Судьба Антонины Васильевны Неждановой, так же как и ее искусство, феноменальны. В годы расцвета своей сценической карьеры певица была кумиром слушателей. Однако поклонение Неждановой не имело ничего общего с традиционным обожанием актрис. Имя Неждановой окружал ореол возвышенной недоступности, почти что святости. И сегодня в каждом театральном музее есть отдел, посвященный творчеству Неждановой. Даже ее квартира стала музеем. Более того, в ее честь переименовали старейший переулок в Москве, хотя в нем жили и другие, не менее знаменитые деятели культуры. Неуместно говорить о признании Неждановой и даже о ее славе. Нужно говорить о культе Неждановой, живом по сей день, несмотря на то, что карьера певицы закончилась очень давно, а записи голоса, хотя и сохранились, все же несовершенны.
Искусство Неждановой популярно и сегодня. В отличие от своих современниц и даже певиц следующего, более близкого к нам поколения, чье искусство уже эстетически устарело, пение Неждановой не представляется архаичным, не несет на себе отпечатка прошедшей эпохи. Оно настолько современно и стилистически и технически, что голос Неждановой давно перешагнул границы нашей страны. Домоседку и патриотку Нежданову, выступившую в опере за границей всего лишь однажды (в 1912 году в «Гранд-Опера», в спектакле «Риголетто» вместе с Карузо и Руффо) и после исчезнувшую с мирового оперного небосклона, сегодня знают и в Италии, и в Германии, и в Америке как одну из выдающихся лирико-колоратурных певиц.
Но для отечественной оперной сцены Нежданова все же значит больше, чем совершенная вокалистка. С ее именем связана сама чистота оперного пения, а ее искусство реализует идеальные представления о нем. Манера пения Неждановой признана классической, поэтому искусство Неждановой и ее слава шире границ ее эпохи.
Русские композиторы XIX века, каждый в индивидуальном стиле, создали в своих операх на русской сцене бесконечно притягательный исторический мир. Сочиняя музыку и формируя театр будущего времени, они на самом деле переписали историю, совершили экспансию в прошлое, перевоссоздали его по новым эстетическим законам. Эти законы, однако, не всегда были удобны для оперного пения.
Среди вокалистов и теперь еще бытует мнение, что никто из русских композиторов не знал в совершенстве вокальной специфики. Для того чтобы полностью освоить этот придуманный мир, оживить его и населить персонажами, русской вокальной школе и русским певцам понадобился определенный опыт, потребовалось время. Решить эту задачу полностью стало возможным тогда, когда на сцену пришла Нежданова и ее поколение певцов. Им довелось сперва сократить, а после и уничтожить разрыв между классическим искусством пения и сложной для вокализации русской оперной музыкой.
Для этого надо было «обладать бельканто». Искусство пения Неждановой и в самом деле можно назвать бельканто, если понимать бельканто не просто как набор технических приемов, делающих пение прекрасным, но шире, — как средство выразить через вокал образ совершенного человека. Кстати, именно такой образ и связывали слушатели с голосом Неждановой. Художник Константин Юон признался ей: «…Музыка Вашего пения мною воспринималась всегда как-то символически, как „голос вечно женственного“ начала в жизни. Редчайший тембр Вашей музыки волновал всегда, как способен волновать знакомый и близкий голос горячо любимой девушки…»
Не случайно главным и первым требованием Мазетти (учителя Неждановой, воспитавшего, кроме нее, и других тонких и глубоких певиц — Обухову, Барсову) не было требование: «пойте осмысленно» или «пойте глубоко», но «пойте красиво».
В пении Неждановой артистично не слово, не фразировка, не интонация, а сам звук. Именно это так ценил Сергей Рахманинов, посвятивший ей свой «Вокализ». В этом-то и заключено высшее искусство бельканто — пение без слов становится самодостаточным языком, совмещая в себе музыку и поэзию, и перестает нуждаться в подпорках рифм и костылях сюжетов.
Искусство Неждановой произвело революцию на отечественной оперной сцене. Прежде русское пение могло быть драматично, могло быть в высшей степени театрально, но Нежданова внесла в русский классический репертуар необыкновенную и непривычную поэзию звука. Ее пение принесло с собой поэтизацию и романтизацию всех бытовых традиций Большого театра, всех реалистических основ русской оперы.
