Постановка «Электры» Р. Штрауса в опере Фландрии ещё раз подтверждает истину, которую не выразить лаконичнее и точнее, чем это сказано в одной любимой мною книге: «То, что наиболее естественно, наименее приличествует человеку».
Можно — особенно в двадцать первом веке, с нашим-то опытом искусства и реальности — представить тёмные цунами чувств, временами обуревающих любого. Можно понять природу штормовых эмоций, порождённых творимой несправедливостью. Можно восставать всем сердцем против источника смертельных обид. Можно сочувствовать поруганным и униженным.
Но согласиться на вседозволенность ответных действий, на сокрушительную месть, питаемую ненавистью, которая удовлетворится лишь продолжением кровопролития,— нельзя.
Зло порождает зло, и выхода отсюда нет, кроме как через распад и самоуничтожение личности.
Опера на античный сюжет о мести, крови и фатуме, длящаяся без малого два часа, представляет собой не только сложную и захватывающе прекрасную музыкальную партитуру. Это психологический портрет женского характера, написанный большим художником, причем портрет не только титульной героини.
Расщеплённый на три действующих лица (Электра — Клитемнестра — Хризотемида), он разворачивает перед слушателем три доминантных составляющих, три женских ипостаси, триаду страстей, которые в античном искусстве часто переходили из нарицательных в имена собственные, подобно именам Эриний. Кстати, именно Эринии, богини мести, в мифологии преследуют Ореста после убийства матери. Но это — уже за рамками избранного оперой сюжета.
«Электра» — несомненно удачный спектакль Фландрской оперы. Это тот случай, когда музыка, режиссура, музыкальное и визуальное воплощение сошлись в равнодействии и явили полную гармонию пропорций. Сцена (художники Патрик Баннварт и Мария Волгаст) представляет собою единую декорацию, что-то вроде глубокого подвала, обшитого деревом, или, если позволить ассоциациям течь свободнее, нечто похожее на трюм старого корабля с огромной пробоиной сбоку.
Это корабль, который уже никогда и никуда не поплывёт, он намертво осел на дно жизни, в тёмный ил человеческих комплексов и искривлённых, потопленных судеб.
Это — замкнутый мир Электры и Хризотемиды, дочерей царя Микен Агамемнона, убитого по возвращении после Троянской войны собственной женой Клитемнестрой, ради её соединения с любовником Эгистом.
Электра, маниакально вынашивающая мысль о мести за убийство отца, — античный вариант принца Гамлета, созданный греками задолго до Саксона Грамматика, не говоря о Шекспире. Совпадение сюжета срабатывает даже в малом: подобно тому, как призрак отца Гамлета появлялся ночами перед часовыми в определенное время, так и Электра ежедневно, на протяжении многих лет, патологически отмечает роковой час, когда был убит её отец. С перешептываний служанок о мрачном ритуале царевны и начинается опера.
Немецкий режиссёр Давид Бош, за которым закрепилась репутация «режиссёра эмоций», полностью её оправдывает.
Действия персонажей и развитие психологических портретов героев разворачиваются с безупречной логикой, не вступая в противоречие с текстом, музыкой, канонами мифа (кроме единственного поворота в финале, но и он подготовлен всеми предыдущими событиями), но, тем не менее, остаются непредсказумыми, нескучными и крайне напряжёнными.
«Мама, где папа?» — гласит нацарапанная мелом надпись на стене. Жизнь Электры законсервирована в мире её детства. Она хранит совместный «довоенный» портрет с отцом, где она запечатлена ещё девочкой, мебель в её темнице — детские стульчики, подростковая кровать с парой выцветших мягких игрушкек, лошадка-качалка да коробка с детской короной, сохранившаяся с тех времён, когда она действительно, а не только номинально, как сейчас, была дочерью царя.
Электра находится на сцене постоянно, все прочие вращаются вокруг стержня её характера, как нити вокруг веретена.
Шведская певица Ирэн Теорин ведёт роль блистательно. Её яркое и сочное сопрано обладает необходимым в этой роли призвуком металла, добавляющего характеру окраску железной непреклонности и подчеркивающего неумолимость вынашиваемых решений. Певица пользуется этим тембром очень умело и в меру. Ясная артикуляция, совершенная фразировка, поставленное дыхание с крепкой опорой, сила и мощь голоса (при том, что иногда на полном фортиссимо оркестра певица уверенно солирует, но не кричит ни в малой степени) — всё выдает большого профессионала.
