Я нахожусь в самом центре Берлина в уютном ресторанчике и разговариваю с известной пианисткой Полиной Осетинской. Пару дней назад она отыграла сольную программу в Берлине, в красивом Замке Шарлоттенбурга, о которой мы ещё поговорим далее в нашей беседе. Имя этой пианистки известно в широких кругах тем, что она несколько лет назад написала потрясающую по своей правдивости книгу-автобиографию «Прощай, грусть», в которой рассказала о своей чрезвычайно сложной судьбе. Книга моментально стала бестселлером, читается она с огромным интересом и в музыкантских кругах произвела эффект разорвавшейся бомбы. Это невероятная книга-исповедь, в которой Полина удивительно интересно и захватывающе рассказывает о своей трудной жизни и крутых поворотах судьбы.
— Полина, расскажите, пожалуйста, о своём нынешнем приезде в Берлин, как получилось, что вы внезапно к нам нагрянули?
— Это произошло благодаря моей давней подруге Юле, живущей уже 18 лет в Берлине. Она здесь закончила Университет Гумбольдта, вышла замуж и в данный момент активно занимается проектом «Русские сезоны» в Берлине. Поначалу мы запланировали с ней приезд как простой дружеский визит с моей дочкой, но в какой-то момент решили подверстать к нему и концерт, потому что многие интересовались, когда же я, наконец, поиграю в Берлине.
Сидящая рядом подруга Полины Юлия Гузенфельд вступает в беседу и более подробно рассказывает об этом проекте.
— Дело в том, что я давно вынашивала мысль о создании серии концертов в проекте «Русские сезоны» под условным названием «Молодые таланты России — бывшие вундеркинды» и решила начать с Полины, пригласив её сюда. Получилось великолепно: Полина прекрасно сыграла концерт, имела огромный успех, и сейчас я уже начинаю подумывать о дальнейшем развитии этого проекта. Кроме того, у меня появилась возможность пообщаться с Полиной, моей близкой подругой, по которой очень соскучилась. Мы всегда ищем любую возможность чтобы встретиться.
— Полина, кроме концерта вам удалось где-то побывать, что-то посетить, погулять, отдохнуть в парках и т.д.?
— Ну конечно! Сначала первые два дня полностью ушли на репетиции, зато на следующий за ними день мы сходили с дочкой по её настоятельному желанию в «Лего-ленд», в зоопарк, полюбовались Берлинским Собором, погуляли по центру и паркам, набережным, прокатились на кораблике и совершенно неожиданно попали на выставку «Митьков», на которую меня позвал мой друг, замечательный художник Виктор Тихомиров. Он приехал сюда со своими друзьями-художниками, они объездили всю Германию, успели за неделю написать картины и представили их на выставке под названием «Германия глазами русских художников». Одну из картин я уже отобрала для себя и куплю её, как только приеду в Петербург. В этот раз не удалось походить по музеям, но у ребёнка свои интересы, а музеи я наверстаю в следующий приезд.
— Раньше приходилось играть в Берлине?
— К сожалению, нет. Но я давала концерты в Германии, в таких городах, как Веймар и Карлсруэ.
— Давайте в таком случае поговорим о вашем берлинском концерте в Замке Шарлоттенбурга, где вы исполняли «Времена года» Чайковского, несколько транскрипций Рахманинова — чудную «Сирень», обработку «Колыбельной» П. Чайковского и знаменитую «Польку». Затем вы играли цикл из маленьких пьес Шостаковича, а центральным номером в программе была Седьмая соната Прокофьева. Чем был обусловлен такой выбор программы и особенно Седьмой сонаты — произведения явно не для женских рук?
— Идея моей программы — трансформация времени в звуках. Сначала Чайковский — середина 70-годов XIX века, затем Рахманинов, следующий крупнейший композитор после него, так сказать, в табели о рангах, далее Шостакович, начинавший сочинять ещё во времена НЭПа, и затем параллельная ему крупнейшая фигура — Сергей Прокофьев. Смотрите, что получается: всего немногим менее семидесяти лет отделяют «Времена года» Чайковского от Седьмой сонаты Прокофьева (она была закончена композитором в 1942 году). Но как изменился за это время язык, средства выразительности, музыкальная лексика, время и информация в звуках, плотность высказывания!
На первый взгляд музыка из цикла «Времена года» кажется очень милой, скорее салонной и немного архаичной с позиции нашего времени. Композитор повествует о природе, каких-то давно утраченных приметах русского быта, аристократизме, благородстве и тонких душевных переживаниях. Перед каждой пьесой он выставляет эпиграф из русской поэзии, словно дополняя содержание. Для Чайковского всё это является лишь поводом: описывая природу, он не просто рисует живописную картину, а показывает нам прежде всего своё отношение к ней, свои внутренние переживания, связанные с конкретным месяцем, он говорит нам о себе. Это и есть самый настоящий музыкальный код!
