Концерт мега-звезды современной оперной сцены Роберто Аланьи в Москве рекламировался широко. Да оно и было с чего – цены в партере доходили до 20 000 рублей, и билеты по нынешних временам, временам ожидания дефолтов всех мастей, раскупались не так, чтобы очень шустро. «Четвертый тенор!», как бы «примазывая» певца к всемирной славе троицы Паваротти-Доминго-Каррерас, кричала реклама. «Единственный и неповторимый!» - так рекомендовал вокалиста другой постер. «Дон-Жуан оперной сцены» - еще один, недавно найденный слоган для раскрутки Аланьи, который никогда не пел и не споет моцартовского Дон-Жуана в силу иного амплуа (если только из любви к раритетам, в коей, правда, он пока замечен не был, обратится к «Каменному гостю» Даргомыжского) и в жизни, как говорят, является примерным семьянином. Реклама свое отработала, и немалый по размерам Светлановский зал Московского дома музыки был более-менее заполнен. Ну а что же Аланья?
Море эмпатии, обаяния, истинно французского шарма, сицилийской горячности – вот ингредиенты сценического коктейля мировой знаменитости. В отличие от прошлогоднего московского концерта, где Аланья придерживался более чем свободного стиля поведения (почти клубные пиджаки, несмотря на филармонический формат, и целое отделение бисов, в котором было место всему – и народным песням с немыслимыми звуковыми эффектами, и композициям родного брата тенора), на этот раз – строгий фрак и минимум самодеятельности. Однако это не помешало певцу одаривать публику лучезарной улыбкой, махать ручкой галерке, словом, вести себя как заправская звезда. Справедливости ради надо сказать, что вокальная составляющая вечера в общем-то свидетельствовала, что претензии на подобный статус не беспочвенны.
Аланью не назовешь безупречным вокалистом, чей голос вышколен по всем законам бельканто. Но в то же время, очевидно, что природой он не обделен – красивый тембр, итальянское богатство тона, уверенный диапазон со стабильным верхом, да и техническая оснащенность вполне на должном уровне. С особым блеском все эти качества певцу удалось продемонстрировать в итальянских фрагментах – арии из «Лючии ди Ламмермур», которой он начал свое выступление, и дуэте из «Любовного напитка». Львиную долю выступления заняла французская музыка – фрагменты из «Фауста», «Кармен» и «Манон». Непередаваемое обаяние подлинного французского стиля в пении Аланьи, тем не менее, сопровождалось весьма странными приемами, которые певец неоднократно демонстрировал, видимо, искренне полагая, что сумел найти какую-то свою изюминку в исполняемой музыке. В частности в хитовой каватине Фауста кульминационное верхнее до было взято каким-то жидким, плохо опертым фальцетом, хотя и громким, но «обезжиренным» и оттого некрасивым. (То же самое, судя по имеющейся видеозаписи, певец проделал этим летом в Оранже.) Также и в дуэте из «Манон» все фразы пиано в верхнем регистре вновь прозвучали в фальцетном варианте, что, честное слово, несколько напоминало сомнительное по эстетическому наполнению блеяние, характерное для современных эстрадных исполнителей. Совершенно непонятно зачем это было сделано (причем, как очевидно, не случайно), ибо в итальянских фрагментах было явлено уверенное владение верхним регистром – ярким, красивым, полнозвучным. Если бы не микрофоны, а они активно использовались в тот вечер в акустически проблемном ММДМ, то все эти фокусы с фальцетными пиано и вовсе едва ли можно было оценить – певца б элементарно не было слышно.
Был в программе и один русский номер от Аланьи – знаменитое предсмертное ламенто Ленского из «Евгения Онегина». Исполнено оно было как веристская итальянская ария – добротно, громко, жирным звуком, кстати, на неплохом русском. Будь мы не в России, не знай мы интерпретаций Собинова, Лемешева или Гедды, то, наверно, нам бы это сильно понравилось: «Куда, куда вы удалились» на манер «Очей чёрных»…
Тем не менее, это был триумф, поскольку помимо спорных в некоторых местах вопросов вокальной технологии и стиля трудно не признать, что Аланья – настоящий артист, эмоциональный, разнообразный, умеющий держать зал. Триумф вечера с Аланьей делила его партнерша по первым успехам начала 90-х годов румынка Леонтина Вадува. Делила, увы, совершенно незаслуженно, поскольку вокальная форма певицы оставляет желать лучшего: право, в сорок Вадува звучит хуже, чем Кабалье после шестидесяти. Тембр стерт, дыхание не держится, верхние ноты берутся в манере «бабьего голошения» - увы, именно в таком виде через двадцать лет доехала до России в прошлом обаятельнейшая звезда Парижа и Лондона. Судя по всему, певица не вполне осознает свои проблемы, поскольку репертуар поет все тот же – Манон, Микаэлу, Маргариту, Адину. Но хуже всего была исполнена сцена письма Татьяны из «Онегина» - ритмически неточно, эмоционально фальшиво, на отвратительном русском…
Сдается, что Аланья пригласил Вадуву принять участие в своем московском концерте из благотворительных целей и что называется «по старой дружбе»: хороших ангажементов певица не имеет уже давно, а «кушать хочется всегда». Видимо, мотивами «старой дружбы» вызвано было и участие оркестра «Русская филармония»: ни одного оркестрового соло не было исполнено точно, а за духовую группу было просто стыдно. Петербуржец Александр Сладковский, стоявший в тот вечер за пультом, давал совершенно немыслимые темпы, более чем странные акценты, и плоховато ловил певцов, из-за чего расхождений с оркестром было предостаточно. Впрочем, дирижер сам собой был явно доволен, поскольку вел себя также «по-звездному».
Бисов было немного на этот раз. По-старушачьи проскрипевшая моцартовская Сюзанна от Вадувы. Оркестрованная в эстрадном стиле неаполитанская песня от Аланьи, вызвавшая бурю восторга вип-публики. Дежурное бриндизи из «Травиаты», в котором Аланья жестом предложил одну из фраз пропеть Сладковскому – слава Богу, тот отказался. И в конце – о, чудо! – то, ради чего и стоило приходить: спетые а капелла и без микрофонов две народные песни, в которых можно было по-настоящему оценить и тембры певцов, и их подлинную эмоциональность – всегда открытую и очень яркую эмоциональность романских народов.
Леонид Александров, Александр Матусевич
