Голландская классическая певица Анриетте Схенк выступила 18 января в известном московском клубе и театре «Мастерская» с программой из зонгов Курта Вайля.
Курт Вайль — композитор, практически неизвестный в России. Большинство что-то слышали о «Трехгрошовой опере», но ассоциируют ее только с Бертольдом Брехтом. Зато знаменитый мотив «Песни Мэкки Ножа», пожалуй, узнает каждый, но вспомнит при этом о Луи Армстронге или Андрее Миронове, а вовсе не о подлинном сочинителе этого хита.
Исполняют Вайля в Москве нечасто, в основном заезжие музыканты. Из свежих новостей – сентябрьские гастроли мадридского «Реала», который показал в Большом «Возвышение и падение города Махагони». Двумя вайлевскими событиями ознаменовался 2009 год: спектакли Пины Бауш в рамках Чеховского фестиваля и «Трехгрошовая опера» в постановке Кирилла Серебренникова в МХТ, правда, с непрофессиональными певцами. С песнями Вайля в Москву приезжали Уте Лемпер, Малена Эрнман, Паскаль фон Вроблевски... Российские дивы, среди которых сама Образцова, следуя мировой моде последних десятилетий, тоже нет-нет да и добавят в свои концертные программы кабарешную изюминку.
Все это, как нетрудно заметить, парадная сторона вопроса, Вайль с размахом и пафосом – большие залы, концертные платья, сдобные романсовые голоса (в отечественной интерпретации)…
Голландская классическая певица Анриетте Схенк привезла в Москву совершенно другого Вайля. Этот Вайль не царит на блестящих сценах, а подрабатывает на жизнь игрой на пианино в тавернах, попутно приглядываясь к публике, прямо из жизни выхватывая сценки и характеры и тут же претворяя их в сюжеты и монологи. Он и сам причислен к собственным героям, ведь именно из его жизни соткан сюжет этого театрализованного концерта, выстроенного вокруг писем композитора к жене (в роли Курта Вайля – Мишель Криларс).
Кабаре в спектакле Анриетте Схенк возвращено в свою естественную стихию – в качестве подмостков певица выбрала известный московский клуб и театр «Мастерская». Дистанция между зрителем и исполнителями очень условна: сценой оказывается все клубное пространство с его столиками, барной стойкой, деликатно снующими туда-сюда официантами и всеми сопутствующими уютными шумами. История взаимоотношений Вайля и его жены, знаменитой певицы Лотте Ленья, будет прямо на наших глазах вырастать из этой общей для зрителей и героев незатейливой атмосферы повседневности, складываться из мгновенных стоп-кадров: встреча в кафе, расставания, слезы, скитания по городам и странам, радость предвкушения встречи, ликующий танец и письма, письма…
Личная история погружена в контекст Большой Истории, и обе пропущены через текст песен. Перед нами разворачиваются берлинский, парижский и американский периоды жизни и творчества Вайля. Вот уж поистине весь мир – театр, а жизнь – это кабаре... Неспокойный экспрессионистский Берлин конца 20-х вспенивается гротескными брутальными персонажами: обольстительные злодеи, дерзкие молоденькие и усталые пожилые проститутки, пьяные матросы в борделе (которые тут же уподоблены нацистам, дерущимся с коммунистами), мстительные горничные, брошенные женщины, проклинающие обидчика, но не способные его разлюбить. Меланхолический Париж полнится звуками шансона и танго; надрыв по-прежнему в чести, но кренится в сторону изысканной стилизации и символической поэзии. Наконец, на долю Америки выпадает жизнерадостный и простоватый мюзикл, без европейских затей, с простодушными влюбленными, рассорившимися супругами и веселыми прожигателями жизни.
Длинная галерея самых разнообразных характеров – и Анриетте Схенк всего за час с небольшим удается с блеском и обаянием переиграть их все. И не просто сыграть, но и чутко держать второй, символический план: в каждом новом персонаже преломляется очередная грань драматических отношений композитора с женой. Очаровательный и опасный Мэкки Нож оборачивается победительной femme fatale в небрежно накинутой меховой горжетке. «Surabaya Johhny» – горькая жалоба женщины, обманутой любовником; но чье сердце на самом деле разбито, уж не сочинителя ли песни? Горжетка забыта на рояле, красные башмачки к маленькому черному платью – «Je ne t'aime pas», она разлюбила его, оставила, он один в Париже. Новый континент, блеск Бродвея и Голливуда, они снова вместе, маленькая женщина в красном платье и трогательный мужчина в красных носках, отплясывают вдвоем под зажигательную «Moon-faced, starry-eyed».
Легкость жанра кабаре (особенно в случае с композитором со столь рафинированным бэкграундом) обманчива; на деле он требует строгого вкуса, чувства меры и умения вжиться в эпоху. Он одинаково не терпит кабацкой вульгарщины и красивостей академического вокала. Анриетте Схенк избирает единственно возможный путь – естественной речи, предельной искренности и обнаженности чувств. Она полностью и без остатка вписана в каждое мгновение того, что делает как певица и актриса. Пожалуй, игрой это и не назовешь, настолько убедительна сконцентрированная, ошеломляющая энергия подлинного присутствия.
Вот начинающая проститутка подсаживается за столик к посетителю, доверительно спрашивает: «Герр Якоб Шмидт, а вы знаете, сколько стоит пара чулок?» А вот она же, но сколько лет с тех пор прошло, сжатых в минуты перерыва между песнями: другой опыт, другой тембр, усталый цинизм вместо юной бравады… Эрна Шмидт пишет записку за соседним столиком: «Zwei Stunden sitz’ ich schon im Café Masterskaya»; «Пират» Дженни за барной стойкой (как много еще этой нудной работы!) кровожадно мечтает, как полетят головы всех тех, кого ей приходится обслуживать… А вот и настоящие пираты – разудалые матросы под дверями борделя, хриплые голоса, сочная ругань, животная неукротимая витальность.
В исполнении голландской певицы прочувствовано не просто каждое слово, а самый дух языка. Ведь одно дело – немецкий Вайль и совсем другое – французский или английский. Меняется язык, меняется и энергетика музыки. Текстом пренебречь никак нельзя, ведь нам всякий раз рассказывается короткая простая история, яркий эмоциональный эпизод, в котором словесные нюансы образуют единое целое с музыкальными. Бережное и вдумчивое отношение к произношению решает дело. Именно поэтому Анриетте Схенк удаются мгновенные перевоплощения: она настоящая эстрадная немецкая звезда 20–30-х, когда поет по-немецки, безусловная парижанка, когда переходит на французский, и американка из мюзиклов, когда исполняет песни по-английски. Ее голос следует за музыкой и текстом, и самое ценное в нем – абсолютная естественность, почти разговорность. Это живой объемный чувственный звук, не испорченный аффектацией, плоской мелодекламацией или чуждой стилистикой вроде цыганщины или неуместного здесь бельканто. Только так рождается истинное переживание, разделенное со зрителем и в то же время остающееся глубоко личным, неприкосновенным…
Дарья Гуща аккомпанирует элегантно, ритмически выверенно, ничуть не соблазняясь на романтическую размашистость и громыхание. Прозрачное, без излишеств, звучание – характерный почерк барочника-клавесиниста (Дарья училась у известной российской клавесинистки Ольги Филипповой), и оно стилистически безупречно монтируется с лаконичным экспрессионизмом вайлевского кабаре. Дарья Гуща еще и танцовщица (регулярно выступает в совместных программах с Ольгой Филипповой), уверенно чувствует себя в любом ритмическом пространстве, и мастерский свинг, столь органичный для Вайля, – явно ее стихия.