Возьмите Рахманинова с его музыкальной плотью, которая сочится сквозь пальцы, ёе можно пить как мёд, можно обжигаться, можно вдыхать запахи и будет кружиться голова от этих звуков. Скажем, «Сирень» — это просто гимн торжествующей любви! Рахманинов использует ту же образность, формально те же приёмы, но аромат и колорит совсем другие, иной культурный код, хотя это всё ещё очень похожий язык.
Как внезапно меняется язык в первой половине XX века! За какие-то считаные годы, начиная с революции, затем периода НЭПа и вплоть до самой войны, где всё то, что было дорого Чайковскому и Рахманинову и являлось предметом высокой поэтизации, катастрофически уничтожается и растаптывается. И то, что отражают Шостакович и Прокофьев, то, о чём они рефлексируют — разве это не есть чудовищная трансформация времени в звуках?
— То есть вы хотите сказать, что эта метаморфоза звука и времени достигла своей кульминации в Седьмой сонате Прокофьева? Но согласитесь, что прокофьевская лирика во второй части этой сонаты божественна…
— Разумеется, вы правы. Для меня Седьмая соната Прокофьева — прежде всего произведение о любви. Прокофьев её писал в самом разгаре своего романа со второй женой Мирой Мендельсон-Прокофьевой. Музыка второй части Сонаты — абсолютная «Ромео и Джульетта», почти те же интонации! Эту музыку противопоказано играть людям, которые не знают, что такое любовь (улыбается). Вот и получается, что в первой и третьей частях подспудно уничтожается то, о чём говорится во второй. Можно сказать, что в этой сонате метаморфозы спрессованы до предела и достигли своего высшего накала.
— В своей замечательной книге вы написали, что родились «с музыкой Шостаковича», и его творчество вас сопровождает на протяжении всей жизни.
— (Улыбается.) Моя мама всегда его слушала с огромным удовольствием, когда я у неё была в животе, и, очевидно, эта любовь передалась мне, как говорят, «с молоком матери».
— Мне всегда очень тяжело слушать музыку Шостаковича. Говорю прежде всего о его симфонической и камерной музыке. Конечно, его музыка гениальная, вне всяких сомнений, но когда её слушаю, весь этот обнажённый трагизм, у меня даже физически появляется тяжесть в голове, начинают пульсировать виски, появляется ощущение безысходности. Как вы воспринимаете его музыку? Может быть, именно в его музыке вы находите возможность говорить о своём, сугубо личном?
— Музыка Шостаковича мне очень близка, и должна вам всё-таки сказать, что она у него достаточно разная, не только трагическая. Мне всегда нравится разгадывать его потрясающий музыкальный язык, его ребусы. Мне интересно с ним разговаривать. Я постоянно играю его на своих концертах, например, Вторую сонату, и меньше всего думаю о «наслаждении», которое должна получить публика. Это, знаете ли, у американцев выработалось стойкое выражение enjoy your show, они в первую очередь обязаны получать удовольствие на концертах. Я не сторонница идеи угождать публике, наоборот, хочу, чтобы она росла на подобной музыке, приходила подготовленной (говорю о «своей» публике, с которой мне интересно общаться).
Я вижу, какое впечатление производит музыка Шостаковича, прожитая и прочувствованная настоящим исполнителем, на слушателей. Например, Первый скрипичный концерт, который я недавно слушала в Нью-Йорке в исполнении Вадима Репина. А какой фурор производил М. Ростропович с его Виолончельным концертом? Или в какой экстаз впадает публика, слушая его Второй фортепианный концерт, например, вторую часть: музыку красивую, понятную и доступную для восприятия, несмотря на философские глубины. А что уже говорить о его Первом фортепианном концерте, внешне достаточно лёгким по языку, от которого публика «стоит на ушах».
С другой стороны, Шостакович, как никто другой, умеет серьёзно разговаривать со слушателем. Например, его гениальное последнее сочинение, Альтовая соната, от которой слушатели и исполнители тоже впадают в транс. А квартеты, Виолончельная соната, Трио памяти Соллертинского, цикл «Из еврейской народной поэзии»! И вы знаете, я вообще очень люблю играть камерную музыку, для меня это чистое наслаждение в отличие от сольных концертов. В камерной я всегда имею роскошную возможность просто музицировать.
— Разумеется, с хорошими партнёрами?
— Ну конечно, именно так!
