Венский филармонический и Кристиан Тилеман, день четвёртый
24 ноября в Москве в Концертном зале Чайковского прошёл завершающий — на сей раз не вечерний, а дневной — концерт цикла, в котором Венским филармоническим оркестром под управлением Кристиана Тилемана были исполнены все симфонии Бетховена. Едва прошла половина суток, и не успели ещё улечься эмоции, полученные на концерте, состоявшемся накануне вечером, как публика опять собралась в том же зале днём, чтобы воспринять последнюю порцию бетховенского симфонического гения — 8-ю и 9-ю симфонии.
Выступление это было, пожалуй, самым сложным и для музыкантов, и для публики, тем более, что к оркестру присоединились певцы-солисты и хор им. Попова.
Именно вокалисты и стали тем «слабым звеном», из-за которого оказалось поставленным под угрозу интегральное впечатление от всего цикла симфоний,
и в этом смысле необходимо отдать должное профессионализму и выдержке оркестрантов и дирижёра Тилемана.
Впрочем, сюрпризы начались не с певцов, а с Восьмой симфонии, которая, как бы в насмешку над комментариями в буклете, где она была расписана как «камерная» и «небольшая», в результате вышла на полчаса и самым крупным «помолом». Уже когда на сцене появилось более полусотни исполнителей на струнных, среди которых 8 виолончелей и 8 контрабасов, я пришёл в некоторое недоумение: как же они будут играть эту симфонию таким громадным коллективом?
Это было явно чересчур для намеренно скромного бетховенского опуса, который по сути своей является тонкой стилизацией «под старину»,
ибо к тому моменту за спиной у Бетховена был почти весь его самостоятельный творческий путь с громадными художественными достижениями-вехами, а впереди ещё были 9-я симфония и фортепианная соната «Хаммерклавир» — поистине гигантские произведения.
Но, судя по всему, дирижёр именно так представляет себе 8-ю симфонию, и с этим ничего не поделаешь: как и 1-я и 2-я симфонии из предыдущего концерта, 8-я симфония была стилистически сближена исполнением с более масштабными вещами среднего и позднего периода. 8-я симфония отнюдь не выглядела под управлением Тилемана как что-то «шутливое», «камерное», «моцартовско-гайдновское» и близкое стилю раннего классицизма! Отнюдь! В такой подаче она воспринималась скорее как родная сестра своих соседок — 7-й и 9-й симфоний.
Тем не менее, исполнительское чудо было явлено и в этом случае,
потому что даже такая громадная масса струнных звучала достаточно внятно для бетховенской оркестровки 8-й симфонии, явно рассчитанной на скромность динамики и прозрачность тембра струнной группы.
Зато в Девятой всё это было более чем уместно, и она была сыграна просто гениально, хотя и далась с большим напряжением, но не столько оркестру, сколько певцам-солистам и хору, хотя можно догадаться, что и дирижёру пришлось несладко. Волею случая получилось так, что бетховенская идея борьбы и преодоления на пути к торжеству жизни и радости получила воплощение в обстановке живого концерта с его непредсказуемостью и неожиданно возникающими трудностями.
Первая часть потрясала своей монументальностью.
Здесь в полной мере пришлась ко двору и массивная группа струнных, и расширенные составы духовых и ударных, да и вся та манера исполнения, которая издавна считается «фирменной» и глубоко присущей Венскому филармоническому оркестру. Все чисто оркестровые части 9-й симфонии были великолепны, одна лучше другой.
Медленная часть просто потрясла: в подаче Тилемана она воспринималась чуть ли не как предвосхищением Малера! Бесподобно тягучее звучание, то уплотняющееся, то опять дематериализующееся, идеально отшлифованная кантилена, абсолютно унифицированные тембры, так что иной раз трудно было выделить в массе звучания голоса отдельных инструментов, идеально ровная на протяжении многих тактов динамика — всё это было чем-то неправдоподобно прекрасным и становилось музыкальным символом вечности, словно повествуя о платоновском «мире идей».
В такие моменты думалось не о мастерстве и сыгранности оркестра, как и вообще не было мыслей о чём-то материальном, а только о необозримой бесконечности и пленительном покое.
Было такое впечатление, что посредством медиумической игры публика восприняла на слух нечто такое, что могло существовать лишь в воображении оторванного от реальных звуков внешнего мира глухого автора и являлось результатом активности исключительно внутреннего слуха. Эти идеальные звуки вообще нельзя услышать, их можно лишь угадать в звучании реальных инструментов, и я возьму на себя смелость заявить, что
если бы сам Бетховен мог услышать такое воплощение, то он был бы потрясён и удовлетворён достигнутым результатом.
