«Желание петь родилось раньше меня»
Ещё совсем недавно сопрано Валентина Феденёва была ведущей солисткой Донецкого национального театра оперы и балета им. А. Соловьяненко. Несколько лет назад она стажировалась в Молодёжной программе Большого театра, а вскоре стала и приглашённой солисткой главного оперного театра России. Большой, красивый голос, эффектная внешность, артистизм, обширный репертуар, горячее желание выступать как можно больше… Казалось бы, с такими исходными данными жизненный путь артистки должен быть усыпан розами. Но вместо роз её поджидали серьёзные испытания: Валентине пришлось разделить судьбу своих соотечественников на Донбассе — покинуть Родину, искать прибежища в России, заново устраивать свою жизнь и переживать за близких, оставшихся в зоне войны.
Сегодня основные тревоги для певицы, кажется, позади: она стала солисткой театра «Санкт-Петербург Опера», а в декабре — лауреатом Первого международного Рождественского конкурса вокалистов в Минске, завоевав вторую премию. Наш разговор с Валентиной и начался с белорусского конкурса, где она в нелёгкой борьбе проявила профессионализм, интеллект, опыт, артистизм и все остальные качества, присущие успешному артисту.
— Валентина, минский конкурс проходил впервые и вызвал интерес, но о нём мало что можно было узнать в период его проведения, поэтому интересно услышать от вас подробности: как проходило состязание, какие произведения исполняли вы и другие участники, каково ваше впечатление от соперников и соперниц — одним словом, всё, что вы можете рассказать.
— О конкурсе я узнала ещё весной из пришедшего в театр приглашения. Я подумала, что конкурс, который проводится впервые, имеет шанс быть объективным, что оценки на нём будут непредвзятыми, в отличие от тех конкурсов, где уже много лет существуют сложившееся отношения между членами жюри и где вероятность самостоятельных решений членов жюри невысока. Кроме того, я никогда не была в Минске, а у меня здесь много знакомых среди коллег-певцов, с которыми мне доводилось вместе работать. Всё это меня подкупило. Атмосфера на конкурсе была очень хорошая, всё было организовано на высшем уровне. Единственный минус был в том, что нужно было самостоятельно решать вопрос с жильём, но в этом мне помогли друзья.
Из-за большого количества участников — их было 200 человек — в первом туре сократили программу выступлений: мы исполняли только одну арию вместо двух. Я готовила арии Агнесы из «Орлеанской девы» и Недды из «Паяцев», а спела лишь вторую. После первого тура отобрали 36 участников. Для второго тура я выбрала не столь яркие и эффектные арии, как, возможно, это сделали другие участники. Мой выбор пал на арии Микаэлы и Иоланты, для меня было важно, что они в полной мере раскрывают красоту, тембр и возможности моего голоса. Кроме того, общим требованием на всех турах было хорошее знание участниками не менее трех языков, и выбранные арии соответствовали и этой задаче. На третий тур я оставила любимую свою партию и роль — Татьяны, сцену письма. На конкурсе трудны были все этапы, попасть в каждый следующий тур, а особенно в финал было очень нелегко. Наверное, многим не удалось справиться с волнением, с нервами, думаю, из-за этого у них не получилось показать себя. Я считаю причиной своего достойного выступления именно правильный выбор репертуара, который был мне по силам.
— Вы принимали решение по репертуару самостоятельно или к кому-то обращались за советом?
— Я советовалась со своими педагогами, звонила в Москву Дмитрию Юрьевичу Вдовину, консультировалась у Людмилы Степановны Шемчук и в театре «Санкт-Петербург Опера», где я сейчас работаю. Ещё я занималась с итальянским коучем Алессандро Аморетти, с ним мы поставили точку в окончательном выборе репертуара.
— Удалось ли вам послушать других участников? Наверное, среди них были как совсем молодые музыканты, так и действующие артисты театров?
— Не всех, но многих я, конечно, слушала. Были среди них и молодые, и артисты уже очень высокого профессионального уровня. Например, Регина Рустамова из Мариинского театра. В первом туре конкурса она исполняла репертуар меццо-сопрано, но потом почему-то стала пробовать себя в амплуа драматического сопрано, это, я думаю, и стало причиной её неудачи.
— В конкурсе принимал участие ваш коллега по Санкт-Петербургскому театру Валентин Аникин. Как он показал себя в соревновании?
