«Саломея» Рихарда Штрауса в Гамбургской опере
«Я хочу, чтобы мне сейчас же принесли на серебряном блюде…»
Вечером 20 ноября в зрительном зале Гамбургской оперы я так внимательно читала сочинение Вилли Декера, раскрывающее его режиссёрский замысел, что не сразу заметила: спектакль, постановку «Саломеи» Рихарда Штрауса, задерживают. Наконец, на фоне чёрного занавеса появился Кент Нагано и сказал, что у него есть две новости. Первая, хорошая — все солисты здоровы. Падающей звездой промелькнула надежда, что вторая окажется ещё лучше — внеплановая забастовка или мыши, забежавшие из подземки, погрызли костюмы, поэтому опера пойдёт в концертном исполнении. Оказалось, Нагано сегодня будет дирижировать оркестром без контрабасов — нет инструментов.
Итак, под заголовком «Пространство холода» Декер разъясняет: «Терраса, где разыгрывается действие, скорее, — неукрашенное место одиночества. Здесь скрыты проблемы, которые люди склонны вытеснять. Это место подавляет, люди стремятся его как можно скорее покинуть. Поэтому сцена — это огромная лестница, ведь лестница, по большому счету, — не место, а путь. Чувство неустойчивости, чувство отсутствия твёрдой опоры под ногами для меня является основным в этом произведении. Мы попадаем в пространство перехода, декаданса, что первоначально означает – упадка, нисхождения. Сквозь этот мир проходит трещина, и в центре этой трещины сидит Иоканаан,… слова которого вызывают обрушение мира Ирода».
Концепции Вилли Декера излагаются всегда по-разному, а вот спектакли всегда одинаковы и пусты.
Но на этот раз в том, что касается чудовищности костюмов, команда постановщиков превзошла саму себя (художник по костюмам Вольфганг Гуссманн). Костюмы эти даже не оригинальны: белое платье и босые ноги я уже видела у другой декеровской принцессы, Мелизанды; такие же грубые чёрные туфли носили её муж и возлюбленный. В серых и чёрных удерживающих форму накидках сразу же узнается характерный силуэт, придуманный Ёдзи Ямамото. В буклете я прочла о том, что в иллюстрациях Бёрдслея к «Саломее» есть японские мотивы, и ужаснулась – неужели всё так глубоко?
Как оказалось, собираясь на спектакль, я бессознательно ожидала, что сейчас выйдет Тереза Стратас и затмит своим пением и игрой всю предсказуемо тяжелую постановку. Эллисон Оакс, несмотря на её красивый голос, переливающийся, как драгоценные камни в коллекции Ирода, это удалось не в полной мере.
Ощущалось, что артистка была осторожна, очень берегла и рассчитывала силы, что сделало её героиню такой же абстрактной, как её костюм.
Но огорчила она только тем, что потеряла нижние ноты в главной фразе своего монолога: «…тайна любви больше, чем тайна смерти». Танец семи покрывал заключался в том, что Оакс ходила вниз-вверх по лестнице и позволяла Ироду трогать себя за ноги и грудь. За такой танец тетрарх не то, что не отдал бы головы пророка, а что-нибудь отобрал. В конце Саломея закололась кинжалом, не дожидаясь солдат Ирода.
В царстве лысых марсиан Иоконаан был с чёрной шевелюрой и бородой. Баритон Вольфганга Коха объёмный и монументальный, но горящего энтузиазма в его пении не ощущалось. Если чью-то голову и хотелось увидеть на серебряном блюде, то не его, а режиссёра.
Бархатный тенор Довлета Нургельдиева достался Нарработу. Ирод (Юрген Захер) и Иродиада (Хелен Квон) были скучны, но такими они, наверное, и должны быть.
Время от времени артисты бросались на правую белую стену с такой силой, что она шаталась, и было страшно, что стена рухнет и прибьёт кого-нибудь. Но главной интригой вечера всё-таки остался вопрос: что же случилось с контрабасами?
Фото: Бринкхофф / Мёгенбург
