«Я уезжала, чтобы вернуться»
Заметным событием в Нью-Йорке стали выступления московской певицы Марины Поплавской: она спела две ведущие вердиевские партии — Елизавету в «Дон Карлосе» и Виолетту в «Травиате» в Метрополитен. Ее карьера в последние годы вообще развивается стремительно: Дездемона в «Отелло» на Зальцбургском фестивале в 2008 году, Елизавета и Амелия в «Симоне Бокканегре» в Ковент Гарден, Виолетта в Амстердаме, Микаэла в Барселоне и, наконец, Мет, где Марина дебютировала в роли Наташи в «Войне и мире» под управлением Валерия Гергиева, а потом спела Лю в «Турандот». Ну а нынешний сезон стал просто прорывом. Ее голос и вокальная техника становятся лучше, и если прибавить к этому интонационную точность и увлеченность, которые всегда отличали Поплавскую, а также артистический дар, станет понятен секрет успеха у зрителей и уважительного отношения коллег.
Встретиться с певицей, которая почти не бывает в России, удалось в Нью-Йорке после традиционной встречи со слушателями, какие всегда устраиваются в театре перед важной премьерой. А это был особенный случай, так как, кроме певцов и дирижера, перед зрителями выступал еще не знакомый американцам режиссер — Вилли Деккер. Марина с трудом переключается с «Травиаты», о которой только что рассказывала вместе с Деккером, на другие сюжеты из своей жизни.
— Как вы оказались в постановке Деккера? Ведь после исполнения Виолетты в Амстердаме вы получили звание «Певицы года».
— Попала обычным способом — по прослушиванию. Потом полтора года только и жила этой партией, готовилась к ней, ведь это была моя первая Виолетта. Потом я стала интересоваться постановками Деккера, посмотрела на DVD разные его спектакли — «Пеллеаса и Мелизанду», «Фауста»... Началась работа, не всегда простая, особенно, когда режиссера заменил ассистент, но в результате родился совершенно другой спектакль, не тот, который был записан в Зальцбурге с Анной Нетребко и Роландо Вильясоном.
— И тогда заговорили о Виолетте Марины Поплавской.
— Режиссер не может создавать свою концепцию в отрыве от индивидуальности певца. Когда Вилли меня увидел, он поменял свою концепцию по отношению к Виолетте.
— Как вы вообще относитесь к современной авангардной режиссуре?
— Я не считаю постановку Деккера авангардной, в ней нет революции цвета, революции вкуса, она не противоположна реальности. Режиссер просто чувствует тиканье секунд — быстрее, быстрее, быстрее... все это было написано и у Верди; эта постановка об обнаженных человеческих чувствах, в ней два человека интенсивно проживают последний день своей жизни, самую последнюю секунду. И сцена с символом круга, циферблатом часов не заставлена ненужным реквизитом, а мизансцены не отягощены ненужными хождениями...
— Ну если Деккер для вас не авангарден, то как насчет Каликсто Биейто, в постановке которого вы пели осенью в Барселоне «Кармен»? У этого режиссера уж бесспорно скандальная репутация: на сцене все время кто-то раздевается, эскалация насилия, жесткость и даже жестокость...
— Ничего скандального в этой «Кармен» нет, к тому же это ведь его старый спектакль, поставленный 15 лет назад. Жизнь в этом спектакле — арена, на которой люди бьются, происходит столкновение характеров. И чувственный взрыв, в котором разрываются герои. Биейто раскрыл нам глаза на персонажи. Микаэла раньше была для меня какой-то серенькой мышкой. А в этом спектакле она единственный человек на земле, который верит в то, что Хосе не убийца (его ведь за убийство в этот патруль как в исправительную колонию сослали), и называет она его как благородного человека — Дон Хосе. Она приносит ему свет, письмо от матери, а он страдает, потому что душой стремится туда, на родину. Я говорю здесь о любви, и музыка у Микаэлы с такими теплыми обнимающими интервалами, рисующая тепло дома, свет чувства и женское начало. А Кармен — другая, выступающая против восприятия женщины, как дыма от сигареты: выкурил и бросил. Она бьет мужчин их же собственным оружием и не боится признаться в своей причастности к криминалу. В этой постановке все как в жизни. В этом и есть, как мне кажется, задача современного театра — сделать оперу ярким жизненным переживанием. И «Травиата», и «Кармен» — очень современные оперы, героини которых живут на грани, на острие, шаг в сторону — и падение в пропасть. Как исполнитель я не боюсь показать их такими, какие они есть.
— Вы в этом сезоне поете в постановках ярких, громких, имеющих резонанс, транслирующихся на экраны кинотеатров, выходящих на DVD, и все это происходит на Западе. В сознании слушателя происходит некий разрыв между той Мариной Поплавской, которая пела в Московском музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко и в Большом, а теперь взошла на мировой оперный небосклон и перемещается между континентами и ведущими оперными сценами. Как этот западный этап вашей карьеры вообще начался?
— Случай упал как снег на голову: директор одного из фестивалей увидел, что я такая молодая и талантливая, и рекомендовал меня для участия в программе молодых артистов Ковент Гарден. Это что-то вроде повышения квалификации для уже состоявшихся певцов: для того, чтобы принять участие в этой программе, нужно было не менее трех лет петь в известном оперном театре и пройти прослушивание в три тура. Сейчас я даже не могу вспомнить эту неделю прослушивания: я практически не знала тогда английского языка, и мне было очень тяжело. Когда объявили, что я прошла на третий тур — у меня уже был билет на самолет, так как вечером того же дня в Доме музыки в Москве у меня была репетиция с Теодором Курентзисом. И в результате я прямо в концертном платье, на мотоцикле, с чемоданом за спиной помчалась в аэропорт. На рейс я успела, а когда приземлилась в Москве, зазвонил телефон — меня просили зайти в офис главного дирижера Ковент Гарден Антонио Паппано. Я отвечаю, что в Москве (я же предупредила, что у меня репетиция). «Сумасшедшая русская», — слышу в ответ. Но в программу меня взяли и подписали со мной очень интересный контракт на два года, предложив мне страховать в театре партии, которые я всегда мечтала спеть, и тут у меня появилась возможность их выучить.
— А настоящий успех начался с зальцбургского «Отелло» с Риккардо Мути или с «Дон Карлоса» в Лондоне?
— Первый успех пришел в «Жидовке» Галеви, именно тогда я почувствовала, что во мне есть что-то, что я хочу защищать. И что выразить себя и убедить кого-то в чем-то я могу только через пение, причем выразить себя не только как артистка, но и как человек. После успеха в партии Рашели мне предложили и «Дона Карлоса». Елизавета стала моей первой вердиевской партией, и притом что готовила я ее заранее, дорабатывать пришлось в течение репетиций и спектаклей. Дело осложнил перелом ноги, я и спектакли пела в особом ботинке, приходилось принимать обезболивающие таблетки, которые, к сожалению, плохо влияют на голос.
— Вы и премьеру пели со сломанной ногой, и на DVD, недавно вышедшем, это осталось?
— Да. Но микрофон вообще мой голос едва ловит. Запись отражает лишь процентов десять от живого звучания. Так обидно.
— Вы много выступаете на Западе, а где ваш настоящий дом?
— Я по-прежнему часто возвращаюсь в Москву и своей родиной считаю Россию.
— Надеюсь, что мы вас услышим не только в Нью-Йорке и в Лондоне, но и в Москве и в Санкт-Петербурге.
— Мне бы тоже этого хотелось. Я и уезжала, чтобы вернуться.
Беседу вела Вера Степановская