— Валентин, несмотря на молодость, ведущий солист театра, у него прекрасный бас. В ближайшее время он будет петь дона Базилио в новой постановке «Севильского цирюльника». Наше первое совместное выступление состоялось в «Евгении Онегине», я пела Татьяну, он — Гремина. Когда мы вместе ехали на конкурс, я узнала от него, что он сам из Екатеринбурга, проходил стажировку в Лос-Анджелесе у Доминго по программе для молодых оперных певцов, а в Санкт-Петербурге работает уже несколько лет, так что база у него серьезная. На конкурсе он показал себя большим профессионалом, в первом и втором турах выступил просто великолепно. Поразило меня его исполнение монолога Бориса Годунова. В третий тур он прошёл практически единодушным решением жюри, которое было потрясено его выступлением.
— Интересно, как бы вы сами распределили лауреатские звания? Наверняка в чём-то ваше мнение не совпадает с итогами конкурса.
— Для себя я, конечно, определяла фаворитов каждого тура. В своём буклете я даже помечала тех, кто, по-моему, должен был получить первые премии и Гран-при. Единственная, кого я исключила их своих прогнозов, была я сама. Но не потому, что у меня низкая самооценка — себя я тоже считаю достойной приза, а потому, что остальные участники финала действительно были очень сильными. Гран-при я отдала тому, кто его в итоге и получил, — Рамизу Усманову. А вот в выборе лауреатов мое мнение от мнения жюри отличалось. Среди моих фаворитов были Илья Сильчуков, баритоны из Грузии и Казахстана, три баса — по одному из России, Украины и Белоруссии. Все они очень разные и в то же время интересные, характерные по-своему, думаю, что и жюри нелегко было выбрать среди них. Ещё в третьем туре было два превосходных сопрано.
В разгар первого и второго туров практически про каждого из определённых мною лидеров я думала: наверное, вот этот будет первым… или вот этот… а этот ещё лучше поёт, чем предыдущие… Но когда начался третий тур — с оркестром, на большой сцене — голоса многих из них звучали уже совсем не так, как в камерном зале под рояль. В третьем туре разыгрывались отрывки из опер, и для некоторых участников взаимодействие с партнёром оказалось нелёгким испытанием, а кто-то, наоборот, смог раскрыть себя в театральном действии гораздо полнее. И получилось, что те, от кого ожидали высокого результата, не смогли показать себя, а кто-то неожиданно спел лучше, чем другие.
— Да, сцена — коварное и магическое место... А кто был вашим партнёром в третьем туре?
— Поскольку я выбрала сцену письма Татьяны, моей партнёршей в роли няни стала артистка белорусского театра Марина Аксенцова. Мы исполнили с ней сцену, предшествующую «письму». Я взяла такой большой кусок оперы специально, мне хотелось показать, как я умею работать с партнёром, а кроме того, сам момент «письма» нужно эмоционально подготовить, подвести к нему, создать необходимую атмосферу. Ну а дальше я уже пела на сцене одна.
— Как вам удалось на протяжении этой длинной сцены удерживать внимание слушателей и жюри? Всегда ли вы чувствуете себя на сцене столь же раскованно? Приходилось ли вам испытывать страх сцены?
— Я никогда не боялась сцены. Многие удивляются и спрашивают, как мне это удаётся. И я в ответ на это шучу, что желание быть артисткой и петь родилось раньше меня. Быть в центре внимания, выражать свои чувства на публике мне хотелось всегда. И если говорить о моем выступлении в третьем туре, то это было для меня не столько борьбой за призовое место, сколько преодолением себя. Мой путь оперной певицы складывался на протяжении 11-12 лет. Даже в начале этого пути я чувствовала себя на сцене в своей тарелке, многое делала интуитивно, оперные роли помогали моему свободному самовыражению. Но в какой-то период в моей жизни начались испытания, перемены, которые отразились в моём характере, и я уже не смогла так же свободно выражать свои чувства, как делала это раньше, стала прятать их в себе, это было чем-то вроде самозащиты. И для самой себя на минском конкурсе я поставила задачу преодолеть в себе все те внутренние препятствия, которые могли помешать моему искреннему исполнению.
