Певица вопреки всему
Родилась с дефектом, который мешал нормальному звукоизвлечению, и решила стать певицей, чтобы доказать, что у неё нет никакого дефекта – Катастрофическое начало – На первом прослушивании на радио сказали: "Нет голоса, нет музыкальности, нет личности". – "Артист – как солдат – всегда должен быть готов пожертвовать собой" – "Выше карьеры и личного успеха я всегда ставила любовь к музыке".
Магда Оливеро – итальянская певица с самой длительной карьерой, которая началась в 1933 году, за одиннадцать лет до Ренаты Тебальди и за четырнадцать лет до дебюта Марии Каллас в Италии. И она ещё не ушла со цены (это написано в 1983 году — примеч. перев.).
– Мне везёт, – говорит она улыбаясь. – Никогда бы и не подумала, что у меня будет настолько длительная и столь напряжённая карьера.
– А в чём секрет такого феномена? – спрашиваю я.
– Наверное, в огромной любви к музыке, какую я всегда испытывала, – рассказывает она. – Больше, чем карьеру и свой личный успех, я любила музыку, оперу и её творцов. Когда мне аплодируют, я всегда думаю об авторе оперы и говорю про себя: "Эти аплодисменты тебе, Верди, тебе, Беллини, тебе, Чилеа, тебе, Масканьи, тебе, Пуччини". В такие минуты я ощущаю рядом с собой ауру маэстро и испытываю огромное счастье. Думаю, именно в таком состоянии души – в чистом и благоговейном поклонении искусству – и заключается секрет моей долгой карьеры.
Магда Оливеро живёт в Милане. Её муж родом из Швейцарии, он инженер. Магда всегда старалась как можно меньше раскрывать свою личную жизнь. Она вовсе не бывала в свете, никогда не имела пресс-агента или менеджера.
Родилась в Салуццо в 1910 году, а детство и юность провела в Турине. Её отец был известным деятелем в судебной власти. Родители мечтали о том, чтобы она окончила университет, получила бы диплом и удачно вышла замуж.
– Музыка также стала частью моего воспитания, – говорит певица, – но только как обязательный элемент культурного развития. В те времена все девушки из хороших семей непременно получали музыкальное образование. В шесть лет я начала учиться играть на фортепиано. Но у меня обнаружился сильный голос, и я быстро запоминала арии и песни. Нередко я пряталась за ширмой и пела. И люди, не знавшие меня, полагали, что поёт девушка по крайней мере лет восемнадцати, а мне исполнилось всего-то пять или шесть. Друзья моего отца в один голос твердили: "Было бы очень обидно, если б она не стала учиться пению". И в тринадцать лет я поступила в консерваторию.
Начало оказалось катастрофическим. Я постоянно меняла преподавателей. За несколько месяцев сменила троих, а результата никакого: голос у меня необыкновенно сильный, но необработанный, и никто не мог посоветовать, как укрощать его, как правильно использовать. Одна из преподавательниц утверждала, будто у меня имеется какой-то физический недостаток, из-за чего я никогда не смогу стать певицей, какое-то неправильное строение гортани, которое не позволяет мне держать длинные ноты.
Я очень переживала, выслушивая подобные предсказания. Поначалу я не думала о карьере, но теперь мне захотелось научиться хорошо петь просто назло всем, чтобы доказать, что у меня нет никакого дефекта, и я способна управлять своим голосом, который Господь дал мне. Отец мой тоже переживал, видя, как я огорчена.
Как-то раз один из друзей отца сказал ему: "Раз Магда так хочет петь, почему бы тебе не устроить ей прослушивание на радио? У меня там есть хорошие знакомые, и я могу рекомендовать её". Отец согласился. Эта попытка должна была стать окончательным экзаменом: если суждение окажется отрицательным, прекращу заниматься пением. Рекомендации в то время давались редко, но значили весьма много. Друг моего отца, очень важная особа, написал записку, с которой я и отправилась на прослушивание.
Экзаменационная комиссия состояла из маэстро Танзини, Парелли и ещё двух человек, чьи имена не припомню. Я спела арию Пуччини "Mi chiamano Mimi”. Когда я закончила, маэстро Танзини отрезал: "Нет ни голоса, ни музыкальности, ни личности, совсем нет ничего. Советую вам поменять профессию". Я была потрясена.
Один из экзаменаторов, держа в руках записку, перечитал её, а потом показал маэстро Танзини: "Девушка очень молода, – добавил он. – Она никогда не пела перед публикой. Может быть, ей помешало волнение. Я предложил бы провести ещё одно прослушивание через несколько дней". Мне разрешили это только из уважения к тому человеку, который рекомендовал меня.