Но это была ещё не последняя часть симфонии. Финал, как и в другом грандиозном творении, 29-й бетховенской сонате начинается не сразу с основного материала, а с записанных импровизаций, изложения отрывочных мыслей и интонаций, из которых вдруг чуть далее рождается главная тема. У Тилемана она появляется на глубочайшем пианиссимо, но со строгим соблюдением всех авторских динамических указаний.
А затем пришёл черёд вокалистов... С содроганием вспоминаю этот момент:
солисты пели настольно безобразно, страшно кривляясь при этом, как в знаменитом немом фильме «A night in the show» Чарли Чаплина, где кидают в певцов тортами,
что я в ужасе зажмуривался, опасаясь, что они вот-вот всё провалят. Но это было в финале, а хористы начали падать уже во второй части — да, буквально! Только падали они не на пол, а на подставку для хоров. То ли от тепла, которое даёт яркий свет и жар прожекторов, то ли из-за несоблюдения режима, то ли из-за музыки предыдущих частей симфонии, которую они вряд ли слушали, когда учили финал, то ли неизвестно от чего ещё, но им явно было там некомфортно, и они начали терять сознание.
Я заметил, как одного певца его соседи под руки подхватили, но он всё равно упал. Кого-то там обмахивали нотами, а в «стройных рядах» образовались бреши. Но потом всё-таки все поднялись на ноги и как-то запели и даже допели до конца. Заметил это, конечно, и дирижёр, а тем не менее, после этого он абсолютно гениально провёл третью часть — вот что такое железные нервы профессионала.
В финале певцы-солисты подавали свои фразы до неприличия плакатно,
как будто выступали на профсоюзном митинге с требованием повышения зарплаты — так их распирало от пафоса. Более-менее пристойно выступил хор, чему в данном случае способствовала сама его функция художественного олицетворения «народных масс»: звучание хора было монолитным и как раз таким, какое требовалось по смыслу.
И всё-таки это был лучший концерт во всей серии!
И не только благодаря гениальной музыке, которая всегда лучше любого её исполнения, так что никакие вокалисты не могут её испортить, как это за ними водится, но и благодаря дирижёру, его выдержке, силе воли и умению абстрагироваться от трудностей. Симфония далась тяжело, но, вероятно, отчасти и поэтому в ней ощущался дух бетховенского преодоления и финального торжества, которое приходит несмотря ни на что.
Какое счастье, что Бетховен в самых последних тактах симфонии обошёлся без экспериментов с вокалом и закончил её чисто инструментально.
Солисты не понравились и Тилеману, который демонстративно разбросал вручённые ему из зала букеты хористкам, обделив вниманием солисток — сопрано и меццо-сопрано, второе из которых я, честно сказать, и вовсе не могу припомнить посреди бетховенского звукового моря.
Резюмируя собственные впечатления, я хочу сказать, что
четыре дня выступлений Венского филармонического оркестра и Кристиана Тилемана — это одно из самых ярких событий всей моей жизни, и не только музыкальной.
С самого первого концерта было ясно, что слушатели стали свидетелями чего-то из ряда вон выходящего, а теперь, когда всё уже закончилось, я просто не представляю, как я буду слушать наши оркестры? Я и так-то боюсь ходить на чисто симфонические программы без участия солистов, чтобы не концентрироваться исключительно на оркестрах и дирижёрах, а теперь я вообще не смогу воспринимать их без мысленного сравнения с тем, чему все мы стали свидетелями в подаче Венского филармонического.
Это был настоящий праздник музыки, и я надеюсь, что публика достойно приняла и музыкантов, и дирижёра, вполне внятно выразив свой восторг всеми доступными средствами. Полагаю, у музыкантов нет причин быть недовольными таким приёмом, а совсем наоборот.
Собственно, ради такого мощного воздействия на публику и были когда-то созданы подобные оркестры, так что
свою высокую миссию музыканты блестяще выполнили.
Оркестр очень хорошо и с удовольствием шёл за Тилеманом: полагаю, они хорошо сочетаются своими традициями и представлениями об исполнительском стиле и в этом плане в Бетховене «нашли друг друга». Пускай даже этот стиль в чём-то кажется по-хорошему старомодным, немного странным или порой даже однобоким, но
стиль — это стиль: он или есть, или его нет.
У Венского филармонического оркестра свой стиль есть, и в продолжение четырёх концертов мы могли в полной мере оценить его харизматичность.