Думаю, что в первых двух турах раскрепощённости мне как раз и не хватало. С другой стороны, я и сама боялась быть чересчур эмоциональной, чтобы понравиться ровно настолько, насколько требуют академические нормы конкурса. А вот на третьем туре уже нужно было показать себя с совершенно другой стороны, так я решила. Я себе говорила: ведь мне же нравится петь, дарить людям то, что есть во мне, делиться чувствами. Когда была репетиция, мои ощущения совершенно не совпадали с тем, что предлагал режиссёр, с моей интуицией и видением партии. Кроме того, про свой выбор спеть именно этот кусок из оперы Чайковского я услышала от других участников конкурса: ой, слушать сцену письма целых двадцать минут невыносимо, это просто кошмар и ужас. Это, конечно, сбивало с толку, ведь для меня дорога каждая нота в этой сцене, и мне очень хотелось, чтобы, услышав меня, люди больше так не говорили.
Всю ночь накануне выступления я не спала, обдумывала каждое свое движение, взгляд — от первой ноты до самой последней. Я понимала, что моя игра на конкурсе должна быть предельно точной — ведь в отличие от оперного спектакля там не было ни декораций, ни костюмов, ни развития действия. Только ты, оркестр и зритель. Нужно было захватить внимание каждого человека в зале. И, как я услышала потом, это мне удалось. После выступления ко мне подходили и говорили: надо же, целых двадцать минут пролетели совсем незаметно.
— Приятно это услышать... На конкурсе было мало россиян. Объясняется ли это тем, что почти одновременно в Москве проходил конкурс имени Глинки?
— Да, я думаю, это так. Некоторые мои знакомые, которые были заявлены в буклете минского конкурса, поехали в Москву, на конкурс Глинки.
— Я заметила, что жюри минского конкурса преимущественно состояло из директоров театров. Вероятно, это было неслучайно. Какие предложения о сотрудничестве поступили вам и вашим коллегам после конкурса?
— Действительно, члены жюри были в основном представителями различных театров — Европы и стран бывшего Советского Союза. Одна из причин участия в конкурсе для многих певцов — это желание получить приглашение на работу или выступление. Когда члены жюри — твои потенциальные работодатели, ты выкладываешься максимально. Я знаю, что многим участникам поступили различные предложения. Например, Рамиза Усманова пригласил Белорусский Большой театр, заинтересовались им и члены жюри из Европы, ведь такой голос на вес золота. Мария Шабуня, лауреат первой премии, благодаря своей победе поедет на конкурс во Францию, где попадёт сразу в финал. Александр Рославец получил специальный приз — возможность выступить в Канаде. Меня пригласили в Линц для выступления в 2016 году.
— Как складывается ваша сценическая жизнь в театре «Санкт-Петербург Опера»? Как вас встретили коллеги и руководство после конкурса?
— Это второй театр, в котором я работаю. Донецкий театр мне пришлось покинуть. Кстати, на конкурсе я представляла как Россию, так и Украину. Огромное спасибо Юрию Исааковичу Александрову за возможность продолжать мою профессиональную деятельность. Я моментально ввелась в репертуар. Уже дебютировала в партии Татьяны, через некоторое время представляла этот театр на Днях Петербурга в Тамбове, а также показала Татьяну в Ярославле. Сейчас ввожусь одновременно в несколько ролей — Мими в «Богеме», Недды в «Паяцах», учу донну Анну, участвую в концертах — в общем, отдыхать нам не дают, вот сейчас у всех Новый год, а мы будем работать. Но ведь это же хорошо.
— Такова жизнь артиста…
— И слава Богу. Коллеги поздравили меня, Юрий Исаакович был очень рад моему успеху, пожелал не останавливаться на достигнутом.
— Один из фаворитов проекта «Большая опера» Илья Сильчуков на минском конкурсе выступил не очень удачно. Какова, по-вашему, роль подобных ТВ-проектов в судьбе певца?
— Такие проекты должны существовать. Любое участие в заметном проекте помогает певцу расти. Возможность показать себя всей стране важна для артиста. Я бы сама с удовольствием поучаствовала в таком конкурсе: это живо, это другая сфера деятельности и другой масштаб. У одних певцов голос прекрасно ложится на запись, у других — не очень, и часто результат на таких конкурсах зависит от оператора, от звукорежиссера. Конечно, это не живое исполнение, которое даёт самое правдивое впечатление от выступления певца. Но в любом случае, это хороший опыт.
