Знаменитый австрийский пианист Хельмут Дойч (род. 1945) приезжал на 2 дня в Москву вместе с Йонасом Кауфманом в рамках их совместного европейского турне с «Зимним путем» Шуберта. Накануне концерта в БЗК нам удалось побеседовать с харизматичным маэстро.
— Это ваш первый визит в Россию?
— Нет. Впервые я приезжал сюда 51 год назад в 1963 — посетил Москву и Ленинград. Это никак не было связано с музыкой. Я учился в Вене в классической гимназии, изучал латынь и древнегреческий. После экзамена на аттестат зрелости нам полагалась зарубежная поездка. Обычно все выбирали Афины или Рим, но я к тому времени уже понял, что с древними языками покончено, и выбрал поездку в Москву и Ленинград — ради удовольствия.
Второй раз я оказался в Москве в 2004 году. Это было турне по нескольким городам СНГ вместе со скрипачом Кристианом Альтенбургером. В Москве мы выступали в Бетховенском зале в Большом театре. Помню, нам сказали, что мы являемся одними из последних, кто играет в этом зале до реконструкции Большого. Потом поехали в Киев, Одессу и Минск, названия двух других городов я забыл. А еще я иногда оказываюсь в Москве случайно, когда летаю из Вены в Японию «Аэрофлотом». Путь через Москву — самый короткий.
— Поясните, пожалуйста, значение вашей фамилии. Для нас deutsch — это немецкий язык, или название учебника по немецкому языку. Кажется, в Австрии это достаточно распространенная фамилия?
— Очень распространенная. В одном только телефонном справочнике Вены зафиксированы около ста человек, носящих фамилию Дойч. Здесь все просто — в Австрии фамилию Дойч носят немцы, проживавшие на территории Богемии, которая была когда-то частью Австро-Венгрии. Они принадлежали к немецкоязычному меньшинству — их называли deutscher Mann или Deutsch, то есть люди, говорящие по-немецки.
— Я нашла в интернете другого Хельмута Дойча — органиста. Но он позиционирует себя как немец.
— Браво! Я знаком с «другим» Дойчем лично. Он немец в том смысле, что его родной язык — немецкий, также как я — австриец. Этот Хельмут родом из области Эльзас-Лотарингия, семья его предков принадлежала к немецкому меньшинству во Франции. Но других людей с фамилией Дойч в Германии нет, насколько мне известно.
— То есть австрийский музыкальный теоретик Дойч — он не ваш родственник?
— В моей семье не было до меня профессиональных музыкантов. Мой папа — физик, мама — математик, но оба были музыкантами-любителями, регулярно дома музицировали. Папа играл на альте в струнном квартете, также играл на рояле, мама пела. И главное, они оба пели в любительском хоре, принадлежащем Wiener Singverein, и которым в те годы руководил сам Караян. Я с детства был окружен музыкой.
— Вы окончили Высшую школы музыки в Вене по специальности «фортепиано», затем факультет теории музыки в Венском университете, но сольную карьеру делать не стали. Почему?
— Не было желания. У меня была страсть к камерному музицированию и песенному фортепианному наследию венских романтиков. Мне бесконечно нравились сами тексты. Литература в спайке с музыкой. Я был постоянно влюблен — в разных женщин, в слова этих песен, несущие любовь. Словом, песенный жанр был мне необыкновенно близок. И мне посчастливилось сразу встретить хороших певцов, вместе с которыми я погрузился в песенный репертуар.
— Йонас Кауфман в интервью не устает нахваливать вашу нотную коллекцию. Она действительна велика? В ней есть автографы композиторов?
