16 июля на сцене Большого зала Московской консерватории выступил Национальный молодежный симфонический оркестр США (далее — НМО). После первого концерта в России свои впечатления описала одна из его участниц — 16-летняя скрипачка из Спринг-Хилла (штата Флориды) Нина Моралес. Текст ее дневника из России мы предлагаем читателям Belcanto.ru.
После того, как мы попрощались с последним кусочком американской почвы — Вашингтоном, НМО прибыл в Москву.
Это был наш первый концерт за границей, вдали от домашней публики,
часто включающей заботливых и увлеченных родителей. «Он станет «лакмусовой бумажкой», чтобы определить, насколько наш оркестр достоен», — решила я. Русские очень серьезно относятся к исполнению своей классической музыки. Так мне рассказывали раньше.
В то время я не была знакома с общим настроем русской публики, так как не была ни разу в этой стране, но она, казалось, была готова дать НМО шанс. Концерт прошел с аншлагом, без пустых мест. Зал был украшен портретами известных композиторов. Играть в заряженном энергетикой зале было очень ответственно.
Мы начали с «Магии» Шеперда, принятой вежливыми аплодисментами,
сдержаннее чем на предыдущих концертах. Возможно, это было соединением незнания пьесы и уважения самой публики, но представляется сложным делать какие-то выводы, не имея прежде концертного опыта в России.
Следующим шел Концерт для скрипки Чайковского с Джошуа Беллом. Это было любимое, виртуозное сочинение, одно из основных произведений в скрипичном репертуаре и, вероятно, знакомое каждому присутствующему меломану в зале. Мне было интересно, как будет принято сочинение, написанное композитором, чей памятник встречает гостей у входа в консерваторию и чей гигантский портрет смотрит невозмутимо внутри самого зала.
Первая часть с его большой протяженностью, высоким напряжением и убедительным завершением, кажется, всегда вызывает восторженные аплодисменты публики, несмотря на то, что концерт далек от завершения. «Будет ли эта публика хлопать между частями», – я задалась вопросом, – или они ошибочно примут первую часть за конец произведения (что случается настолько часто, что стало привычным)?»
Первая часть кончилась, и я ждала. Тишина. Публика знала.
Они знали, что нельзя хлопать, и отсутствие аплодисментов обрадовало меня. После, примерно, десяти секунд, послышалось несколько звуков благодарности и хлопки из зала. Они сознавали, что сочинение не кончилось, но, все же, хотели отметить исполнение Джошуа Белла, и это понравилось мне.
Когда мы действительно были близки к окончанию, на разгоняющемся пассаже третьей части послышались аплодисменты. Не столь помпезные как в двух американских концертах, но уже самые сильные в этом концерте, вежливые и благодарные, перемежающиеся несколькими криками «браво». Затем, медленно несколько людей встали, и аплодисменты стали возрастать, пока не соединились в одном ритме. Джошуа Белл много раз входил и выходил со сцены.
Долгие аплодисменты заставили нас сыграть на бис «Мелодию» Чайковского.
Перед тем, как исполнить ее, Джошуа Белл показал на портрет Чайковского, что отражало почтение русской культуре. Продолжившиеся по окончании аплодисменты убедили Белла выйти со вторым бисом — точкой, которую мы еще никогда не достигали и о которой не подозревали до сегодняшнего вечера. Весело играющий Вариации Виена «Yankee Doodle», скрипач закончил первое отделение на чем-то отчетливо американском, послужившим параллелью к нашему бису во второй половине программы.
После антракта шла Десятая симфония Шостаковича. После дня, проведенного в России, она обрела для меня другое значение, так как я размышляла над людьми, которых замечала, и сопоставляла старое и новое на каждом углу этой страны.
Погружение в атмосферу изменило мое видение. И мое исполнение изменилось на неосознанном пути.
Мы кончили играть трудную первую часть симфонии — выдающееся само по себе сочинение, которое, кажется, передает многолетнюю сложность путешествия, наполненную угасающими и нарастающими эмоциями. Она заканчивается медленным исчезновением одинокого piccolo соло, а не ударом, как в первой части Концерта для скрипки с оркестром Чайковского. И, тем не менее, люди аплодировали. Это было так неожиданно для меня — там не было импровизированного окончания или воодушевлявшего финала, просто хрупкость и неопределенность, таящие в молчании.
Эти аплодисменты тронули меня в наибольшей мере
— публика шла с нами в длинное путешествие через первую часть и аплодировала, потому что было движение. Они хлопали между частями, но это не беспокоило меня. Я чувствовала, что они действительно поняли и ощутили нашу музыку, давая тем самым официальное одобрение в конце первой части — соединение, разделяемое 120-ю участниками оркестра и сотнями людьми в зале, которое почему-то казалось интимным.
Мы кончили играть симфонию, и настроение прояснилось с нашим беспечным, американским бисом из «Порги и Бесс». Все аплодисменты, которые мы получили в этот вечер, кажется, были от энтузиастов типично русской аудитории.
Оглянувшись назад, я заметила еще одну вещь — люди не ерзали, не кашляли, не вставали со своих мест в середине части,
не убирали свои мобильные телефоны, не приносили плачущих детей, не разворачивали целлофан, покрывающий конфеты, не вызывали типичных факторов для отвлекания, которые учат игнорировать, играя на концертах классической музыки. Не знаю, сколько смешных историй можно еще добавить, чтобы показать, как поразителен уровень информированности, уважения и внимательности русской публики на концерте.
На ужине посол США в России Майкл Макфолл поблагодарил НМО за исполнение, которое, как он полагал, укрепило отношения с Россией через преодоление политических разногласий с помощью музыки. Думаю, что мы сделали подсознательно несколько вещей в этот вечер: отдали дань памяти великим русским композиторам, содействовали международной дружбе между американской и русской культурой, так хорошо сбалансированной в нашей программе, и, конечно, испытали благодарность за то, что они слушали нас.
В ответ мы получили благодарность в виде кивков головы и легкой улыбки немногословной части публики.
В сравнении с американской, это была самая сдержанная реакция на нашу игру из всех концертов тура, но до сих пор самая приятная для меня.
В нашей музыке русские, возможно, поняли наше послание, а я — их, без надобности говорить даже слово по-русски.
Перевод с английского Анны Ефановой (оригинал статьи)