— Так вы планируете принять участие в таком проекте — на следующий год, например?
— Честно скажу, я хочу этого. Но окончательное решение зависит от многих причин.
— Вы были участницей молодёжной программы Большого театра. Знаю также, что вам довелось спеть и на самой сцене ГАБТа — в «Кармен» и «Волшебной флейте». Расскажите об этом важном этапе вашей карьеры.
— Большой театр для меня — большой билет в будущее. О существовании молодёжной программы я услышала совершенно случайно, за четыре дня до прослушивания. Это был 2010 год. В тот момент я решила для себя, что Донецкий театр — это не предел, что нужно идти дальше и прослушиваться в другие театры. В тот год в «молодёжку» набирали четырёх человек, конкурс был большой. Кроме меня, тогда поступили меццо-сопрано Надежда Карязина, баритон Алексей Лавров и бас Григорий Шкарупа. Это был дополнительный набор к основному. У каждого из нас судьба сложилась по-разному, но все востребованы.
— Что вы исполняли на прослушивании? Какие впечатления остались у вас от учёбы в Москве?
— На прослушивании у меня был разнообразный репертуар. Это уже в «молодёжке» меня научили, что надо исполнять лишь то, что соответствует твоему голосу. А тогда я смело бралась за всё, пела арии Манон Пуччини, Леоноры из «Силы судьбы», Иоланты, Лизы из «Пиковой дамы», то есть репертуар драмсопрано, несмотря на то, что голос у меня лирический. Но на тот момент, видимо, это было убедительно, на меня обратили внимание, приняли.
Самым сильным потрясением для меня стали преподаватели, которые делились с нами своими глубокими знаниями профессиональных дисциплин. Чтобы постоянно развиваться, пришлось слушать очень много музыки. Дмитрий Юрьевич Вдовин давал нам записи опер и концертов, консультировал, приглашал иностранных коучей. Была возможность ходить на спектакли в Большой и другие театры, посещать концерты в филармонии. Я научилась разбираться в стилях, поняла, что петь Генделя — это одно, а Пуччини — другое. Мне стало ясно, что знание иностранных языков у меня далеко от совершенства, приходилось учиться не только чисто произносить ту или иную фразу, но и правильно расставлять в ней акценты в момент исполнения, чтобы не исказить смысл текста. Люди, которые со мной работали, внесли колоссальный вклад в моё развитие. Кроме Вдовина, это и Екатерина Вашерук, и Светлана Нестеренко, и Елена Образцова, и Любовь Орфенова, и главный консультант программы Дайана Зола. Михаил Фихтенгольц, благодаря которому у нас была возможность слушать живые спектакли. Педагоги иностранных языков, дирижёры, режиссёры, это и иностранные коучи. Потрясающей была работа с Семёном Скигиным над немецким камерным репертуаром. Опасаюсь кого-то не назвать. Всем — огромная благодарность!
Я проучилась в Москве год. После этого вернулась в Донецк, так как там у меня была семья, а кроме того, я пела в Донецком театре. Но вскоре меня пригласили исполнить в ГАБТе Первую даму в «Волшебной флейте». Так, через три месяца после окончания «молодёжки» я стала приглашённой солисткой Большого театра.
— Ну и как Моцарт — труден?
— Моцарт для меня — доктор от всех болезней. Это волшебный, солнечный композитор. Мне кажется, послушав Моцарта, человек меняется в лучшую сторону. Знаете, вот я работаю, пою разнообразный репертуар, и вдруг начинаю замечать: что-то не то, происходят изменения в вокале. И тогда я говорю себе: стоп, надо вернуться к Моцарту. Он всегда мне помогает что-то подправить в себе. Из своего репертуара я Моцарта не вычёркиваю.
