…Каждый год 31 декабря Женя Лукашин ходит в баню, вечно молодая Гурченко поёт про «пять минут», а НИИшные чародеи пытаются сварганить волшебную палочку для нужд системы обслуживания. Так было и так, вероятно, будет очень долго — пока существует новогодняя телепрограмма. В этих фильмах зашифрованы культурные коды советского мировоззрения — не только официального, но и народного. Если хотите — обывательского, ибо Новый Год считался «неформальным» праздником.
Во всех новогодних кинолентах мы прослеживаем отношение социума к дилемме «общественного» и «личного». Неслучайно оттепельные герои справляют Новый Год в своём рабочем коллективе, интеллигенция времён Застоя — в уютных, но при этом стандартных квартирах, а предперестроечный коллектив опять стремится в банкетный зал, на грандиозную дискотеку… Итак, наша «Карнавальная ночь» (1956) случается в разгар Оттепели — то была эра коллективизма, когда всё персональное и частное задвигалось, считалось малоценным. Точнее — мещанским, тухлым. Фестивальные танцы на площадях. Чтение стихов в громадных аудиториях. Пение авторских песен в походах и загородных электричках. Встречи друзей в молодёжных кафе — чтобы к любой компании мог присоединиться всякий посторонний гость. Просто так. До хрипоты спорить о кибернетике, а на выходе затянуть про «солнышко лесное». Весёлая суета и бесконечность дружбы. Энергичная потребность быть вместе, танцевать в большом зале, устраивать курьёзы и розыгрыши. Не просто так — с особым «оттепельным» смыслом.
Современные киноведы склонны видеть в Огурцове характерного сталинского чиновника, боящегося сделать или хотя бы сболтнуть лишнее, полагающего, что праздник — дело нешуточное. Даже его секретарша выглядит как стандартная блондинка с «тоталитарных» плакатов предыдущего царствования. Её тонко противопоставляют диоровской лёгкости Крыловой-Гурченко. Смех без причины стал чем-то вроде знаковой детали времени. Одно дело — развенчать Большой Стиль с трибуны и совсем другое — в новогодней кинокомедии. Доходчивее, живее… вкуснее.
В мелодраме «Карьера Димы Горина» (1961) восприятие смещено в сторону лирики и романтики. Тайга, строительство ЛЭП, бывший клерк Дима Горин и — фантастическая девушка из грёз, у которой даже имя сказочное — Галя Берёзка. Они — наедине. Однако же — наедине со всеми. Принудительная коллективность новогодней ночи. Тосты, посвящённые свершениям. Но становится ясно: люди вместе не только потому, что им некуда деться. Им хорошо в тёплой компании. Радиоприёмник «Турист» выдаёт задушевное: «…А снег идёт, а снег идёт / И всё вокруг чего-то ждёт…».
Новогодний фильм «Зигзаг удачи» (1968) каждый раз хочется назвать «зигзагом неудачи», причём не режиссёрской — Рязанов талантлив, не актёрской — в кадре мы видим филигранную игру, а… всеобщей неудачи. Какое-то унылое безнадёжье, помноженное на зависть всех ко всем. Не получилось Прекрасное Далёко, вильнули в сторонку, но кипучий коллективизм всё ещё бьёт по нервам и требует расправы. В том фильме кошмарно всё: от феерического предновогоднего соцсоревнования — до метаморфоз, происходящих с людьми при виде купюр.
Логичный финал 60-х. Модерновая стекляшка фотолаборатории с не менее зовущим названием — «Современник». Провинция, где откровенно скучно. Тоска буквально разлита в атмосфере. В круге первом. И ничего — никогда. Склочно-утомляющий мирок «Зигзага…» уже не может бытовать по правилам «Карнавальной ночи», но пока ещё не смеет жрать салаты, как в «Иронии судьбы». Громыхать и трубить о доблестях — требуемо, но не нужно. Затоваривать квартиру и хвастаться импортными трофеями ещё не вполне комильфо. Поэтому приходится уличать и подличать. И друг друга фотографировать для выполнения плана. Если человек не знает, чем заняться и куда плыть, — он всегда пребывает в унынии. Фильм про зигзаг удачи — талантливое отражение социальной кручины. И снег валит из серых туч, и ни одного солнечного блика. Куда грести?
Огневую радость коллективизма попытались воссоздать и в претенциозной комедии «Эта весёлая планета» (1973), когда приём давным-давно не работал. Натужное веселье молодых интеллектуалов, песни-пляски, цирк и маскарадность. Прибытие инопланетян — они вливаются в кутерьму празднования. Примечательно, что их, в общем-то, никто не замечает, и это тоже — маркер времени. Ощущается усталость — друг от друга, от общения. И от всей этой шестидесятнической суматохи, которая хороша только в юности, когда у тебя нет квартиры, машины и детей.
Разгар 70-х — это вовсе иное. Материальная суть вещей оказалась интереснее космических идеалов. Бородатые физики-лирики закрылись на шестиметровых кухнях, чтобы спорить о Булгакове и Кафке, а их заскучавшие жёны (бывшие скалолазочки) выстроились в очередь за импортными батниками, блейзерами и шузами. Новогодняя сумятица «Иронии…» вся пронизана культом быта. Насмешка над тезисом «чтоб всё как у людей» превращается в гротеск: одинаковость квартир, мебели… судеб, желаний, интересов. Бесконечное смакование французских духов и домашних выпечек, салатиков, заливных рыб (которые, конечно, гадость, но без них уже никак не возможно).