Через неделю я вновь появилась перед экзаменаторами, но на этот раз в комиссию входил ещё и профессор Джерусси. Я спела ту же арию, и мнение Танзини вновь оказалось отрицательным. "Ноль, – сказал он, – по-моему, тут нечего делать" "Я не согласен с тобой, – возразил маэстро Джерусси, – у девушки отличный голос, но никто не научил её, как им пользоваться, как дышать и поддерживать лёгкие с помощью мускулов живота. Она может стать очень хорошей певицей". "Послушай, Луиджино, – возразил Танзини, – если тебе нечего делать, научи её чему-нибудь. А я не хочу в этом принимать участия".
Так закончилось прослушивание на радио. Я провалилась, но нашла превосходного педагога. И сразу же начала заниматься с Джерусси. В первые месяцы мне пришлось невероятно трудно. Предыдущие педагоги почти загубили мой голос. Они ничего не понимали в постановке голоса, и только благодаря огромной воле, моим ужасным жертвам и бесконечному терпению маэстро я смогла исправить все свои недостатки. За один год маэстро Джерусси преобразил меня до неузнаваемости, и я стала думать о дебюте.
Всё это время я продолжала регулярные занятия роялем и композицией в консерватории. И приобрела музыкальный багаж, который необыкновенно помог потом в моей карьере.
– В какой опере вы дебютировали?
– «Джанни Скикки» Пуччини. Я пела её в Турине. Тогда ещё совсем юная, и успех оказался великолепный.
– А много трудностей ожидало вас в начале карьеры?
– Нет, совсем немного. Очень скоро меня стали приглашать в крупные театры и даже в "Ла Скала".
Подлинная причина успеха заключается в моём упорном характере, да в лёгкости, с какой мне удаётся перевоплотиться в сценический образ.
Впрочем, мне тоже пришлось выдержать некоторые сражения. Одним из первых важных испытаний стала «Манон» Массне, которую мне предстояло петь в Модене вместе с Беньямино Джильи. Все с нетерпением ждали эту оперу, и многие весьма завидовали моему везению: Магда Оливеро, молодая певица, почти никому не известная, выступает рядом с таким прославленным тенором. Я готовилась особенно тщательно, осталась вполне довольна первыми репетициями, и мне показалось, Джильи тоже доволен мною.
Накануне генеральной репетиции Джильи сказал мне: "Синьорина, я очень устал и завтра не смогу репетировать с вами. Мне очень жаль. Увидимся на премьере". И ушёл в гостиницу. Я вся похолодела. Но ведь я ничего не могла изменить: в то время здоровье у Джильи уже пошатнулось.
В тот же вечер возникло и ещё одно осложнение. Известный адвокат, член театральной комиссии Модены, пришёл ко мне в гостиницу.
"Я принёс плохую новость для вас, – сообщил он. – В Милане решили, что вы не должны петь в этой опере. Говорят, что неприлично – поручать такую важную партию дебютантке, и уверены, что вы не допоёте и до середины оперы. В Модену уже приехала на замену вам опытная певица. Положение ваше очень трудное. Завтра на генеральной репетиции театральная комиссия должна решить, будете ли вы петь эту партию или её передадут певице, которая приехала вам на замену. Я верю в вас. Поэтому и пришёл сказать вам обо всём. В комиссии я буду на вашей стороне, но вы должны помочь мне. Нужно так провести генеральную, чтобы ни у кого не осталось сомнений в ваших творческих способностях".
В ту ночь я не смогла уснуть. Если провалюсь на генеральной репетиции, моя карьера может быть испорчена раз и навсегда.
«Манон» Массне – опера сложная в сценическом отношении, и мне предстояло петь её одной, без партнёра, ведь Джильи не будет на репетиции. По сути, почти безнадёжное дело.
Проведя несколько часов в сильнейшем волнении, я вдруг пришла в себя, решив, уж если мне суждено быть оперной певицей, то преодолею любые трудности. И стала невозмутимо ждать генеральной репетиции. Вечером вышла на сцену абсолютно спокойная.
В зале находились певица, которая заменит меня, и вся комиссия в полном составе. Я закрыла глаза и запела, позабыв о публике, о своём трудном положении и отсутствии партнёра. Я спела дуэты одна, представляя, будто слышу голос Джильи и вижу его перед собой. Мне показалось, публика аплодировала, но я не стала слушать, чтобы не отвлекаться. Когда дошла до сцены соблазнения, запела так, будто Де Грие на самом деле рядом.
Когда сцена закончилась, публика взорвалась нескончаемыми аплодисментами, председатель комиссии поднялся на сцену и с волнением обнял меня: "Молодец, очень большой молодец", – похвалил он. Певица, присланная мне на замену, тотчас уехала в Милан. Я выдержала первую свою необычайно важную битву. Спектакль оказался триумфальным, и даже Беньямино Джильи без конца поздравлял меня.