Мои родители не музыканты. Но они полюбили музыку всей душой после одного случая в нашей семье. Однажды мама позвонила и сказала, что отец заболел. Я, конечно, тут же примчалась к ним. Тогда мы как раз ставили на сцене Донецкого театра «Волшебную флейту» при оперной студии консерватории, я была увлечена работой и готовила партию Первой Дамы на русском языке. Увидев папу в больнице, я решила его немного подбодрить и заявила ему: что это ты выдумал тут лежать на кровати, когда у меня через два месяца спектакль. И, никого не стесняясь, начала ему петь оперу Моцарта прямо в палате. Он оживился, воспрянул духом, выздоровел и даже приехал на премьеру. После этого он стал интересоваться оперой, слушать меня, других певцов, создал мне сайт. Музыка Моцарта оказала на него терапевтическое воздействие, плюс то, что Моцарта ему исполняла я. И теперь, когда я приезжаю к родителям, вместо того чтобы отдыхать от бесконечного пения, я слушаю оперные арии — причем в моём собственном исполнении, ведь папа с тех пор постоянно прокручивает записи. Кроме того, каждый раз родители просят меня что-то исполнить. Тогда, после папиного выздоровления, я задумалась: если на нём так благотворно сказалось моё пение, то, может, и другим людям оно будет нужным, может, в момент прослушивания они почувствуют прилив положительной энергии?
— В роли Первой дамы на сцене Большого театра вы пели в милицейской форме. Как вы относитесь к вольному обращению режиссёров с классическими сюжетами опер?
— В принципе, эксперимент мне интересен. Но любой эксперимент не должен выходить за рамки замысла композитора. Сейчас многие стремятся осовременить оперу, но мало кому это удается. Для меня в опере неприемлема нагота. Сейчас и без того общество развращено, с проявлениями этого приходится постоянно сталкиваться и в интернете, и на телевидении, и в кино. И когда ты приходишь в оперу, чтобы оказаться подальше от всего этого разврата, но сталкиваешься с тем же самым, то это ничего, кроме отвращения, не вызывает.
Людям хочется эстетики, опера — это трудный для слушателя жанр музыкального театра, она требует знаний, глубокого мышления, душевных усилий. Опера может помочь человеку задуматься о его высоком предназначении, о том, что в мире не хватает любви и взаимопонимания, и она делает это, воздействуя на чувства человека при помощи музыки, пения и танцев. Красота и величие оперы в том, что это — синтез всех музыкальных жанров. И упростить оперу, низвести её до уровня «обнажёнки», по-моему, просто зверство.
— Вы начинали свой музыкальный путь как кларнетистка. Как получилось, что вы стали певицей?
— С детства во мне была артистическая жилка, эта тяга к самовыражению. Мама говорит, что в три года я уже просила отдать меня на фортепиано. В пять лет я сама пошла учиться, и мама наконец купила мне инструмент. Петь-то я пела, но серьёзно об этом не задумывалась. Моя учительница по фортепиано в какой-то момент уехала, к другой я идти не захотела, и мой брат, который учился на трубе, позвал меня в духовой оркестр. Когда я услышала концертное выступление духового оркестра, я поняла, что хочу там играть. Мечтала пойти на флейту, но меня посадили на кларнет. Кроме меня, в оркестре были одни мальчишки. Постепенно я поняла, что хочу связать свою жизнь с музыкой. При поступлении в училище встал выбор: идти на кларнет или на вокал, ведь в школе я ещё и пела в вокальном ансамбле, участвовала в конкурсах и даже побеждала. И я решила, что вокал — несерьёзно, а вот инструмент — это надёжно, это оркестр, это ученики. В училище дополнительно брала уроки вокала у Бабаликова, у Лебединской, у Игоря Дикова. В какой-то момент я поняла, что инструмент является препятствием для выражения чувств. Интерес к пению стал перевешивать.
Почему я выбрала оперу? Ведь я её в детстве никогда не слышала и позднее даже не думала, что у меня оперный голос. Но ещё в училище я начала знакомиться с операми на уроках музлитературы и влюбилась в оперы Верди — «Травиату», «Риголетто», «Бал-маскарад», «Аиду». Позднее я услышала «Пиковую даму» и говорила, что я спою Графиню. Мне тогда даже было не важно, что мой голос для этой партии не подходит. Вспыхнувшая любовь к опере меня и привела в Донецкую музыкальную академию на академический вокал. Я загорелась не столько желанием петь, сколько страстью познать оперу. И вот я уже 12 лет занимаюсь этим искусством.
