Симфония No. 3 ре мажор, Op. 33 (1890)
Центральным произведением переходного периода в творчестве Глазунова является Третья симфония, посвященная Чайковскому, что было не просто данью уважения к старшему мастеру, тепло, хотя и не без доли критицизма отнесшегося к сочинениям своего молодого коллеги, но и свидетельством той частичной «смены вех», которая происходила в творческой ориентации Глазунова.
В музыке симфонии, написанной в период 1888–1890 годов, заметно стремление к обобщенности тематизма, освобождению его от конкретных жанровых признаков, впервые проявляющееся уже в таких ранних сочинениях композитора, как элегия «Памяти героя» или «Лирическая поэма», одобрительно встреченная Чайковским. Но достигнуть достаточного внутреннего единства композитору не удалось, и новое соседствует в симфонии с традиционно «кучкистским». Усиление лирического начала, связанное с влиянием Чайковского, сказалось на характере темы главной партии в первой части симфонии с ее плавно развертывающейся певучей мелодией, поддерживаемой простым гармоническим аккомпанементом.
В то же время тема несет на себе печать типично глазуновской краткости дыхания: дальнейшее ее развитие осуществляется за счет перемещения в разные регистры, передачи другим инструментам, общего изменения оркестровой фактуры.
Лучшие в симфонии по свежести и яркости материала две средние части — легкое стремительно проносящееся скерцо мендельсоновского типа с остроумной игрой оркестровых тембров и особенно сосредоточенное патетическое Andante, в котором критика находила черты, близкие Скрябину. В насыщенных хроматическими тяготениями вступлении и среднем разделе Andante можно услышать некоторые «скрябинизмы», но в целом она ближе к Вагнеру (Римский-Корсаков говорил об отголосках вагнеровского «Тристана» в этом Andante) и таким страницам творчества Римского-Корсакова, как, например, сцена таяния Снегурочки. К прекрасным образцам мелодического вдохновения надо отнести широкую элегическую тему Andante, проникнутую сдержанным, но глубоким скорбным чувством.
Несколько надуманным и суховатым представляется финал, в котором композитор пользуется уже привычным для него приемом ритмического видоизменения тем и контрапунктирования их коротких отрезков. В целом симфония лишена стилистического единства и отражает то состояние раздвоенности и колебаний в выборе своего пути, которое испытывал Глазунов во время работы над ней.
Ю. Келдыш
