую, и разговариваю с ними на разные темы, и кофе с ними пью. Это же нормально. Стараюсь избегать интриг, неприятных ситуаций. Уверен, что всем, кто хочет работать, ролей хватит.
— Не сложно ли создавать ансамбль из танцовщиков, выученных в разных школах?
— Когда я выбираю танцовщиков во время показов, то отдаю предпочтение только тем, кто мог бы влиться в коллектив, который сложился на сегодняшний день. Приходится отказывать одаренным артистам, если они не вписываются в труппу, если я не вижу их будущего в нашем театре.
— Рассказывают, что у вас точный взгляд и, формируя труппу, вы не ошибаетесь. Есть ли принципы, по которым вы выбираете артистов и как сложилась судьба Полины Семионовой, чье дарование вы разглядели на школьной скамье и которую пригласили в Берлин сразу после окончания московского училища?
— Что касается выбора, то определить его принципы словами сложно. Хочется, чтобы у девушек были тоненькие, точеные фигурки, длинные ноги с красивыми стопами. Это — внешние признаки, а талант чувствуется сразу, уже через десять минут после начала показа.
Вернувшись в Москву, я сразу пошел в родное училище. Софья Николаевна Головкина была еще жива. Она пригласила меня в класс, и я увидел необыкновенно красивую, невероятно хрупкую девочку. Она меня так поразила, что я смотрел только в ее сторону, хотя Головкина показывала и других, более перспективных, с ее точки зрения. В первые дни 2002 года я позвонил Полине, попросил приехать в Петербург, где я участвовал в фестивале «Мариинский». Когда мы встретились, сразу предложил ей контракт ведущей балерины.
Сейчас она танцует все. У нее богатый классический репертуар. На открытии нынешнего сезона танцевала со мной Одетту-Одиллию в «Лебедином озере». В «Онегине» она очень хороша в партии Татьяны. Ее современный и неоклассический репертуар включает хореографию Уве Шольца и Кристиана Шпука, Джорджа Баланчина, Мориса Бежара, Иржи Килиана. А ведь ей всего 20 лет! Я открыл Полину и в определенной мере несу ответственность за то, как развивается ее талант. Она сделала огромные успехи, ее техника на очень высоком уровне. Сейчас мы больше работаем над артистической стороной, доводим до актерского блеска драматические роли. Уверен в ее большом будущем, но чтобы оно состоялось, нужно пробовать новое именно сейчас, в молодые годы.
— Действительно вы изучали архивы, когда ставили «Баядерку»?
— С пианистом мы долго корпели над архивами Мариуса Петипа, старались восстановить музыку Минкуса, скомпоновать мелодии. Ведь в «Баядерке», как известно, оказался утраченным последний акт. Основа хореографии в получившемся спектакле принадлежит, конечно, Петипа, хотя я сочинил новый вальс и четвертый акт со сценой землетрясения. Что касается архивов, то мне нравится их разбирать, вчитываться в забытые истории. Это — и увлекательно, и полезно. Я приобрел отличную коллекцию балетных нот, думаю, настанет время, когда уйду в них с головой. Но если в «Баядерке» я добавлял музыку, то прокофьевскую партитуру «Золушки» сокращал. Эта гениальная симфоническая музыка тяжела для хореографии, и, на мой взгляд, чтобы сделать спектакль легче для восприятия, стоило убрать некоторые фрагменты, что и было сделано. Я видел немало «Золушек», и все они были тяжеловаты и длинны. К сожалению, не хватило времени (нужно еще много успеть — скоротечность жизни поджимает!) поменять сюжет и сценарий.
— Странно слышать от вас, молодого человека, слова о скоротечности жизни...
— Хочется больше успеть, потому что век артиста балета очень короток. В первую очередь я — танцовщик. Не знаю, сколько буду танцевать, но пока мои ноги работают, буду выходить на сцену. Постараюсь не становиться посмешищем, которого вывозят на сцену в кресле-каталке, и уйти вовремя. Но об этом времени страшно думать. Пока я и не думаю.
— Как удается совмещать исполнительскую карьеру с руководством и организационными делами?
— Мне нравится такая насыщенная жизнь. Если нет интенсивной работы в Берлине, еду танцевать в Вену или Америку. Кроме того, у меня есть постоянные гастроли в Японии, Финляндии, Греции. В большинстве случаев удается выбираться из Берлина, когда труппа в отгулах или в отпуске.
