Последние десять дней Зальцбургского фестиваля — парад топовых оркестров: обязательные участники тут — амстердамский оркестр Концертгебау, Берлинские филармоники и лейпцигский Гевандхаусоркестр, и редкие гости, приезжающие раз в несколько лет — Кливлендский оркестр, Лондонский симфонический, Чикагский (выступал в прошлом году), оркестр театра «Ла Скала». В отличие от резидентных в Зальцбурге Венских филармоников, которые имеют отпуск между окончанием сезона в конце июня в Опере и началом репетиций на фестивале в середине июля, остальные музыканты отдыхают летом более основательно и открывают интенсивный сезон лишь в конце августа. Обычно они едут в фестивальные туры, которые бывают двух типов: Люцерн — Зальцбург — Берлин (Мюзикфест) или Люцерн — Графенегг — Бонн (Бетховенский фестиваль). В этом году некоторые заворачивали также в Хельсинки. А оркестр и хор «Ла Скала» завершает гастрольную эпопею в Москве уже не в сугубо концертном, но и в театральном формате.
На такие мощные фестивали оркестры приезжают всегда в сопровождении своих шефов, чтобы каждый коллектив показывал свой оригинальный звук, который может смазаться, если за пультом пусть и именитый, но гость. Формально дирижеры не соревнуются между собой, но их интерпретации очень даже соревнуются. Программа оркестровой десятидневки в этом августе крутилась вокруг музыки восточноевропейского проиcхождения: Барток, Сметана, Лютославский, Прокофьев, Шостакович и Малер, без которого никогда не обходятся, так как его творчество стоит на границе Востока и Запада.
Хочется отметить Валерия Гергиева с Лондонским симфоническим, который весь прошедший сезон упорно пропагандировал музыку Прокофьева, где бы он не появлялся и какими бы оркестрами ни руководил. На оркестровом марафоне он показал «Золушку» — неожиданно мягко и нежно прозвучавшую.
Риккардо Шайи, гевандхаускапельмайстер, продирижировал Шестую симфонию Малера, что было, наверное, лучшим подарком. Самый старый (создан в 1743) городской оркестр в мире со своим собственным помещением для концертов всегда чтился композиторами, которые охотно доверяли коллективу премьеры своих опусов. Эпоха ГДР несколько подточила самоуверенность лейпцигского оркестра — жизнь без гастролей, ограниченность работой с одним дирижером (Курт Мазур) и не всегда добровольная дружба с СССР, специфический репертуар... Но время застоя благополучно миновало, когда во главе оркестра находились сначала культовый швед Херберт Блумстед (1998-2005), который в прошлом сезоне отмечал свое 85-летие серией концертов в Европе и демонстрировал более чем рабочую форму, и миланский маэстро Риккардо Шайи — нынешний шеф, именуемый на старомодный манер капельмайстером (с сентября такую же должность занимает Кристиан Тилеман в Дрездене).
Помешанный на нововенцах Блумстед «закрутил гайки» — гевандхаусцы стали специалистами в самой сложной музыке. А когда пришел Шайи, который считается одним из лучших интерпретаторов Малера в мире, и, главное, безумно темпераментный по природе человек, кланг оркестра стал еще более сочным, если не сказать красочным. Не рафинированно прозрачным, как у берлинцев, когда слышен каждый инструмент, а именно цветным. В Шестой симфонии Шайи показывал, как затейливо Малер соединил группы инструментов, как эти группы звучат в темах, как соединяются с другими группами. Было что-то дидактическое в таком подходе — это даже не интерпретация, а некая переоценка ценностей, очистка от напластований, перезагрузка. Интендант Перейра отметил важность присутствия в Зальцбурге Риккардо Шайи именно с лейпцигским оркестром — он напомнил зрителям перед концертом, что много лет назад молодого еще Шайи пригласил сам Караян дирижировать этим коллективом на правах гостя, а сейчас, мол, человек так вырос. В переводе на понятный язык, Перейра хотел сказать, что Шайи, с которым его связывает старая дружба еще с цюрихских времен, и Гевандхаусоркестр будут во время его интендантства в Зальцбурге более чем желанными гостями — может даже в постановке оперы поучаствуют.
Сэр Саймон Рэттл блистал с Лютославским — дирижировал его программную Третью симфонию, навеянную несвободной обстановкой послевоенной Польши. Сорвав предсказуемый успех со Вторым фортепианным концертом Брамса (солист — Ефим Бронфман), Рэттл с воодушевлением перешел к более интересной ему (и креативной части публики) музыке. Когда Лютославский писал эту симфонию, которую у него не было возможности представить на родине, он пребывал в глубочайшем трауре (официальные власти воспринимали его как «живой труп» — он перестал выступать как дирижер, перестал называться музыкантом и так далее). Однако в музыкальную канву симфонии его эмоциональное состояние не попало, что красноречиво продемонстрировал Рэттл. Лютославский препарировал время — не боялся открыть кровоточивые раны. Это очень привязанная к конкретной эпохе XX века музыка, с ее помощью не проиллюстрируешь что-то еще. Много перекличек с Альфредом Шнитке — типологических, разумеется. Но разомлевшая от Брамса публика начала грустить, а потом и зевать, когда Рэттл углубился в леденящую кровь музыку Лютославского. Обиженный дирижер позволил себе задержать зал на две минуты — сыграл на бис один из самых развеселых славянских танцев Дворжака. Зал взревел.