— Полина, но вы также играете очень много современной музыки, малоизвестной широкой публике. Например, произведения Л. Десятникова, П. Карманова, А. Батагова, верно?
— Леонид Десятников — один из моих постоянных авторов, которых я всегда пропагандирую. Недавно записала диск с его музыкой, где играю всю его фортепианную музыку, на данный момент написанную. Её, увы, не так много, но каждая нота — «на вес золота». На мой взгляд, Десятников — на сегодняшний день наиболее значительный композитор России. Его дар, равно как и мастерство, невероятный интеллектуальный заряд, владение практически всеми композиторскими техниками, стилизацией и оркестровкой вызывают восторг. Широкой публике он также известен своей музыкой к театральным постановкам, к фильмам. Его музыка органично вплетается в ткань фильма, становится её неотъемлемой составной частью. Она рисует характеры героев, дополняя содержание и неся огромную смысловую нагрузку, при условии слышащего режиссёра, умеющего работать с музыкой в кино. Так происходит у Леонида со всеми фильмами Алексея Учителя и Александра Зельдовича. Это единый организм, точно так же, как фильмы Ф. Феллини немыслимы без музыки Н. Роты. Профессионалы и любители знают четыре его оперы, два балета, камерные сочинения, симфонию, удивительные вокальные вещи.
Павел Карманов — прекрасный композитор, условно относящийся к категории «минималистов», но его музыка гораздо шире по смыслу. Она очень доступна для восприятия, не говоря уже о том, что потрясающе красива, но при этом не простовата. Его музыка, как это ни странно может звучать в наши дни, делает людей добрее и будит в них лучшие качества и чувства. Она также целительна.
И, наконец, ещё один любимый композитор, с которым я постоянно сотрудничаю, это Антон Батагов, с ним мы играем в фортепианном дуэте и исполнили уже две программы, готовим третью. Некоторые из его сочинений я тоже включаю в свои сольные программы. Антон — образец скорее чистого минимализма, но при необходимости он также блестяще стилизует свою музыку хоть под григорианский хорал, хоть под баховскую арию. Ну а пианист он просто уникальный.
— Как вы переносите трудную гастрольную жизнь? Ведь это совсем не «женское дело» — разъезжать по городам и весям, таскать чемоданы, жить в гостиницах, привыкать к смене часовых поясов, заниматься в перерывах, да кроме того, отлучаться от семьи, близких?
— Замечательно! Более того, для меня гастроли — это всегда отдых. (Улыбается.) Не забывайте, что мне ко всему прочему приходится воспитывать маленьких детей, а это довольно тяжёлая работа для женщины. Должна же я когда-то побыть сама с собой, а гастроли как раз дают мне такую возможность. Но у меня не так много концертов в месяц, максимум 7–8, стараюсь не перегружаться, этого вполне достаточно. Я должна отдавать свою энергию не только публике, но и своим детям. А вообще, я люблю гастролировать, так как моя профессия уникальна, она позволяет увидеть мир!
— И вы ко всему прочему ещё успеваете преподавать?
— Да, но я это делаю исключительно в режиме мастер-классов, а также имею несколько частных учеников, но только исключительно талантливых. Пока я имею возможность позволить себе заниматься только с теми учениками, которых выбираю сама и которым музыка действительно дорога. Понимаете, я хочу, чтобы у человека горели глаза! Мне несколько раз предлагали преподавать в питерской и московской консерваториях, но я вынуждена была отказываться, так как понимала, что это огромная ответственность. Брать на себя целый класс равносильно тому, что заводить вторую семью. А во время гастролей бросать на произвол учеников — психологически не могу себе этого позволить, и кроме этого, должно же оставаться немного времени на собственную семью и детей? Надо быть честным во всём и делать что-то одно, а обманывать учеников или распыляться — не в моих правилах.
— А может быть, ваше нежелание заниматься преподаванием является своего рода местью за тот трудный период детства, когда почти все преподаватели отказывались заниматься с вами?
— Нет, обиды нет никакой, так как в итоге на моём пути попался прекрасный педагог — Марина Вениаминовна Вольф, научив меня играть заново, по сути с нуля, и которой я обязана обретением профессии.
— Полина, читаю вашу автобиографическую книгу, в которой вы перечисляете список сыгранных произведений в 12—13-летнем возрасте, и мне кажется это невероятным. Ну как можно в 13 лет играть, например, Девятую сонату Прокофьева, «Мефисто-вальс» Ференца Листа, этюды Скрябина, учитывая, что вы не получили первоначальной школы в общепринятом смысле? То есть когда необходимо правильно поставить руку, развить каждый палец, выправить корпус, научить грамотному звукоизвлечению на инструменте, играть гаммы, этюды и т.п.?
