О великом дирижере XX века к 20-летию со дня его смерти
«Мой путь — вот лучшее доказательство того, что если ты талантлив, настойчив и удачлив, все получится. Не сдавайся!»
Ему нередко удавалось оказаться в нужное время в нужном месте. И если прибавить к этому его внешность — выразительную, скульптурной лепки голову, будто бы нарочно освобожденную природой от ненужной шевелюры, смуглую кожу, взволнованную рябь морщин на высоком лбу и лучи озорного лукавства вокруг блестевших мефистофелевским огнем глаз, — можно решить, что ему в жизни везло чертовски! Но сам он полагался на ангела-хранителя.
Ангел, вкладывая в уста новорожденному серебряную ложку удачи, в изголовье колыбели поставил к тому же посох странника по длинному пути — от «богемного мальчика из Будапешта» Дьердя Штерна к прославленному дирижеру сэру Джорджу Шолти. Однако странствия предполагают размеренную степенность. Шолти стремился к творческим и жизненным целям на реактивной скорости.
Он родился 21 октября 1912 г. в семье, где был младшим и любимым ребенком. Различив его раннюю музыкальность, еврейская мама умело направляла дарование своего домашнего Моцарта. И Моцарт часами гонял футбольный мяч по двору, но потом, конечно, усаживался за фортепиано.
Ему предстояло стать ветвью на могучем древе венгерской исполнительской школы, каждым своим художественным проявлением напоминая о традициях, переданных ему учителями — Эрне Донаньи, Золтаном Кодаи, Белой Бартоком и Лео Вайнером. Его пианизму будет свойственна виртуозная свобода при некоторой сухости звукоизвлечения, четкой артикуляции и тщательной проработке деталей. Свои трактовки оперной и симфонической литературы он будет строить, подобно архитектурному сооружению, и подчинит контрастам, обостряющим драматургию музыкальных образов. Он станет добиваться кристальной ясности многоголосья, укрепленного на железном каркасе ритма. И даже резкая, пульсирующая, будто сотканная из акцентов и синкоп, дирижерская манера будет походить у него на угловатую фонетику венгерского языка.
* * *
С двенадцати лет Шолти грезил о дирижировании. Его судьбу предопределила импозантная экспрессия немецкого гастролера Эриха Клайбера. Решила ее — раз и навсегда — встреча с Артуро Тосканини.
— Bene, — отчеканил итальянский маэстро, увидев, как управляется с певцами новый концертмейстер, прибывший по указанию дирекции Зальцбургского фестиваля на репетицию «Волшебной флейты». Так, в 1937 г., с благословения Тосканини родился новый дирижер.
Он дебютировал в Будапеште моцартовской «Свадьбой Фигаро» и, может быть, единственный раз за всю жизнь оказался в ненужное время в ненужном месте. Спектакль под управлением Шолти был сыгран 11 марта 1938 г. — в трагический день присоединения Австрии к нацистской Германии. Близилась война.
В швейцарской эмиграции Шолти далек от жизненных опасностей, но еще дальше — от дирижерской профессии. Чтобы выжить, он берет учеников, по просьбе тенора Х. Хирцеля разучивает с ним «Тристана». Как пианист готовится к Международному конкурсу исполнителей в Женеве и выигрывает его. Но не имеет возможности дирижировать.
Без репертуара, без опыта, без имени он приезжает в 1946 г. в разрушенную бомбежками Баварскую государственную оперу. Ведущие немецкие дирижеры отстранены от дел: идет процесс денацификации. Но все-таки Вильгельм Фуртвенглер, заинтересованный дерзостью новичка, посетит постановку «Тристана» и после скажет секретарю: «Из этого молодого человека выйдет толк».
К тому времени, от безысходной профессиональной неприкаянности, Шолти уже решился на трагический разрыв с Венгрией. Родной язык начнет неуклонно вытеснять немецкая речь. А позднее, хотя и с трудом, английская.