Франц Вельзер-Мёст, который снова привез в Зальцбург свой второй подопечный коллектив, Кливлендский оркестр, сосредоточился на Сметане. Исполняли его поэму «Моя родина» в шести частях — четыре в один день и две — во второй, комбинируя с Лютославским и Шостаковичем, соответственно. Восточный блок — конек Вельзер-Мёста и этого оркестра, у которого есть все инструменты для исполнения Бартока, о чем они поведали в прошлый приезд. Интерпретация Сметаны покорила сердца, хотя Вельзер-Мёст живописал в сдержанной манере.
Фаворитом же марафона стал как обычно Марис Янсонс с Концертгебау. Вместе с Леонидасом Кавакосом он без труда подобрал ключи ко Второму скрипичному концерту Бартока, вообще-то считающимся одним из труднейших в своем жанре. А во втором отделении представил Первую симфонию Малера как грандиозное эпическое полотно, написанное молодым человек, которому мир открылся целиком во всем своем многообразии и требует, чтобы он его немедленно осмыслял. Кроме интересных прочтений (более похожих на прозрения) классики, которые всегда в запасе у маэстро, и никогда не знаешь, чем именно он потрясет, Янсонс обладает какой-то немыслимой харизмой. После его концерта всем хочется отмотать время назад и заново запустить часовой механизм. Истовые поклонники Мариса Арвидовича так и делают — они едут следом за маэстро и оркестром в другой город и наслаждаются.
Право на последние концерты всего фестиваля получили Даниэль Баренбойм и Марк Минковский. Минковский на правах нового главы «Моцартвохе» — зимнего фестиваля, проводимого в конце января вокруг дня рождения Моцарта. Он музицировал 1 и 2 сентября по утрам (матине), соединяя музыку Моцарта и Римского-Корсакового («Моцарт и Сальери»). С ним в компании — российские вокалисты Дмитрий Корчак и Ильдар Абдразаков.
Альтернатива была не менее заманчивая — «Реквием» Верди с Аней Хартерос, Элиной Гаранчей, Йонасом Кауфманом и Рене Папе. Это единственный концерт, билеты на который были раскуплены по старой советской схеме — до того как поступили в официальную продажу. Концерт повторяли в Люцерне и Милане — и там была аналогичная ситуация. Все до одного участники — знатоки «Реквиема» со стажем и личные друзья Баренбойма, но в таком феерическом составе солисты выступали впервые. К сожалению, речь пока не идет о создании CD, хотя стоило бы, пока все молоды и свежи. Главная героиня — конечно же, Аня Хартерос. Именно для сопрано Верди написал самые важные и пронзительные строфы великой панихиды, которые Аня исполняет отстраненно, бесконтекстно, паря в эфире чистой лирики. Безмятежная улыбка ренессансной Мадонны не сходит с ее лица, не понятно, «чем» она поет, что двигает ее голосом.
Басовая партия в «Реквиеме» — самая величественная, нравоучительная, в ней есть конкретика ситуации, деловая отсылка. Рене Папе провел партию на полутонах, переходя местами на шепот, заставляя зрителей прислушиваться к произносимым им словам. Интересно, что он является в этом смысле полной противоположностью Фурланетто, который сочно пропевает каждую ноту «Dies irae», «утепляет» ее, но не акцентирует слова, считая это не нужным.
Йонас Кауфман был как всегда прекрасен в моменты пиано. Когда он вступает с «Ingemisco tamquam reus» начинает действовать магия его тембра, без которой «Реквием» трудно слушать. Он подобрал интересный ключик к опусу три года назад, когда пел его здесь же в Зальцбурге с командой Берлинских филармоников под управлением Мариса Янсонса на Пасхальном фестивале. На Янсонса тогда, наверное, снизошло видение — за полтора часа он наглядно показал Верди во всей его феноменальности оперного композитора par excellence, занудного морализатора, волшебника, провидца, богоборца и верующего фаната. Вся жизнь Верди проплыла перед глазами. Тенор должен был в течение своих коротких вступлений побыть неистовым Манрико, легкомысленным Альфредом, бесшабашным Эрнани и прочими героями Верди. Другим голосам тоже надо было участвовать. Но Баренбойм, как известно, оставляет певцов за кадром авторской истории о Верди — он сам, экспрессивно танцуя с палочкой, играет и в «Трубадура» и в «Дон Карлоса» (В Москве прошлой зимой он был спокойнее, так как еще плохо ориентировался в новой для него акустике). Солисты в его театральном действе не участвуют — им достаточно безмятежно пропевать свой текст. А вот хором он в буквальном смысле жонглирует — диктует ему и темпы и интонации (сговор с Бруно Казони).
Хорошо вписалась в эту компанию Элина Гаранча, вышедшая недавно после декретного отпуска и набирающая обороты. Голос восстановился почти в том же формате, но видно, что через нежные трели «Реквиема» певица готовится к новым и более ответственным трамплинам.
Думаю, что Баренбойм не случайно завершал фестиваль. После молчаливой отставки в Зальцбурге Риккардо Мути (неаполитанец провел в этом году концерт и получил заслуженные аншлаги, но то были остатки прежних договоренностей), который после ухода из «Ла Скала» так и не прижился в Европе, Баренбойм — и без того руководитель двух солидных театров — становится здесь некоронованным королем. Если вокруг Янсонса, Шайи, Гергиева, Рэттла вращаются их и их оркестров многочисленные поклонники, то поздравить Баренбойма после его сольного концерта как пианиста выстраивается очередь из директоров театров, худруков фестивалей, интендантов и т.п. Это о чем-то говорит. Правда, после «Реквиема» поклонники штурмом брали певцов у служебного входа. Но свою десятину Баренбойм все равно получил — почти со всеми из звездной четверки у него заключены контракты на совместные выступления в обозримом будущем.