Впрочем, совершенно то же самое можно сказать о других солистах. Хризотемиду, эмоционального антагониста Электры, пела Аушрине Стундите, сопрано из Литвы, в прошлом сезоне исполнившая в опере Фландрии Катерину Измайлову. Всё полнокровие, всю жизненную силу своего голоса она отдаёт своей женственной героине, сестре Электры с противоположным зарядом характера: всё в ней стремится к любви и лирике, и молодая певица исполняет это искренне и безудержно.
Особых слов заслуживает исполнительница роли Клитемнестры, драматический альт Рене Морлок.
Сильный эффектный голос, которым певица владеет безупречно, при желании сгущается ею до визуально ощутимой плотности.
Мрачная роль преступной царицы Микен, появляющейся в единственной сцене разговора с дочерью, становится яркой чёрной вспышкой в спектакле. Для вящего эффекта появление царицы сопровождается тем, что на сцену с колосников сбрасываются подвешенные на длинных тросах трупы жертвенных животных. С частью из них она соединена катетерами, что совершенно шокирует, и время от времени подпитывается их ещё не остывшей кровью. Клитемнестра после вероломного мужеубийства не может отвязаться от преследующих её кошмаров, поэтому, сколько бы ни приносила она искупительных жертв богам, её кровавые грехи следуют за ней, и с ними она связана и духом и плотью, словно говорит нам решение этой мизансцены.
Особенно нужно отметить и исполнителей мужских ролей.
В небольшой, но очень выпуклой — даже на рельефном фоне прочих персонажей — роли Эгиста выступил яркоголосый тенор Михаэль Лауренц. Ореста спел молодой венгерский баритон Карой Семереди, обладатель красивого, тембрально же молодого голоса и харизматичного артистизма. Вообще к чести всей вокальной команды нужно сказать, что певцы были настолько равновелики и самодостаточны и в сольных эпизодах и в ансамблях, что в пении, что в игре, что лучшего и желать нельзя.
Оркестр под управлением Дмитрия Юровского был тоже на высоте, хотя гремел временами не в меру. Но что было бесспорным, так это то, что вся опера была сыграна в едином порыве, как одна двухчасовая фраза, настолько отточенно был задан вектор спектакля, и настолько органично и с гигантской самоотдачей провел спектакль дирижёр.
Опера не случайно построена так, что число «три» имеет в ней большое значение.
Три разноликих женщины, кровью и судьбой связанных между собой. Из первобытного хаоса атональных и мрачных возгласов оркестра и певицы в начале оперы вырастает практически первый «чистый» аккорд: медный минор, к которому развитие музыки подходит со всё нарастающим пафосом. Это мучительный зов Электры: «Агамемнон! Агамемнон!» — имя отца и память о нём и есть её единственный устойчивый остров в мире зла и крови. И сразу же после этого появляется впервые трёхдольный мотив, вальс, во время которого Электра в экстазе танцует с топором, символом и надеждой её мести. Так и застигает её Хризотемида.
Если позволить представить себе, что вся опера — это огромный такт трёхдольного размера, то первые две доли занимают в нём женские характеры, а появление баритона (Ореста) и тенора (Эгиста) приходятся лишь на последнюю треть спектакля, на слабую долю этого условного такта. И это не случайно.
Сокрушающую силу и главный ментальный груз несут на себе женские голоса и женские характеры,
и Орест, даже будучи физически исполнителем убийства Клитемнестры и Эгиста (и множества их безымянных защитников, что следует из контекста) на деле является фигурой подчинённой, исполнителем воли богов, диктуемой через Электру.
Словно подломленная, видоизменённая хромающая трёхдольность, издёвка над вальсом, возникает снова в сцене, когда Орест удаляется убивать, и Электра мучительно ждёт разрешения изнурительного напряжения, бывшего смыслом её жизни. Страшно кричит Клитемнестра. После тихого, скользящего — как в крови — пассажа арфы Эгист тоже мёртв.
Дуэт Электры и Хризотемиды, ликующей, что не ей пришлось убивать мать и Эгиста, как подталкивала её к этому сестра, снова трёхдолен, он разрастается в музыке как цветущий сад, теперь этот вальс — гимн освобождению, свету, торжеству справедливости.
И здесь, в конце, режиссёр позволил себе единственное самовольное отступление от сюжета. У Штрауса и Гофмансталя Электра после экстатического танца падает замертво. В нынешнем спектакле перед сёстрами появляется Орест и у них на глазах режет себе вены, казня себя за убийство матери. Зло порождает только зло, и смерть ведёт за собой смерть, словно утверждает такой финал спектакля, избранный режиссёром, и оспорить это трудно.
Фото: Vlaamse Opera / Annemie Augustijns
