Эстетика Вечности в комедии «Светлый путь»
Пламя души своей, знамя страны своей
Мы пронесем через миры и века.
«Марш энтузиастов» из фильма «Светлый путь»
Философ и культуролог Владимир Паперный в своей программной книге «Культура-2» утверждал, что сталинская цивилизация, вопреки плакатным лозунгам, не устремлялась в Будущее. Её идеал — застывшая Вечность, которая была, есть и будет, а Революция явилась тем пунктом, что придал той Вечности особое направление. Всё творилось и ваялось в расчёте на безграничность бытия, ибо «…нам нет преград ни в море, ни на суше». Ганс Христиан Андерсен когда-то написал о мальчике, похищенном Снежной Королевой: «Он складывал целые слова из льдин, но никак не мог составить того, что ему так хотелось, — слово „вечность“». Человек эры Сталина упоенно складывал это слово — и не только из льдин (а в ту пору самой значимой фигурой считался полярный лётчик), но из камня, рифм и кадров киноплёнки.
На журнальных обложках и даже на конфетных обёртках 1930-х годов изображался Дворец Советов, который, как верилось, непременно будет сооружён. Не через год, так через тысячу лет. Какая разница, если мы движемся в бесконечно-солнечной яви, а с её точки зрения миг и столетие — это песчинки в Космосе?
Кинокомедия «Светлый путь» (1940) не самое великое произведение Григория Александрова — «Волга-Волга» или «Весна» гораздо тоньше, однако, именно здесь явлено дыхание Вечности, при том, что это — лёгкая, не напрягающая история. Любовь красивых людей на фоне великих строек. Кстати, о Дворце Советов. В финале глав-героиня Татьяна Морозова толкает пафосную речь — аккурат у подножия Дворца. Это не макет иофановского чертога для ВСХВ; это — макет реальности.
«Светлый путь» (1940) — во многом сказка и дело не в том, что изначально сценарий Виктора Ардова назывался «Золушка» и автор хотел переиначить знаковый сюжет, поменяв Принца на инженера, а Фею — на фабричную активистку. Тут много сказочного — и разговор с зеркалом, и полёт на автомобиле, и всё то же свойственное сказкам ощущение эпох. В мифотворчестве нет обычного летосчисления, а есть туманное «давным-давно» и, если научно — «абсолютное эпическое время», а там и 100, и 1000 лет — без разницы. Но, как видим, это не лишь сказки — это Zeitgeist.
Повествование начинается явно при НЭПе — хозяйка Тани Морозовой держит гостиницу со стёбным названием «Малый Гранд-Отель» — в духе Ильфа и Петрова. Туда прибывает красивый инженер Лебедев (он же Принц) и его появление в чудовищном захолустье (на самом деле нет — это всего лишь Сергиев Посад) толкает Морозову к развитию. Типичный для советского кино расклад: стремление к вершинам по причине любви.
Итак, перед нами излёт НЭПа, но хозяйка одета барственно и архаично — как до революции: все эти кружевца в манере Ар Нуво и «упадочный стиль, эпоха Керенского», как сказал бы Остап Бендер. То самое «давным-давно», уже исчезнувшее за горизонтом. Нашей героине Морозовой лет 18–20. Она — замызганная прислуга. Потом начинается её становление, а заодно — превращение сонного городка в промышленный центр. Проносится веха, тянувшаяся десять лет. Да — так. Проносится и тянется. Ликбез, стахановское движение, возведение новой фабрики. А вам показалось, что мелькнуло года полтора? Мне в детстве так же казалось. Это не магия кино — это магия времени. Девушки-ткачихи созидают линию судьбы и полотно мироздания.
…Нам показывают новогодние гуляния, которые вернулись в 1937 году, а до того «буржуазный праздник» не отмечали официально — только у себя на кухне. Потом, когда Морозова переезжает на новую квартиру, мы наблюдаем её дом — он маячит фоном, однако же, легко узнаётся — это вообще Москва, здание на Гончарной набережной, построенное перед войной. Тот вид, что явлен в кадре, дом приобрел к 1939 году. Тут — квартиры, принадлежавшие Наркомату Лёгкой Промышленности, и Морозова поселилась в нём вполне по делу, а не затем, что авторам понравилась натура. А там, есть, чему нравиться — он выстроен с оглядкой на палаццо Ренессанса, а конкретнее — чинквеченто. Вечное чинквеченто и палаццо а-ля Палладио.
Ещё один знак эпохи — статуя Рабочего и Колхозницы, созданная Верой Мухиной для Парижской Expo — 1937. Монумент был установлен на подъездной аллее к Главному входу ВСХВ в июле 1939 года. Сам фильм вышел в 1940 году. Но вернёмся к нашим героям — инженер за эти «миры и века» ничуть не постарел, а Морозова — похорошела. Кроме того, он её дождался, что в тогдашних условиях было невозможно — такие женихи нарасхват, и они не ждали принцесс и Золушек. Но это же сказка о Вечности. Повествование спрессовано и при этом — растянуто. Это много или мало?
Занимательный момент об изменении эстетической парадигмы! Там есть эпизод, где отрицательный персонаж — директор фабрики с типичными для «спеца-вредителя» усиками, обсуждает новые ткани и у него сплошные узоры с тракторами и нефтяными вышками. Индустриальный крепдешин и весёленькие ситчики с гаечными ключами — эта тема была популярной в 1920-х — начале 1930-х годов.
Потом это объявили «буржуазным», что характерно, формализмом и принялись высмеивать. Кстати, этот мотив использовался и на Западе и знаменовал победу машинной эстетики над «цветочками». По Владимиру Паперному, это — Культура-1, то есть космополитичная, урбанистически-футуристическая, динамичная. В середине 1930-х триумфально вернулись цветочки, а в архитектуру — стиль палаццо и прочий Новый Год с кокошниками. Это Культура — 2 — традиционная, ритуализированная, застывшая, что мы и увидели в комедии Александрова.
И дольше века длился день, и гиганты ВСХВ равнодушно взирают на столпотворение народов. Хотя, и люди тогда были, как боги: «Мы покоряем пространство и время». Но даже Вечность не бывает…вечной — вслед за Культурой-2 всегда приходит Культура-1 — и понеслись Черёмушки да «Свадьбы на завтрашней улице», что, без сомнения, тоже красиво.
Галина Иванкина
Источник: газета «Завтра»