После шести плодотворных лет в Мюнхене и девяти не менее успешных во Франкфурте, начались годы его триумфа под осуждающий свист галерки в Ковент-Гарден. В широко распахнутые им для зарубежных певцов, режиссеров и сценографов двери Королевского оперного театра польются потоки свежего интернационального воздуха. Оперы зазвучат на языках-оригиналах. Изменится система сезонов: не больше 10 спектаклей после премьеры. В их производство Шолти внесет беспощадную дисциплину. Но столь же беспощадной к нему самому будет поначалу пресса, что несущественно. Международная карьера дирижера уже взяла реактивный разбег. И даже относительные неудачи (несостоявшееся руководство Лос-Анджелесским симфоническим оркестром, конфликт с оркестром де Пари, недолгая работа в «Опера Бастилия») ни тогда, ни позже не смогут этому помешать. Шолти смотрит только вперед (не отсюда ли, характерное для его трактовок, видение дальней цели?).
В 1947 г. он стал эксклюзивным артистом звукозаписывающей фирмы «Decca». Первая из 250 совместных работ — увертюра «Эгмонт» Бетховена с цюрихским оркестром Тонхалле. Самая масштабная из них — студийная стереофоническая запись тетралогии Р. Вагнера «Кольцо нибелунга». Вдохновителем ее был Джон Калшоу, человек тонкой музыкальности, перспективного технического мышления, исключительной интуиции. Задолго в Мюнхене он услышал «Валькирию» под управлением Шолти и решил: если когда-нибудь и запишет «Кольцо», то непременно с ним. Так и вышло. В 1958–1964 гг., словно меч Нотунг на исполинской наковальне, вместе с Венским филармоническим оркестром и ансамблем лучших вагнеровских певцов своего времени они выковали этот революционный проект. Да так, что полетели раскаленные искры! Гленн Гульд писал, что в этой записи «достигнуто большее единство между напряженностью действия и перемещением звука в пространстве, чем это возможно даже на лучших Байройтских фестивалях». Запись «Валькирии» принесет Шолти статуэтку «Грэмми». Вторую из тридцати одной!
* * *
— Великий маэстро Виллем Менгельберг, — рассказывал Шолти, и лукавый мефистофелевский огонь загорался в его черных глазах, – репетировал Пятую симфонию Бетховена. Дошли до каденции гобоя в конце первой части. Менгельберг остановил оркестр и начал долго рассказывать о том, что он учился у Франца Вюльнера, а тот, в свою очередь, дружил с биографом Бетховена Антоном Шиндлером… И так до седьмого колена. Гобоист внимательно выслушал эту тираду и задал один-единственный деликатный вопрос: «Доктор Менгельберг, так мне играть форте или пиано?»
Этот любимый Шолти анекдот отлично раскрывает психологию его собственного отношения к репетиционному искусству, в котором он был виртуозом из виртуозов. Говорил мало (но неотразимо напевал отдельные фрагменты знаменитым надтреснутым фальцетом), понапрасну оркестр не прерывал и большинство замечаний делал непосредственно во время игры. Он вел музыкантов, как многоопытный лоцман, обходя айсберги и мели, или загодя оповещая о них команду.
Так же, как Тосканини, он выкладывался на репетициях иногда больше, чем на концерте. Во всем его облике, подобном сжатой пружине, в отдаче спрессованной энергии присутствовала огромная «мускульная» сила. Он никогда не терял самоконтроля, но в исполнительской экзальтации порой не знал удержу. Не удивительно, что дважды во имя искусства он пролил собственную кровь — попросту ранил себя дирижерской палочкой. А когда это произошло во время спектакля, стойко продолжил дирижировать, зажав платком обильно кровоточащую рану.
Мужественность была профессиональным кредо Шолти и определяла его «большой стиль» — тяготение к масштабным формам и столь же масштабному их воплощению. Таковы его записи всех значительных опер Р. Вагнера, Р. Штрауса, Дж. Верди, симфоний Бетховена, Брукнера, малеровский цикл. Незабываемы Вторая Малера, исполненная Лондонским симфоническим оркестром (1966) и Восьмая, «симфония тысячи участников», сыгранная великолепными чикагцами (1971).