— Я собрал дома практически все, что может пригодиться для моей работы, учитывая специализацию вокалистов. Я работаю с любыми голосами и постарался собрать все, что нужно для сопрано, меццо-сопрано, тенора, баритона, баса. Все возможные вариации для этих голосов. Автографы композиторов я не собираю, к сожалению, это слишком дорогое хобби. У меня дома хранятся обычные ноты, чаще всего — копии. Один большой шкаф. Певцам не нужно иметь все это у себя, потому что, когда составляется новая программа, они в любом случае советуются со своим пианистом. Автографы композиторов — важная на самом деле вещь, я с ними постоянно соприкасаюсь — в библиотеке.
— Как точно называется ваша профессия? Я так понимаю под принятым у нас словом «концертмейстер» в немецкой культуре скрывается совсем иная профессия?
— Правильно называть нас Klavierbegleiter или Liedbegleiter (сопровождение). А концертмейстер — это первая скрипка в оркестре, и больше ничего. Liedbegleiter — относительно юная профессия, до начала XX века и даже позже эту работу выполняли сами композиторы, или капельмейстеры, или дирижеры «по совместительству». Первым, кто сказал: «Klavierbegleiter — это моя профессия», — был британец Джеральд Мур.
Есть еще Korrepetitor или vocal coach — это пианисты, работающие с вокалистами в театре, обычно они не концертируют. В Америке такое возможно, но в Центральной Европе и Англии — это хорошая самостоятельная профессия, которая предполагает полную занятость пианиста в театре. Достаточно популярная и доходная профессия, но она не связана с публичными выступлениями.
— Klavierbegleiter — это для певца равноправный партнер, или все таки больше учитель, в вашем понимании?
— В идеале — партнер, потому что речь идет о камерной музыке. Liederabend — это диалог двух равноправных партнеров. Но партнерство предполагает одинаковый уровень инструментальной подготовки. Рядом с пианистом должен работать певец, который имеет хорошее образование скрипача или виолончелиста. Это идеальная модель. Раньше вокалисты не были выучены так хорошо, как сейчас. Йонас Кауфман был моим учеником в Высшей школе, потом пришел ко мне с предложением стать его Klavierbegleiter. Понятно, что теперь мы на одном уровне находимся, мы работаем как партнеры. Высшее музыкальное образование для певцов многое изменило.
— Вы сами не мечтали о карьере певца?
— Я пел в том же любительском хоре, что и мои родители — под руководством знаменитых дирижеров, в числе которых был Караян. Для хора у меня голоса хватало, но больше — нет. И желания особого не было, тем более что больше сорока лет рядом со мной находятся первоклассные певцы.
— Как проходят ваши репетиции с разными певцами? Как вы учитываете их индивидуальность, темперамент?
— Скорее дело не в разных темпераментах, а в образовании и подготовке певцов. Кому-то приходится много рассказывать, объяснять. Кто-то приходит настолько подготовленным, что мы обсуждаем только тонкости и нюансы. Кауфман приходит всегда превосходно подготовленным. Он феноменально чувствует слова, внутренние смыслы и поэтому трепетно предлагает всякие неканонические решения — где-то замедлить, сделать паузу, что-то ускорить. Я всегда поражаюсь, как он видит.
Мало того, что наш с ним «Зимний путь» десятилетней давности имеет мало общего с нынешним, но и внутри тура он продолжает находить что-то новое. Это происходит прямо на концерте, совершенно спонтанно. А вот Гермай Прай (1929-1998), с которым я начал сотрудничать, когда мне было как раз столько же, сколько сейчас Йонасу, пел по строгой схеме, которую давно для себя начертил — ни шага вправо, ни шага влево. Он определился с концептами и не хотел ничего менять.
— Какая песня в «Зимнем пути» — самая важная для вас? Или трудно назвать одну?
— Однозначно «Wirtshaus» («Трактир»). Это самая глубокая, осмысленная и красивая песня из всего цикла. В ней есть вызов для звучания. Она экстремально медленная, и от певца требует колоссального напряжения и дыхательных затрат. Йонас идеально ее исполняет. Песня начинается как хорал, и мы должны понимать, что она исполняется на кладбище, где и находится тот трактир. В ней есть также вызов для пианиста, потому что мой инструмент не может играть достаточно протяжно, он выдает звук, а нужна только кажимость звука. В общем, если эта песня получается, складывается, то я остаюсь доволен исполнением цикла.