У меня был потрясающий педагог, мой музыкальный «папа» — Народный артист Украины, профессор, академик Николай Семёнович Момот. Он прекрасный певец, тенор, «золотой голос» Украины, его даже приглашали в штат ГАБТа, но он предпочёл там быть приглашённым певцом, а жить в Донецке, где ему дали квартиру и звание. Он окончил Санкт-Петербургскую консерваторию, и поэтому я считаю себя отчасти ученицей питерской школы. Его однокурсниками были Ирина Богачёва, Евгений Нестеренко и Елена Образцова. У него много учеников — в Европе и заслуженных певцов Украины. Он до сих пор меня поддерживает, вот только что прислал смс — поздравил с Новым годом. У него непростой характер, он настоящий донской казак, и если бы не он, я бы никуда не пробилась, потому что кроме пения он ещё учил меня, как выживать в этой профессии.
— Что представляла собой оперная жизнь в Донецке до нынешней войны? Заполнялся ли зал, какая там публика, сильная ли труппа, каким был репертуар, ставились ли русские оперы?
— Донецкий театр существует с 1936 года, а само здание построили в 1941 году и тогда же начали давать спектакли. Театр большой, труппа потрясающая, солистов — около 50, хор — больше 100 человек, большой оркестр. Прекрасная балетная труппа, её возглавлял Вадим Писарев. Театр привлекал внимание западных импресарио и часто выезжал за границу. Недавно ездили в Испанию, Италию, Францию. Одно время в должности главного режиссёра в театре работал Александр Юрьевич Лебедев из Петербурга, все его постановки успешны до сих пор. В настоящее время он работает в России, в Донецке бывает редко. В последнее время главного режиссера у нас не было.
В этом году должны были открывать сезон оперой «Бал-маскарад», с нами уже начал работать итальянский режиссёр, уже шились костюмы, но, к сожалению, по известным причинам эти планы пока отложены на неопределённый срок. В репертуаре театра есть и оперы, и оперетты, и кантатно-ораториальные произведения, мы поём Девятую симфонию Бетховена, «Реквием» Моцарта, Верди, в конце сезона должны были петь «Маленькую торжественную мессу» Россини. Оперы — и французские, и итальянские, и немецкие, и украинские, и русские. «Летучего голландца» поставили Мара Курочка, директор компании Pro Musica Classic Александер Янков, главный дирижёр Василий Василенко, из Мариинки приезжал дирижёр Михаил Синькевич. Спектакль получил Шевченковскую премию. «Летучий голландец» — это вообще первая опера, которая была поставлена на языке оригинала на территории Украины. Сейчас декорации оперы, к сожалению, повреждены. Подлежат ли они восстановлению — не знаю. Из русского репертуара — «Евгений Онегин» и «Иоланта», но лет десять назад ставились и «Царская невеста», и «Князь Игорь».
— А публика?
— Публика, конечно, любит лёгкие жанры. Целиком зал заполняется на опереттах или на балете, а в опере — на премьерах или когда приезжают известные голоса. Тогда от зрителей не бывает отбоя. У многих певцов театра есть своя публика, были поклонники и у меня. Я выступала часто — и в операх, и в концертах, у меня всегда было много работы. Принимала участие в концертах и вне рамок театра — например, сотрудничала с потрясающим духовым джазово–эстрадным оркестром под управлением Валентина Странковского при ДМЗ. Многие произведения из моего репертуара были переложены, аранжированы для этого оркестра, выступление с этим коллективом стало интересным экспериментом.
— Какие партии для вас трудны? Легко ли вам далась партия Дездемоны? Вы сказали, что стараетесь не слушать записи в процессе подготовки. Как вы её готовили?
— Когда у меня есть время, то на этапе знакомства с произведением я всё-таки слушаю музыку, которую мне предстоит исполнять. Однажды, правда, у меня был уникальный случай, когда в театре все сопрано были больны, мне пришлось срочно вводиться в спектакль и партию Лю из «Турандот» выучить за четыре дня. Когда ко мне обратились, я сказала: «Люди, кто готовит партию за четыре дня?» Но выхода не было. Спасло то, что за полгода до этого партию я просто пролистала, и хоть какое-то представление о ней у меня было. Естественно, в такой ситуации, когда готовиться пришлось в авральном порядке, я переслушала много записей, чтобы найти нужный образ. Так что в первый день я партию выучила, во второй — закрепила выученное, в третий — прошла в мизансцены, и оставался день на то, чтобы найти нужный образ и не просто спеть, но и хоть что-то сыграть в этой партии.
— Для таких экстремальных ситуаций суфлёры у вас там предусмотрены?