Компания — это для пацанов и студенточек. Лукашин не хочет ни к каким Катанянам, а Галя бездарно врёт про ресторан «Седьмое небо». Зачем друзья, когда можно жевать вдвоём? Остаётся только баня как некий жест старинной традиционности — вы можете себе представить положительного героя Оттепели, который бухал бы с друзьями в бане?! Здесь же всё на своих местах: банька, водочка, а дома — телевизор и наряженная ёлка. Даже попадая в передрягу, наш Лукашин оказывается… в точно такой же квартире, но уже в Ленинграде. То бишь выбора-то и нет — всё та же мебель фасона «стенка» и модная электробритва страдающего Ипполита… Налицо социальный конфликт, хотя он и подаётся в формате борьбы за красивую женщину.
Ипполит — из породы негнущихся, правильных, всё запрещающих людей, которые испытывают сложности при столкновении с любой иррациональностью. Его главный враг — тот самый «смех без причины». Он для него, как в русской пословице, — признак дурачины. Забавная деталь: фоном прокручивается «Соломенная шляпка», где повзрослевшая, но всё ещё искромётная Людмила Гурченко выплясывает в пышном кринолине. Печальный монолог Ипполита: старое уничтожить просто, а вот новое создать — очень и очень трудно. Лукашин — этот нечаянно-негаданный, но закономерный разрушитель — выпрыгивает, как чёрт из табакерки. Типичный кухонный интеллигент с бардовским настроем и гонором образованщины, воспетой как раз в те годы Александром Солженицыным. Когда из всех щелей прокричат: «Перемен! Требуют наши сердца!» — Лукашин пойдёт и растопчет, а пока он всего лишь увёл блондинку…
В 80-х снова затеялась эра тусовок, больших компаний, дискотек и сборищ. Люди хотели выйти на улицу, а молодёжь начала собираться в стаи. Это произошло не в момент Перестройки, а задолго до. В 1981–83 годах организовывались юношеские объединения «по интересам», стали активно создаваться молодёжные кафе — как и в 60-х, а комсомольские лидеры делали себе имя на организации диско-клубов. В программу тщательно вписывались «беседы о высокой культуре и опасностях современной поп-индустрии», а под шумок устраивались танцплощадки с маленькими барами. Но даже не в этом суть: в 80-х люди испытывали острую потребность в коллективности, которая не была бы связана с типичной советской риторикой. Дискотека VS демонстрация. Диспут о рок-музыке VS сбор металлолома. Клуб любителей фантастики при районной библиотеке VS вечер политпросвещения при ЖЭКе.
Именно это общественное бурление мы наблюдаем в «Чародеях» (1982): всем кажется, что быть вместе, отмечать новые рубежи в шикарном зале, — это остро и волнующе. «Этот мир ослепительно молод — столько лет ему, сколько и нам!» — поют герои в финальной песенке, и кажется, что всё-всё будет хорошо!.. «Чародеи» — творение братьев Стругацких. Вещь написана как продолжение знаменитого «Понедельника…». Вроде бы всё на месте: сказочный НИИ, волшебные палочки, говорящие коты. Но смысл катастрофически поменялся. В 60-х культ любимой работы постулировался и не обсуждался. Вкалывать оказывалось интереснее, чем отдыхать. Понедельник из «дня тяжёлого» становился днём праздничным, а работники фантастического института даже в новогоднюю ночь срывались из дома, чтобы сегодня, сейчас ещё немножко поработать.
В «Чародеях» всё иначе: «поумневшие» доктора околовсяческих наук с ленцой фланируют по коридорам монструозного здания и увлечённо готовятся к новогоднему балу. Модно одетые, динамичные, амбициозные. Воюют друг с другом за начальственные кресла, делают карьеру, подсиживают. Реально работают во всём этом нарядном гадючнике только двое — Брыль и Ковров — этакие последние «могикане» 60-х.
Ещё одна занятная деталь — волшебная палочка. Она материализует объекты и услуги, которые, по идее, должны выпускаться лёгкой промышленностью и предоставляться сферой обслуживания. Безо всякого чародейства! Палочка не бесплатно раздаёт конфеты — там всегда прилагается товарный ценник. Однако вызвать такси без помощи волшебства становится затруднительно, как, впрочем, и получить сдачу у таксиста.
В «Понедельнике…» учёные занимались, по их же словам, «счастьем человеческим», а нынче — колдуют с целью получения обыденной вещи. Целый НИИ работает над проблемой! Потому что… не работает система?! В этой милой новогодней сказочке зарыто больше, чем явлено. Белый костюм с чёрной рубашкой а-ля Джон Траволта можно только наколдовать. Букет цветов? Не вопрос — один взмах. Даже скатерть-самобранка — и та кормит всякой гадостью, пока на неё не прикрикнешь. Озабоченность «дефицитом» превратилась в навязчивую мысль и перестала монтироваться с реальностью…
Но главное, что все эти фильмы (за исключением «Зигзага удачи») давали стойкое ощущение радости, причём радости — перманентной, явной, необсуждаемой. Они транслировали: «Мы живём хорошо, а завтра будет ещё лучше!». Всё идёт по плану. Поэтому мы до сих пор так любим старое новогоднее кино.
Галина Иванкина
Источник: газета «Завтра»
На фото: кадр из фильма «Карнавальная ночь»