— Любовная история играет в «Зимнем пути» какую-нибудь роль?
— Почти никакой. Несчастная любовь упоминается в начале цикла как причина несчастья героя. Но дальше история сворачивает совсем в другую сторону. Это грани одиночества, ненужная молодость, духовная экзальтация и так далее.
— В рецензиях на диск «Winterreise» немецкие критики пишут о вагеровских мотивах, о «Тристане». Вы согласны с этими оценками?
— В плане смелости, страсти Вагнер мог оглядываться на шубертовскую гармонию «Зимнего пути» при написании последнего акта «Тристана». Критики что-то слышат, наверное. Но лично я считаю такие идеи сумасшедшими.
— Вы не часто исполняете песни Вагнера. Почему?
— Достаточно часто, хотя, действительно, не являюсь большим поклонником его творчества. Я не вагнерианец. Вот Лист — другое дело, я его поклонник. Песенные запасники Листа неисчерпаемы, и, на мой взгляд, несправедливо не востребованы.
— Вы сознательно ограничили ваш репертуар началом XX века, созданное после этого времени не берете в работу? У Вольфганга Рима есть интересные циклы.
— Я слежу за новыми песнями, и если бы певцы хотели их исполнять — я бы, может, вдохновился. Не только Рим много пишет, есть и другие. Раннего Рима надо долго разучивать, певцы берутся и бросают. И публика не очень хочет осваивать новое. Это же взаимосвязано. Рим сейчас пишет гораздо более простые песни, реалистичные такие, но все равно его мало исполняют. Мне больше обидно за наследие Листа, которого я обожаю. Столько еще «неотпетого». Или, скажем, русский репертуар или песни скандинавских композиторов.
— У вас большой опыт работы с русским репертуаром?
— Пожалуй. Когда в Вену переехали Владимир Атлантов и Тамара Милашкина, я работал с ними. В той же компании был Юрий Мазурок. Мы сделали вместе несколько лидерабендов в Мюзикферайне, в посольстве РФ, выездные концерты в регионах. И всегда речь шла о русском репертуаре — Чайковский и Рахманинов, в основном.
— Кто придумывает концепцию новых программ для лидерабендов — вы или певцы?
— Я составляю программу, обычно предлагаю то, что подойдет лучше всего. Но бывает, что певцы сами хотят что-то конкретное исполнить или записать, тогда мы берем это в работу. Кауфман только что записал «Пять песен на стихи Матильды Везендонк», написанные для сопрано. Он очень хотел это сделать, и, естественно, мы включаем «Пять песен» в концертную программу.
— Какой следующий диск вы с Кауфманом вместе запишете?
— Закончим песенные сборники Шуберта — запишем «Лебединую песню».
— Сколько раз вы встречаетесь с певцом для репетиций, когда готовите новую программу?
— Все зависит от подготовки. С Кауфманом обычно три раза, иногда — четыре. Но он всегда приходит абсолютно готовый. Не все такие.
— Вы играете с открытой крышкой рояля и не заглушаете вокалиста. Как вам это удается?
— Всегда играю с открытой крышкой. Во-первых, это иллюзия, что с закрытой крышкой рояль звучит тише. Крышку закрывают обычно во время репетиций в маленькой комнате, в зале она должна быть открытой. При закрытой крышке звук точно будет испорчен, а громкость почти такой же. Пострадают прежде всего обертоны, которые создают теплую атмосферу звучания, дают звуку цвет. Есть певцы, которые просят закрыть крышку, но они просто глупые.
Беседовала Екатерина Беляева
Фото Иры Полярной / ART-BRAND Artist Management