— Предусмотрены. Но когда ты в такой ситуации оказываешься, то уже ничего не слышишь от предельной концентрации, и приходится полагаться только на себя. Но если у меня есть время, то я сначала свою партию разберу, потом выучу, потом поработаю с концертмейстером, подумаю над ней и только после этого послушаю несколько исполнений, чтобы понять, что для меня подходит, а что нет. Могу сказать, что из года в год всё в моём исполнении меняется: звукоизвлечение, осмысление роли, добавляется что-то новое, потому что я постоянно работаю над собой. Сегодня у меня в репертуаре много партий, с которыми я могу спокойно выступать на сценах разных театров, и когда я к какой-то из них обращаюсь вновь, то уже хорошо понимаю, что нужно добавить к старому варианту исполнения.
За партию Дездемоны я взялась, когда мне было 27 лет. В подготовке этой партии мне помогала Людмила Степановна Шемчук — оперная певица мировой величины, заслуженная артистка РСФСР, лауреат престижных международных конкурсов, актриса Донбасс–оперы, в свое время — солистка Минского, Большого, Венского и других крупных театров, обладающая красивейшим меццо-сопрано, а также — колоссальным опытом, на сцене игравшая с партнёрами, о которых можно только мечтать, и работавшая с такими же дирижёрами и режиссёрами. Она очень добрая, по-настоящему переживает за каждого талантливого человека, старается помочь, даёт мастер-классы. В Донецке я часто консультировалась у неё, когда разучивала новые партии. Для меня она стала дорогим человеком и фактически моей театральной «мамой», так я её называю. Я могу решить с ней любой вопрос — и творческий, и человеческий. Общение с ней для меня — большой подарок судьбы.
Голос у меня был тогда совсем нежный, сокровенный, и те, кто слышали меня в партии Дездемоны, даже плакали. Наверное, это из-за того, что я всегда пою искренне. И для меня большой комплимент, когда люди чувствуют то же, что и я, проживают жизнь моей героини вместе со мной. Я уже два года не пела эту партию, и за это время мой голос окреп. Но я думаю, в исполнении многое, если не всё, зависит от искренности певца. Или, например, работая над партией Мими, я тоже постоянно совершенствуюсь и вокально, и сценически. Когда «умираю», каждый раз стараюсь сыграть правдиво. Наверное, у каждой женщины есть воспоминания, которые всплывают в душе при виде расставания Мими с Рудольфом. Я неоднократно видела, как люди уходят заплаканные, мне их даже немного жалко, ведь это всё-таки театр. Но, с другой стороны, приятно, что человек проникся, значит, я всё делаю правильно, и слушатель пришёл в театр не зря.
— В Донецком театре вы были заняты в двух опереттах. Скажите, это помогает обретению сценической свободы, о которой мы уже говорили выше?
— Когда Александр Юрьевич Лебедев начал ставить оперетту, я была еще начинающей певицей. В консерватории ведь как обычно учат? Вышел, встал и пой, никуда не ходи, руки в стороны не разводи, не размахивай ими, а лучше вообще не двигаться. А тут ты вдруг приходишь в театр, и от тебя ждут прямо противоположного. Скажу вам, что благодаря опереттам я научилась и танцевать, и прыгать, и бегать, и всё это — во время пения. Особенно оперетта «Мистер Икс» мне давалась с большим трудом, мне казалось, что всё тело у меня деревянное. А тут ещё из Москвы приехал молодой баритон Павел Иванов, солист Московской оперетты. Он сейчас хорошо известен, номинант на премию «Золотая маска», а тогда лишь начинал свою сольную деятельность, и мы с ним вдвоём учились этой ловкости движений и как всё это совместить с вокалом. Конечно, это был хороший урок раскрепощения. Но я считаю, что раскрепощение — это не только свобода движений, а внутренний посыл, энергетика, которую нужно уметь щедро дарить людям. Для меня в этом плане эталоном является Анна Нетребко. От неё невозможно оторвать взгляд, даже если она стоит спиной к залу — настолько в ней сильна эта энергетика. Я знаю, что во мне тоже это есть. Одним словом, нужно быть щедрым человеком, уметь отдавать.
— В Донецке «Мистер Икс» шёл на русском? А то я слышала, что в Киеве его спели на украинском…
— Может быть, но я считаю, что это уже чересчур.