— Да, всё это мне пришлось навёрстывать потом, но что-то позитивное в своём опыте я тоже, безусловно, вижу. С детства была концертная закалка, я очень быстро осваивала новый репертуар. Конечно, многие вещи приходилось делать интуитивно, как-то приспосабливаться, но ничего, играла же! Разумеется, было тяжело, когда после многих лет моих триумфальных выступлений пришлось начинать всё заново, в тринадцатилетнем возрасте, начинать с нуля, догонять сверстников. Но у меня не было выбора. Всегда, когда нужно, у меня была поставлена цель: любыми путями и средствами добиться и преодолеть. Период начальных занятий у Марины Вениаминовны — это была настоящая каторга. Она не прощала ни единого промаха, постоянно указывая мне на мои недостатки: «Плечи не поднимать, губы не закусывать, педаль, голосоведение, фактура!»
— О-да! В своей книге вы потрясающе правдиво всё это описываете. Полина, слушая вас, я думаю, что вам всё время приходится бороться, преодолевать жизненные преграды, трудности, все эти гастроли, занятия с учениками, дети, семья. Скажите, а у вас бывает когда-нибудь свободное время, чтобы полностью от всего этого отдохнуть, скажем так, походить по магазинам, посидеть с друзьями и т.д.?
— Магазины обожаю, могу ходить по ним часами, я вообще шмоточница: платья, косметику, всякие колечки, побрякушки — всё это обожаю (смеётся).
— Между прочим, я обратил внимание на ваш безукоризненный вкус в одежде, мне особенно понравилось ваше роскошное концертное платье.
— Спасибо!
— Да, кстати, я ещё заметил, как вы спокойно и величественно выходите на сцену, садитесь за инструмент, у вас прямая осанка, вы не позволяете себе «пафосную» жестикуляцию, не размахиваете головой по разным сторонам с закатанными глазами. Да и вообще, у вас очень строгие и скупые средства выразительности, ощущение полного самоконтроля в игре и отсутствие всяческого волнения, словно вы глубоко погружаетесь в некий таинственный процесс. Это так?
— А вот и нет! Я безумно волнуюсь, когда выхожу на сцену, и с каждым годом это становится всё ощутимее, увы. Иногда даже применяю гомеопатию, чтобы снять физиологические проявления волнения и стресса. Более того, работаю с психологом, чтобы преодолеть все психологические аспекты, сопутствующие волнению, и совсем недавно провела с ней первый сеанс, который мне очень помог. Я умею скрывать своё волнение, так как имею огромный концертный опыт. Относительно внешних эффектов считаю, что они очень вредят восприятию музыки, и стараюсь от них уходить, хочу, чтобы больше слушали, а не смотрели. Проще всего понравиться публике и сделать вот так (Полина начинает с иронией изображать руками «ложный пафос», делает это потрясающе смешно: закидывает голову наверх с закрытыми глазами, изображая «сверхчувственную страсть и любовные страдания», совершая руками таинственные пассы вверх и вниз.).
— Какие концерты запланированы в ближайшее время?
— Сразу же по возвращении в Москву, мне придётся срочно засесть за Бетховена. «Весенняя» скрипичная соната, вторая часть его же Четвёртого концерта и «Дихтас» Яниса Ксенакиса. Это проект «Мета-Бетховен», придуманный скрипачкой Елена Ревич, в нём музыка Бетховена смешивается с современной музыкой, ему посвящённой, которая была им самим инспирирована. Это не будет «скучный Бетховен в ля миноре», а Бетховен сквозь живую призму хлещущей современной крови, своего рода сообщающиеся сосуды.
Затем Концерт Шумана в БЗК, оттуда, как только доиграю первое отделение, сразу мчусь в аэропорт на «Пиано-гала» Дягилевского фестиваля к Теодору Курентзису, там будет программа с Чайковским, Десятниковым, Джоном Адамсом и Э. Картером. Затем еду на Мальтийский музыкальный фестиваль играть две камерные программы с музыкой Роты, Канчели, Шора, Пьяццоллы, Хассе, Дымова. Оттуда моментально в Москву, репетировать Сонату Бартока для двух фортепиано и ударных, которую мы играем с Борисом Петрушанским под управлением Владимира Юровского на его традиционном июньском мини-фестивале, который в этом году посвящён музыке войны. Далее сольная программа «Колыбельные», затем ещё два Концерта Шумана: в Одессе с Хобартом Эрлом и в Петербурге с итальянским дирижёром в Михайловском замке. И только после этого улетаю к своим детям, в законный отпуск.
Беседовал Игорь Беров
