Shéhérazade
Три поэмы для голоса с оркестром на слова Тристана Клингзора
Рядом с Квартетом появился вокальный цикл «Шехеразада» — три поэмы для голоса с оркестром. Он не связан с замыслом одноименной оперы, но свидетельствует об устойчивом интересе к Востоку. Композитора вдохновили изысканно экзотические образы стихов его друга Клингзора. К зову Востока был чуток и Бодлер — любимый поэт Равеля, к нему прислушивались и многие французские музыканты, начиная с Ф. Давида и вплоть до О. Мессиана, А. Русселя, Р. Лушара.
Ориентализм Равеля связан и с хорошо известной ему традицией русской музыки, и с влиянием Дебюсси, о чем он сам упоминает на страницах «Автобиографии»: «„Шехеразада", близкая по духу музыке Дебюсси, относится к 1903 году. В ней я подчинился обаянию Востока, которое еще в детстве глубоко захватило меня». Возможно, что это перекликалось и со всегдашним интересом к Испании, к мавританской культуре. Сюда следует добавить впечатления от популярных в конце прошлого века романов П. Лоти, и таитянских полотен П. Гогена, и от концертов Всемирной выставки 1889 года. Словом, для возникновения ориентальной линии в творчестве Равеля было много оснований.
Т. Клингзор вспоминает, что писал свою «Шехеразаду», захваченный интересом к Востоку, витал в атмосфере его времени. Это был также Восток Римского-Корсакова, Бакста, Мандруса (переводчика сказок «1001 ночи» на французский язык). Поэт охарактеризовал работу композитора в следующих словах: «Положить стихи на музыку означало для него преобразить их в выразительный речитатив, воодушевить модуляции голоса до пения, вдохновиться всеми возможностями слова, но не подчиниться ему». Равель искал в слове то, что могло быть скрыто от самого поэта. Так, Клингзор при чтении своих стихов повышал голос при каждом из повторов слова «Азия», в то время как в музыке композитор дает, наоборот, понижение. Он говорил поэту, что чувствует себя мелодистом, подчеркивая право на самостоятельность прочтения стиха. Вместе с тем его метод музыкального воплощения отличался от романтического по подчеркнутости внимания к просодии, часто предопределяющей интонационные контуры.
Работая над «Шехеразадой», Равель вплотную подошел к проблеме музыкального воплощения речевой интонации. Это имело первостепенное значение для французских композиторов рубежа столетий. Сама идея «мелодии, творимой говором» могла быть воспринята Равелем у Мусоргского, но он решал задачу в соответствии с особенностями родной речи. Мастерство омузыкаливания поэтического текста достигает в «Шехеразаде» высокого уровня.
Влияние русской музыки особенно ясно в двух первых поэмах: наигрыш скрипки в начале «Азии» напоминает о «Шехеразаде» Римского-Корсакова, секунды — о Бородине, многие интонации непосредственно ведут к Востоку Балакиревского кружка. Вместе с тем склад гармонии равелевский, с типичным для него пристрастием к большому септаккорду. Также характерна и инструментовка, при всей ее связи с манерой Римского-Корсакова. Во всяком случае — индивидуальность молодого композитора выступает со всей определенностью.
Конечно, музыка «Шехеразады» условна в своем местном колорите, как был условен и вдохновивший ее литературный и музыкальный Восток. У Равеля скорее мечта о Востоке, чем его воплощение, мечта, связанная с образами сказок, а не реальностью, причастная к миру романов Лота, также весьма условных.
И все же сколько прелести и своеобразия в этом раннем произведении Равеля! В манере вокальной декламации, в гармоническом и оркестровом письме, наконец, в характере самих музыкально-поэтических образов чувствуется рука французского композитора, усвоившего и обогатившего традиции, которые идут от «Пустыни» Ф. Давида, записей арабских песен С. Даниеля и «Джамиле» Ж. Визе.