Пение Неждановой являло некоторый вокальный абсолют. Нежданова победила драматизм, ценившийся у нас выше, чем совершенное пение. Ее исполнение с Собиновым «Лоэнгрина» совершило художественный переворот. Эту оперу они пели как никто в мире, внося в нее прозрачную лирику без тени усилия, без намека на страстность. Она продемонстрировала на сцене Большого театра, всегда относившейся к виртуозности с долей скепсиса, как тонка, самобытна и увлекательна может быть виртуозность сама по себе. В каком-то смысле она была антиподом Шаляпина. Даже удивительно, что артисты часто выступали в одних спектаклях, находясь при этом на противоположных полюсах оперного искусства. В пении Неждановой, таком простом, таком бесхитростном, не было, казалось, ничего психологически сложного, как не было в нем и любования звуком. Любовались им, ломали головы над тем, что же заключает в себе ее искусство, слушатели. Это идеальное пение и в самом деле ускользает от характеристик.
Внутреннюю тему искусства Неждановой сегодня определить сложно, гораздо труднее, чем темы других певиц, ее младших современниц. Пение Степановой энергично, жизнерадостно, жизнеутверждающе, горячо даже в самые трагические моменты. Искусство Катульской, напротив, выражает элегическую печаль. А пение Неждановой соединяет в себе и то, и другое, и нечто большее. Оно не воспринимается как драматическое послание из ее времени в наше. Не воспринимается и как театр, хотя Нежданова была очень внимательна к театральной отделке своих ролей, например, брала уроки у Ермоловой, готовя партию Виолетты. Но все же пение для Неждановой не было каторжной необходимостью что-то выражать, а скорее каким-то особенным способом бытия, бесконечно естественным и поэтичным. Нежданова владела искусством не касаться жизни, парить над ней, быть отстраненной от своего времени и от своей эпохи. Она не выражала их темы, поэтому она актуальна и сегодня. Искусством преодолевать притяжение земли и проходить сквозь время Нежданова владела не только в пении, но и в жизни. Неясно, кем на самом деле она была. Ее биография нам до конца не известна, ее симпатии и антипатии таинственны. Собинов называл ее «Нежданчик», а рабочие за сценой называли «Нашей Нежданихой». Она была близка и тем, и другим, и от всех одинаково далека.
Мемуары Неждановой написаны удивительно легко. О войне, голоде, революции, разрухе, неприятии ее искусства новым зрителем певица пишет без тени внутреннего усилия, без малейшего душевного напряжения, словно берет колоратурные пассажи. «В концертах для рабочих я старалась петь по возможности простые произведения, но не раз замечала, что колоратурные пассажи, стаккато, трели вызывали смех. Слушатели не стесняясь хохотали во время исполнения „арии с колокольчиками“ из оперы „Лакме“, думая, что голосом выделываются какие-то акробатические фокусы специально для того, чтобы смешить. „Соловей“ Алябьева вызывал восторг. Здесь трели и пассажи воспринимались, как настоящее пение соловья». И рядом, на тех же страницах, описание совершенно несвоевременных, невозможных в то время поездок за границу каждое лето, морских купаний на итальянской Ривьере.
Нежданова несомненно пользовалась успехом у новых властей. Она покоряла их. «Берегите свое горлышко, свой голосок, его Владимир Ильич очень любил», — говорила Неждановой Крупская. Трудно понять, почему искусство Неждановой, такое тонкое и беззащитное, пользовалось успехом у нового режима. Возможно, потому, что пение ее содержало в себе чистую виртуозность и не содержало сентиментальности. Сравнивая искусство Неждановой с искусством великой Обуховой, более молодой выпускницы Мазетти, нельзя не видеть, что, в отличие от последней, ее образ с минувшей эпохой не связан и ее воплощением не казался. Голос же Обуховой и ее вокальная манера всегда пробуждали в слушателях острую ностальгию по прошлому.
Нас не может сегодня удивлять то, что Нежданова, только раз выступавшая за границей, теперь завоевала мир. Роль иностранки — это та главная роль, которую она сыграла в своей жизни. Нежданова была иностранкой в Москве, так как здесь непривычна и не принята была подобная виртуозность. Она была иностранкой на оперной сцене, где певица, несмотря на все усилия, казалась каким-то странным созданием. Она была иностранкой в нашей системе отношений и при нашей власти, несмотря на то, что власть ценила ее. Гений Неждановой не имел связей с временем, эпохой и той страной, где певица провела свою жизнь. Вокальный талант Неждановой вполне мог быть востребованным и стилистически актуальным в Италии или в Германии. И, пожалуй, сегодня мы понимаем, что Нежданова везде была бы немного иностранкой. Она была иностранкой на земле. Не соловьем даже, а иным существом, не имевшим с птицами ничего общего, кроме крыльев.
Ирина Коткина. Большой журнал Большого театра, № 1, 2001