– Вы, синьорина Оливеро, стали знаменитостью очень быстро. Вы начали петь в "Ла Скала" совсем юной, к тому же вас считали самой прекрасной примадонной итальянского оперного театра. Как вы себя чувствовали в такой роли?
– Я никогда не слыла оперной "звездой", если вас это интересует. Более того, я всегда презирала так называемую "звёздную болезнь". Музыка – это серьёзное поприще. Артист, как хороший солдат, всегда должен быть готов пожертвовать собой ради искусства и театра. Да и став знаменитой, я всегда могла заменить заболевшую коллегу. Все театры знали, что достаточно позвонить мне, и я тут же помчусь на замену больной певицы, кто бы это ни был.
Такая "доступность" не раз вызывала нарекания моих друзей. Они говорили, что я порчу себе репутацию, принижаю своё достоинство, особенно если заменяю менее известных исполнительниц или не очень хороших певиц. Возможно, они не ошибались. Но как я уже сказала, выше моей карьеры и личного успеха как человека я всегда ставила любовь к музыке.
– Поднявшись на вершину славы, вы неожиданно исчезли со сцены. Несколько лет никто не знал, где вы скрываетесь. Что произошло?
– Это произошло в 1941 году. Я полюбила своего будущего мужа, за которого вскоре и вышла замуж. Ещё в самом начале карьеры я сказала самой себе: если выйду замуж, брошу пение. Профессия жены и особенно матери настолько важна, что не представляю, как можно делить её с другими обязанностями. Помимо всего, шла война, и мне не хотелось оказаться далеко от мужа.
Так что, выйдя замуж, я резко порвала с прежней жизнью и превратилась в домашнюю хозяйку, словно вообще никогда ногой не ступала на сцену. Я так и собиралась больше никогда не возвращаться к пению. Девять лет твёрдо держалась такого решения, хотя меня беспрестанно теребили дирижёры и директора театров, уговаривая вернуться на сцену.
– И почему же вы всё-таки вернулись?
– Я сделала это ради маэстро Чилеа. За семь лет моей вокальной карьеры до замужества я несколько раз исполняла его оперу «Адриенна Лекуврер». Маэстро признался мне, что я, как никакая другая певица, смогла понять душу его Адриенны, даже пошла дальше тех нот, какие написал он. Когда я ушла со сцены, Чилеа очень огорчился и продолжал писать мне, тщетно, убеждая вернуться в театр и исполнить его «Адриенну».
В мае 1950 года меня навестили маэстро Серафин, барон Мадзони и коммендаторе Остали. Они сообщили, что маэстро Чилеа очень болен и всё время повторяет: "Как я хотел бы вновь послушать перед смертью мою «Адриенну» в исполнении Оливеро". Маэстро Серафин добавил: "Не можешь ведь ты отказать несчастному старику перед смертью в такой радости". Я поразилась и ответила, что подумаю.
Думала долго, с мая по октябрь. Прошло девять лет с тех пор, как я вышла замуж, и у нас не было детей, теперь я уже точно знала, что никогда не стану матерью: главной причины, из-за которой я оставила свою артистическую карьеру, уже не существовало. И я решила вернуться.
19 октября 1950 года я подписала контракт на исполнение «Адриенны Лекуврер». Маэстро Чилеа сообщили об этом по телефону, и в декабре собиралась навестить его вместе с коммендаторе Остали. К сожалению, эта встреча не состоялась, потому что 20 ноября Чилеа скончался.
– А вы потом пели в опере Чилеа?
– Конечно. «Адриенна Лекуврер» стала оперой, обозначившей моё возвращение на сцену, тем спектаклем мы отдали дань памяти великому маэстро. С тех пор я пела её во многих странах мира. Не знаю, сколько я провела спектаклей этой оперы, но думаю, что не одну сотню. Моя творческая жизнь связана ней, и даже некоторые события моей личной жизни совпадают с представлениями «Адриенны Лекуврер».
– Трудно оказалось вернуться на сцену после десяти лет отсутствия?
— Голос остался прежним, энтузиазм тоже. Публика не забыла меня. Более того, долгое молчание, тайна, возникшая вокруг моего исчезновения, только способствовали живому интересу к моему имени и ко мне. Времена, однако, изменились. В 1952 году в зените славы сияли такие великие певицы как Мария Каллас, Рената Тебальди, Розанна Картери и другие очень хорошие вокалистки. Не всем пришлось по душе моё возвращение. Мне прямо-таки войну объявили. Пытались ограничить мои выступления, чтобы изгнать из театра. Но публика оказалась на моей стороне, и я не думала переживать. Как видите, до сих пор пою.
– Чем особенным отличаются ваши интерпретации?
