В свои тринадцать Нобору был уверен, что умен и талантлив (как верили в это все его приятели); что мир — это набор простых правил; что с самого рождения смерть прорастает в человеке корнями и ему ничего не остается, кроме как холить её и лелеять; что размножение недостойно внимания, а значит, и общество, окутавшее обычную функцию организма такой тайной, — тоже; что отцы и учителя совершают громадное преступление уже тем, что являются отцами и учителями.
Юкио Мисима. «Моряк, которого разлюбило море»
Дело происходит в Японии. 33-летняя вдова по имени Фусако запирает на ключ своего 13-летнего сына Нобору, чтобы тот не путался с компанией, презирающей всё гармоническое и гормональное. Мальчик вынужден часами наблюдать за морем, которое становится и страстью, и надеждой, и мечтой. Во время экскурсии по сухогрузу «Лояну» Фусако и Нобору знакомятся с помощником капитана Рюдзи Цукадзаки, настоящим «морским волком», который очаровывает обоих своей мужественной сухостью. Свидание. Любовь. Секс. Подглядывающий за взрослыми подросток. Разочарование Нобору в моряке, который ушёл в море только потому, что ненавидел землю — с её бедностью, войнами и пожарами. Мальчик любит море, а моряк от него устал. За это предательство великого идеала свободы подросток Нобору со своими друзьями убивает моряка, предавшего море.
В своих воспоминаниях композитор Ханс Вернер Хенце настолько подробно описывает процесс создания своей оперы по новелле Юкио Мисимы, как будто это имеет значение. Однако имеет: мы узнаём, что же именно в этой страшной истории произвело столь неизгладимое впечатление на композитора, что он решил написать целую оперу. Этим потрясением для Хенце стала эстетизация бесчеловечности. Деструктивный эстетизм — явление, основанное на тотальном отсутствии эмпатии. Как известно, есть три типа «потребителей прекрасного»:
1) сопереживающие («эмпаты») — радуются счастливой развязке, когда герои живы и счастливы;
2) равнодушные («нормальные») — оценивают, как сделано, никогда не испытывая сильных эмоций «по существу» произведения;
3) садисты («психопаты») — радуются, когда все умерли.
Опытный психолог по одному лишь списку предпочитаемых пациентом артефактов и текстов легко определит тип личности человека, и даже сделает прогноз о его поведенческих моделях в критических ситуациях. Да, у гомосексуально-коммунистического мировоззрения Хенце было много точек соприкосновения с гомосексуально-террористическим мировоззрением Мисимы. И, как это часто (почти всегда) бывает у людей с тонкой душевной организацией, оба были садистами: Хенце — латентным, Мисимо — напоказ [1].
Деструктивный эстетизм — область, без сомнения, психиатрическая. И вот что мы имеем в сухом остатке: на поле художественного созидания «встретились» два божественно одарённых психопата с покалеченными судьбами, и в результате мы имеем исключительного качества психологический триллер под названием «Преданное море», где нам под роскошные оркестровые картины неуёмной водной стихии рассказывают, как пятеро 13-летних детишек, желая повзрослеть и избавиться от условностей социальной морали, готовят убийство, буквально тренируясь на кошке, а потом убивают и взрослого, доверившегося им мужика.
Когда под раскатистый психиатрический грохот ударных на сцене Венской оперы закончился спектакль Лосси Вилера и Серджио Миробито в изумительных декорациях Анны Виброк (либреттист Ханс-Ульрих Трайхель ни на букву не отступил от оригинала Мисимы), у меня возникло двойственное чувство: с одной стороны, захотелось поскорее уйти, чтобы как-то отряхнуться от этого эстетического живодёрства, а с другой — очень хотелось поблагодарить артистов и музыкантов за блестяще проделанную работу.
Оркестр под управлением маэстро Симоны Янг совершил с этой партитурой Хенце настоящее этическое чудо: партитура из гламурной стала зловещей. Маэстро Янг безошибочно вычислила самоё отвратительное, что может совершить гениальный садист-психопат, и убрала тошнотворный лоск с обманчиво-дурманящей музыки Хенце. Стало правдиво и жестоко. И это, пожалуй, было единственно верным ходом, своеобразной хирургической реабилитацией изуверского смакования бессмысленной жестокости подростков-циников, которые идут на преступление именно потому, что знают: пока им нет 14 лет, их не накажут.
Эта безнаказанность садистов по обе стороны рампы удручает несказанно. И совершенно фантастический ансамбль солистов во главе с изумительным Бо Сковхусом (Рюдзи), виртуозной сопрано Верой-Лотте Бёкер и лучезарным тенором Джоша Лоувелла (Нобору), идеально воплощающий всё головокружительное электричество драматических токов партитуры, выглядит, как то самое преданное море, силу и мощь которого герои новеллы Мисимы и оперы Хенце используют для того, чтобы уничтожить радость бытия и надежду на счастье.
И тут, прислушиваясь к себе, я вспоминаю диалог из гениального рассказа Аркадия Аверченко «День человеческий»:
— Да, — вздыхает сивый старик в грязном сюртуке. — Юдоль. Жил, жил человек, да и помер.
— А вы чего бы хотели? — сумрачно спрашиваю я.
И вот я также сумрачно спрашиваю себя о том же: а чего бы я хотел, не в первый раз сталкиваясь с эстетически гениальными выкидышами эстетствующих психопатов?
Ну, прежде всего, на мой взгляд, всё-таки не стоит пропагандировать вещи, эстетизирующие (смакующие) бесчеловечность. К сожалению и к ужасу умеющих читать и думать, в случае с «Преданным морем» этическая позиция авторов выражена как-то слишком уж беспардонно: перед нами не скрываемый, но, напротив, афишируемый садистский деструктивизм. Конечно, оперный театр, как и жуткие виды кинематографа или жёсткие виды спорта, должен в какой-то степени канализировать определённые психологические патологии зрителей (понятно, что современной оперой совершенно здоровый человек увлекаться никак не может, это даже объяснять не нужно: достаточно послушать эту музыку). И вот у меня в этой связи вопрос: к чему же эти полумеры? Давайте уже по книге Гитлера «Моя борьба» оперу напишем! Вот уж где и размах психиатрический, и резонанс национально-социалистический, и вообще всё в одном. Или совершенно очевидная связь коммунистов-психопатов Мисимы и Хенце с правым национал-людоедом Гитлером нуждается в какой-то дополнительной аргументации?
Весь современный леволиберальный дискурс не может не вызывать тошноту у любого трезвомыслящего человека. Но лучше всего и глубже всех неприемлемость психиатрического отрицания этического наследия нашей цивилизации выразил в своём стихотворении великий русский поэт-философ (не-эстет) Иосиф Бродский. Этим стихотворением, написанным за 4 года до новеллы Мисимы и за 30 лет до оперы Хенце, я бы и хотел закончить этот обзор.
Когда теряет равновесие.
твоё сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из-под ног,
как палуба,
когда плюёт на человечество
твоё ночное одиночество, —
ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
с глубокими её могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими её дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.
Да. Лучше поклоняться данности
с убогими её мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя периламим
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.
1959 г.
Примечание:
1) Даже само самоубийство Мисимы 25 февраля 1970 г. было обставлено как вульгарное реалити-шоу. Но там бабушка постаралась, превратив мальчика в мужчину-девочку. У Хенце таким киллером самоидентичности стал отец, практически посоветовавший сыну-гомосексуалу сдаться в нацистский концлагерь.
Фото: Wiener Staatsoper / Michael Pöhn