* * *
Чикагский симфонический. Впервые Шолти дирижировал им в 1953 г. и сразу почувствовал, что говорит с музыкантами на одном языке. Это неудивительно. Стоит вспомнить, что собственное лицо оркестр приобрел благодаря Фрицу Райнеру, крупнейшему дирижеру венгерской «закваски». С 1969 г. (в статусе главного дирижера) Шолти поведет чикагский оркестр ко всемирному признанию и сам окончательно станет «человеком мира». При этом человеком без гражданства он уже не был, поскольку обладал паспортами Западной Германии и Великобритании. В 1972 г. Елизавета II посвятила его в Рыцари-Командоры Британской Империи. Отныне он именовался сэром Джорджем. Но вопрос о родине саднил и не давал покоя. Кто-то совершенно верно заметил, что истинной его родиной было мировое искусство.
Преувеличение? Нисколько.
…Это было в «Эрмитаже» в 1990 г. Почетному гостю Ленинграда, сэру Джорджу Шолти, приехавшему выступить с концертом и записать (непременно в Большом зале филармонии) Восьмую симфонию А. Брукнера, показывали достопримечательности города. Накануне его с трудом оторвали от редкостей филармонической библиотеки, а теперь он стоял у недавно отреставрированной «Данаи» Рембрандта, о которой экскурсовод сообщил, что какой-то сумасшедший выплеснул в нее серную кислоту, — на лице Шолти отразилось почти физическое страдание. Все, что посягало на культуру, его духовное прибежище, он воспринимал глубоко и лично.
— Язык музыки универсален, он помогает нам, живущим на планете, лучше слышать и понимать друг друга.
Произнося эти слова по случаю выступления международного «Оркестра мира», который он создал к 50-летию Организации Объединенных Наций, Шолти, вероятно, подразумевал, что и для себя открывает неизведанные возможности и богатства этого языка. Он изменился. Его зрелые интерпретации приобрели новые качества — взвешенность, мудрую простоту:
— Мне открылась новая гибкость фразировки, далось рубато, свобода в интерпретации музыкального текста.
Дирижерская манера его стала сдержаннее. Он мог теперь дирижировать едва заметным поворотом головы или взглядом, приближаясь к своему идеалу — Р. Штраусу и к его десяти профессиональным заповедям. Ко всем, кроме одной: оставаться после репетиции или выступления в сухой рубашке он так и не научился. Шолти стал сдержаннее, но не спокойнее. Ему по-прежнему хотелось открывать музыкальные земли. В традиционный месяц отпуска на тосканской вилле его близкие то и дело слышали: «Как прекрасно!», — это Шолти впервые изучал грандиозную партитуру «Страстей по Иоанну» И.С. Баха.
Он сегда был первооткрывателем. Барток, Хиндемит, Стравинский, Айвз, Бриттен, Хенце, Мартину, Типпет, Пануфник, Лютославский — совсем не полный список значительных композиторов ХХ века, чьим произведениям он подарил региональные или мировые премьеры.
Он стремился только вперед — настоящий «perpetuum mobile». Между тем прямая его жизни незаметно превратилась в круг.
В 1997 г. вместе с киногруппой, снимавшей документальный фильм о нем, Шолти отправился по маршруту своей жизни. Посетил могилы предков на старом, чудом уцелевшем во время войны, еврейском кладбище. Осуществил последние, глубоко символичные записи. Концертной (с тем же, что и 50 лет назад, оркестром Тонхалле) он пропел свою лебединую песнь созерцательным исполнением Пятой симфонии Малера. Студийной записью (с Будапештским фестивальным оркестром) вспомнил учителей. Оказалось, что его избитый жизненными дорогами посох, почти как в «Тангейзере», зацвел оливковыми ростками мира. И вскоре Шолти обрел покой и землю, на которой родился. Навсегда.
P. S. Сэр Джордж Шолти скоропостижно скончался в результате острого сердечного приступа 5 сентября 1997 г. и был похоронен на будапештском кладбище Фаркашрети. На его могиле, находящейся напротив могилы Б. Бартока, написано: «Вернулся домой».