— Теперь, безусловно, я должна спросить про то, как война в Донецке отразилась на вашей судьбе, на вашей семье.
— Эти события отразились не только на моей семье, но и на семьях других жителей Донбасса. В моём случае обстоятельства сложились так, что этим летом меня пригласили в Большой театр для участия в опере «Кармен», я уехала в Москву, взяв с собой сына, но вернуться домой уже не смогла из-за военных действий. Я поняла, что под вопросом существование не только театра, но даже моего дома, и нужно было что-то предпринять, чтобы не поставить под угрозу жизнь свою и ребёнка. В течение лета необходимо было найти работу в России. Но все театры были закрыты до осени. Своего агента у меня нет, и для меня лишь прослушивание давало возможность заявить о себе. В Санкт-Петербурге у меня есть родственники, я часто бывала у них в гостях, и летом они нас с сыном любезно приютили. Осенью я познакомилась с Юрием Александровым и Татьяной Карпачевой. И хотя у меня была возможность прослушаться и в другие театры, я не захотела этого делать, так как режиссёрский театр — это то, что мне необходимо на данном этапе, сейчас мне интересно поработать с режиссёром напрямую.
Сегодня мне приходится начинать жизнь с нуля. И у меня ещё не всё так плохо, как у других. Вы только представьте: многие мои коллеги по донецкому театру — а это тысячный коллектив — вынуждены были покинуть свои дома. Кто-то уехал в Минск, в Россию, в Крым, поют, например, в новом театре Владивостока, кто-то устроился на Украине. Но я преклоняюсь перед теми артистами, кто решил, несмотря ни на что, в тяжёлых военных условиях открыть нынешний сезон в Донецком театре. Им не платили зарплату четыре месяца, но они бесплатно давали в театре «Летучую мышь» и детскую сказку «Волшебник изумрудного города». И что поразительно — люди шли на эти спектакли, шли толпами, с детьми, ничего не боясь, и со слезами благодарили генерального директора театра Василия Ивановича Рябенького. Он тяжело переживал то, что происходило с театром во время войны, ведь пострадали декорации, металлические станки к спектаклям. В результате всех волнений его сердце не выдержало, и он, нестарый ещё человек, скоропостижно ушёл из жизни через два дня после открытия театрального сезона. Сегодня стоит вопрос о прекращении финансирования и закрытии театра. Большое спасибо Анне Нетребко, которая пожертвовала средства на поддержку труппы.
Выступая на конкурсе в Минске, я написала в своём резюме два театра — и Санкт-Петербургский, и, конечно, Донецкий. Я человек творческой профессии, границы для меня неактуальны, но ведь Донецкий театр — мой родной дом. И моя премия — это заслуга и этого театра, ведь я его представитель. Иногда можно услышать, что это провинциальный театр, но в своё время сюда приезжали мировые звезды — певцы и солисты балета из Большого театра и Мариинки. Я ещё молода, могу дальше двигаться, искать в другом месте, а в Донецком театре остались люди, которые буквально под пулями продолжают работать. Надеюсь, что их ждёт более достойная судьба.
— В России у вас с сыном статус беженцев?
— Нет, мы просто иностранные граждане. Мне приходится часто выезжать, а статус беженцев не позволяет покидать пределы Российской Федерации. Хотелось бы получить вид на жительство и иметь возможность вкладывать свои силы и в культуру России. Для творчества не должно быть границ, должен существовать обмен, он и был в Советском Союзе, а нынешние границы не дают ему совершаться полноценно. Я родилась в большой стране СССР, где царил мир и согласие между республиками. Я люблю Россию и Украину, особенно Донбасс, ведь это моя малая родина — край ученых, инженеров, шахтеров, артистов, спортсменов.
— А где живут ваши родители?
— В Краматорске. Они пережили тяжелейшие времена. В школу, в которой я училась, попал снаряд. Но жители своими силами восстановили её к 1 сентября. Родители находятся в постоянном стрессе. Вот говорят, что там уже всё спокойно, но покоя там нет и по сей день. Мои братья — тоже в России. Один брат — музыкант, он сейчас в Обнинске Калужской области, играет в оркестре. Второй брат учится в Белгороде. Нас жизнь разбросала, но родители всегда мечтали, чтобы мы связали свою жизнь с Россией. Война — это всегда большое горе. Я желаю всем мира и любви!
Беседовала Ольга Юсова