Более того, кое в чем молодой композитор заглянул вперед. В этой связи приобретает особый смысл замечание Э. Вюйермоза о том, что в чередовании кратких эпизодов есть нечто напоминающее сопоставление кинокадров — прием абсолютно новый для времени, когда кинематограф еще находился в колыбели.
Первая и самая большая из трех поэм — «Азия» — мечта о далеком и загадочном континенте, воплощенная в колоритных подробностях мысленного путешествия от Дамаска через Иран и Индию вплоть до Китая. Экзотическое начало выступает в музыке различно: то в узорчатой мелодии, напоминающей о «Шехеразаде» Римского-Корсакова, которую Равель «любил нежно с самым пламенным энтузиазмом; он начал вновь волшебное путешествие Синдбада-Морехода», то китайской гаммой, то восточной диатоникой — величественная тема Азии, которая вначале появляется в спокойном звучании, а в заключении звучит точно апофеоз.
Во всем этом не было существенно нового даже для того времени, но Равель сумел использовать уже известные элементы по-своему и с большим вкусом. Вокальная партия подчинена заботе о верности просодии, композитор заботится о точности передачи ритмики стиха, время от времени из речитации возникают распетые мелодические фразы. В общем, это настоящая поэма, экзотическая и колоритная, проникнутая «вечным зовом странствий», еще одно явление условного ориентализма французского искусства начала века. Можно вспомнить в этой связи «Пагоды» Дебюсси, а в дальнейшем — «Падмавати» Русселя и «Турангалилу» Мессиана, где, впрочем, на первом плане философская идея, далекая от наивноэкзотической картинности равелевскои «Шехеразады».
Две другие части триптиха лаконичнее по сравнению с первой и, пожалуй, законченнее по выражению и стилю. Не случайно вторая часть — «Очарованная флейта» — стала одной из популярных страниц музыки Равеля.
«Очарованная флейта» — небольшая сценка, проникнутая знойной истомой и упоением dolce far niente, сочетающимися с таким же томным любовным призывом. Так же как и в первой части, здесь велика роль инструментального сопровождения. На первом плане — завораживающий напев флейты, выдержанный в условно восточной гамме, украшенной колоратурой. В этой изящной пьесе чуть печальным лирическим колоритом чувствуется связь со многими страницами русской музыки о Востоке, такими, например, как романс Римского-Корсакова «Пленившись розой, соловей» или «Еврейская песня» Мусоргского. Пьеса Равеля написана с истинным вдохновением, его речитатив выразителен, отлично сочетается с поэтической мелодией флейты. Возможно, что эта музыка возникла не без воздействия «Фавна» Дебюсси, но, как бы то ни было, Равель высказался в полную меру своего таланта, создал произведение, сохранившееся в концертном репертуаре.
Третья поэма — «Равнодушный», — пожалуй, меньше других отмечена чертами условного ориентализма; это типичная для молодого Равеля страница светлой импрессионистической лирики. Ясность и спокойствие мелодической линии и сопровождения, изящество и тонкость письма, красочность оркестровки — все это делает поэму отличным завершением вокального триптиха.
«Шехеразада» была исполнена впервые 17 мая 1904 года в концерте Национального общества вместе с поэмой «Воскресение» (по Л. Толстому) Русселя. Как уже говорилось, равелевская музыка была в известной степени ретроспективна. Однако композитор нашел в ней для себя много важного, довел до конца определенную линию исканий. В общем же «Шехеразада» — произведение высокого достоинства, в нем достигнута точность и концентрированность выражения, делающие его одной из ярких страниц французского музыкального ориентализма.
Внимания заслуживают обе версии сопровождения — оркестровая и камерная (для голоса с фортепиано). В оркестровом варианте, пышностью красок предвещающем партитуру «Дафниса и Хлои», можно найти сходство с «декоративным панно, где мастерство отработано до малейших деталей»,— писал один из друзей композитора. Добавим, что особенности оркестровки связаны с образами поэтического текста и несут в себе нечто большее, чем внешне изобразительное, тембрально-красочное звучание.
И. Мартынов