Руководство дает мне огромное удовольствие. Опыт директорства в «Staatsoper» многому научил. Сейчас я достаточно рационально организовал свой труд, занимаюсь творческими вопросами, перепоручил «бумажные дела» и бухгалтерию помощникам. У меня есть большое желание передать молодым артистам то, что мне досталось от мастеров, с которыми посчастливилось работать, ту хорошую школу, которую подарил мне мой школьный педагог Петр Антонович Пестов.
— Вчера слышала, как вы говорили по-японски.
— Я очень люблю русскую публику. Есть у меня поклонники и в Европе, но японцы — совершенно уникальные зрители. На балеты они приобретают билеты задолго до спектакля, готовы ночами стоять в очереди в театральную кассу. Зрители долго не расходятся после окончания спектакля (при этом они исключительно тактичны), воспринимают артистов как родных, очень деликатно дарят какие-то милые безделушки. Я охотно общаюсь с ними после спектакля и действительно немного разбираю японскую речь. Сейчас наш театр готовится к трехнедельным гастролям в Японию с «Баядеркой» и «Кольцом вокруг кольца».
— Ваша карьера уникальна. Как мальчику из украинской провинции, где и балетного театра-то не было, пришло в голову покорять искусство танца?
— Конечно, это решил не я, а мама, которой я не хотел перечить. Она отлично танцевала народные танцы, была мастером спорта по художественной гимнастике, балет оставался ее неосуществленной мечтой. Она хотела воплотить эту мечту во мне. Мама поверила прабабушке, предсказавшей мне какой-то особый путь. Да и родился я в великий праздник, на Рождество. С четырех лет занимался в танцевальном кружке Дворца культуры Кривого Рога и был, как сейчас понимаю, упрямым и целеустремленным. В десятилетнем возрасте меня привезли в Москву, где я учился в хореографическом училище и жил в интернате. Дома, на Украине, бывал только два раза в году, во время каникул. Пришлось рано стать самостоятельным, помню чувство одиночества, которое так остро переживал в выходные дни, когда всех детей забирали родственники.
— Способного выпускника училища не зачислили в труппу Большого театра, и это показалось странным.
— В Большой я не попал потому, что не имел столичной прописки. Это не испугало Наталию Касаткину и Владимира Василева, которые пригласили меня в свой театр. За шесть лет я накопил опыт, станцевал все ведущие партии репертуара, успешно выступил на конкурсах, завоевал несколько Гран-при. Тогда руководство Большого театра решило, что стоит подумать о моем переводе в главную труппу страны. У меня, к счастью, хватило мужества отказаться.
— Обиду на Большой театр не держите?
— Да нет, никаких обид уже давно нет. Не уверен, что имел бы яркую танцевальную судьбу в Большом театре. Там так много танцовщиков, что юному артисту слишком легко затеряться. И уж точно не станцевал бы столько, сколько у Наталии Касаткиной и Владимира Василева. Сейчас думаю, что все было предопределено свыше. Кто знает, может, судьба предостерегла меня от Большого?..
— Вы встречались с Рудольфом Нуреевым, с которым вас так часто сравнивают?
— К сожалению, не довелось. Мне неприятно, когда журналисты с настойчивостью, даже назойливостью называют меня «вторым Нуреевым». Приятнее быть первым Малаховым — таким, каков он есть.
— Получая власть, люди, как правило, меняются. Вы, кажется, не ощущаете начальственного положения и звездности...
— Ощущаю себя совершенно комфортно — и когда я один (что бывает нечасто), и когда вокруг люди. Люблю ходить по магазинам, общаться с друзьями, разбираться с компьютером, писать письма. Люблю поговорить, посмеяться, посидеть в кафе. Мне кажется, что вне сцены я вполне контактный и нормальный человек. Хотя чаще всего куда-то бегу, что-то ищу. И такая спешка мне нравится. Единственное место, где я принадлежу самому себе, — это самолет, дорога на очередные гастроли. Тут я свободен от репетиций, классов, переговоров и встреч. Кстати, очень люблю эти моменты полной расслабленности. Люблю, потому что знаю — они быстро закончатся и опять начнется эта чудная театральная суета.
Беседу вела Елена Федоренко