– Меня всегда называли певицей-актрисой. Думаю, что главная моя особенность – это стремление сочетать хорошее музыкальное исполнение с верной актёрской игрой и умением держаться на сцене. Я училась в актёрской студии в Академии сценического искусства в Милане у профессора Доры Сетти, которая считала меня (простите за нескромность) одной из лучших своих учениц.
Актёрская игра всегда оставалась моей тайной страстью. Если б я узнала об этом раньше, наверное, стала бы актрисой. Многие драматические актёры – мои друзья: Волонги, Брамьери, Стоппа, Лилла Бриньоне. Назову и других друзей: Карлини, Черви, Ромоло Валли, уже умершие. Вообще у меня больше друзей в драматических театрах, чем среди оперных певцов.
– Какие самые хорошие воспоминания остались у вас за всю вашу карьеру?
– Никогда не забуду нескончаемые аплодисменты после того или иного спектакля, но самое замечательное, что дала мне музыка, это встречи с больными людьми. Я всегда получала много писем от немощных больных, знавших меня по выступлениям на радио. Они писали, что в моём голосе им слышалось истинное сострадание, влекущее ко мне, отчего им казалось, что я непременно пойму их. Они делились со мной своими страданиями. В основном это хронические больные, люди, которые не могли с надеждой смотреть в будущее. Я всегда отвечала всем. С некоторыми переписывалась долгие годы. Больные буквально открыли мне глаза, заставили многое понять в этой жизни.
Никогда не забуду одного юношу из Флоренции. Запомнились его дивной красоты глаза, удивительное лицо. С четырнадцати лет он был заточён в металлический корсет из-за деформации позвоночника. Несчастный ходил с трудом, ужасно страдал физически, но особенно болела у него душа.
Когда я познакомилась с ним, он пребывал в отчаянии, но моя музыка утешила его. Я часто писала ему, посылала пластинки, книги. Он называл меня "голубой сестрёнкой". Когда видела, навещая его, сколько страдания и печали в его изумительных глазах, мне становилось стыдно за собственное благополучие, за то, что у меня нормальное здоровье.
Когда я выступала во Флоренции, он приезжал слушать меня. Я знала, что он очень любит одну арию из «Адриенны», и прежде чем петь её, всегда смотрела на него и делала жест, который он понимал — жест означал, что арию эту посвящаю ему. Знаю, что он плакал, слушая меня, и я тоже обливалась слезами, когда пела.
Музыка позволяла мне делать добро многим страдающим людям, это есть и будут самые прекрасные воспоминания за всю мою карьеру.
– Вы были знакомы с Тосканини?
– Я виделась с ним только один раз, до войны. Это произошло в Сирмионе, во время моих каникул, на вилле Кортине.
Гуляя по парку, я увидела необыкновенно красивую женщину, которая улыбаясь шла мне навстречу. Это оказалась Валли Тосканини. "Пройдёмте к моему отцу, – предложила она, – он хочет познакомиться с вами". Я растерялась. К Тосканини я относилась с глубочайшим почтением, и одна только мысль, что могу встретиться с ним так неожиданно, испугала меня. Я последовала за синьорой Валли и увидела Тосканини в обществе Гирингелли и доктора Альбани. Маэстро очень сердечно приветствовал меня. "Присоединяйтесь к нам", – сказал он. Я оказалась рядом с ним, и мы гуляли по парку три часа.
То, что я услышала во время прогулки, я не в силах передать. Суждения Тосканини об известнейших певцах и музыкантах всегда звучали ужасно: он безжалостно судил их и низводил на нет. Я ужасно перепугалась, но поразмыслив, не могла не признать, что некоторые его отрицательные высказывания о людях, тогда весьма превозносимых, оказались верными.
Спустя три часа, мы вернулись в гостиницу. Тосканини предложил: "Останьтесь с нами". В холле он разговаривал со мной уже без свидетелей. Прежде, чем попрощаться с ним, я сказала: "Маэстро, благодарю вас за столь большой подарок, за то, что вы провели со мной целых полдня. Никогда не забуду вашего доверия".
Он поднялся и внимательно посмотрел на меня. Его лицо разительно изменилось. Глаза, которые всегда казались только сердитыми, вдруг стали удивительно нежными. Наверное, он понял, почему за всё это время я не произнесла ни слова, а он ни о чём не спросил меня, не поинтересовался моей карьерой. Он хотел было что-то сказать, но промолчал, ласково погладил меня по щеке и ушёл.
Получилась, конечно, странная встреча, но одна из самых важных в моей жизни.
Перевод с итальянского Ирины Константиновой
Отрывок из книги Ренцо Аллегри «Звезды мировой оперной сцены рассказывают» любезно предоставлен нам её переводчицей
