Ярким событием завершившегося музыкального сезона стал приезд в Москву Пола Эссвуда (Великобритания) — одного из известнейших контратеноров мира. Эссвуд выступает в театрах и концертных залах Европы и Америки; наряду с сочинениями Баха, Генделя, Моцарта, Гайдна, Шуберта, Шумана в его репертуаре произведения Шнитке, Пендерецкого, Гласса. В Москве маэстро представил две программы — одну в рамках фестиваля старинной музыки «Антиквариум», другую — на фестивале, посвященном десятилетию факультета исторического и современного исполнительского искусства Московской консерватории. После мастер-класса в консерватории Пол Эссвуд рассказал о своей преподавательской и дирижерской деятельности, о тонкостях исполнения современной и барочной музыки.
— У вас больше ста записей, продолжаете ли вы записываться и сегодня?
— Возможно, новых записей у меня как у певца больше не будет: дирижирование и преподавание увлекают меня гораздо сильнее. Вероятно, что-то запишу уже как дирижер; например, в Польше, где я работаю с оркестром «Capella Bydgostiensis» в городе Быдгощ. У них прежде не было опыта исполнения старинной музыки, но за пять лет мы достигли многого и продолжаем двигаться вперед. Они — великолепные музыканты, после репетиций мы всегда подолгу разговариваем, тогда как в большинстве оркестров люди предпочитают при первой возможности разойтись по домам и забыть о музыке до следующего рабочего дня. Что я вполне могу понять. Но для достижения настоящего результата недостаточно необходимой части работы; нужны любовь, энтузиазм, стремление понять, о чем эта музыка. Поговорить о ней после репетиции куда приятнее и интереснее, чем отправиться в бар за очередной кружкой пива.
— Как вы пришли к дирижированию?
— В 2000 году накануне одного концерта меня попросили позаниматься с хором. Я сказал: с удовольствием, если мне будет предоставлена возможность дирижировать собственно концертом. Не хотелось выполнять лишь роль репетитора, у меня было что сказать и хору, и оркестру. Позже мне доводилось дирижировать оперой Кавалли «Помпей Великий» в Хорватии — фактически это мировая премьера, поскольку опера не исполнялась свыше трехсот лет. Играл струнный оркестр «Солисты Загреба», но нескольких музыкантов я привез из Англии: клавесиниста, лютниста, виолончелиста. Когда ты должен за несколько дней подготовить исполнение, это очень помогает — с оркестром, у которого мало опыта исполнения старинной музыки, одному справиться трудно. Правда, все они — великолепные струнники, так что задача была сложная, но решаемая.
— Многие солисты, занявшиеся дирижированием, говорят, будто нет большой разницы, играть или стоять за пультом — важно, музыкант ли ты.
— Почему нет? За пультом ты продолжаешь играть, только твоим инструментом становится не скрипка и не голос, а оркестр. И ты добиваешься от него тех звуков, которые слышишь в воображении, как добиваешься их от самого себя. И так же отвечаешь за результат, как если сам играешь или поешь. Необходимы взаимное уважение и доверие: я уважаю оркестрантов за их владение инструментами, они меня, надеюсь, — за мой опыт интерпретации барочной музыки. При этих условиях вы вместе можете многое. Вообще, я верю в демократию.
— Помимо барочной музыки, вы исполняли и сочинения классиков ХХ века — Альфреда Шнитке, Кшиштофа Пендерецкого, Филипа Гласса.
— Среди этих работ самой интересной была опера Гласса «Эхнатон» — ничего общего с привычной мне манерой пения, ближе скорее к поп-музыке. А оркестр, где нет скрипок и первостепенную роль играют низкие струнные, он звучал настолько ясно, прозрачно, что это побуждало меня находить новые оттенки своего голоса, в кои-то веки не опасаясь того, что его заглушит оркестр. Музыка Шнитке привлекала меня своей лиричностью, тогда как в опере Пендерецкого «Потерянный рай» было интереснее всего решать задачи технические — работа в первую очередь умственная. А вот исполнять Шнитке было сплошным удовольствием! Мне довелось петь премьеры его Второй симфонии и «Фауст-кантаты» под управлением Геннадия Рождественского. На репетициях он говорил довольно мало, с самим Шнитке мы разговаривали гораздо больше. Позже он развернул «Фауст-кантату» в полномасштабную оперу, где я, к сожалению, уже не пел. Смерть Шнитке стала ужасной потерей для всего музыкального мира.
— Есть ли сейчас в вашем репертуаре музыка наших дней?
— Да, я исполняю довольно много английской новой музыки. Иногда она носит, опять же, вполне лирический характер, но нередко мне приходится заниматься, как я это называю, «вокальной пиротехникой», когда ты должен буквально взрывать свой голос, мгновенно переходя от самых низких нот к самым высоким, и наоборот. Голос не слишком доволен подобным обращением, но технически справиться с этим — интересная задача. Впрочем, подобные эксперименты по большей части для меня позади: мой опыт интерпретации старинной музыки уже достаточно велик, я считаю необходимым делиться им, у меня есть право кое-что объяснить людям. Поэтому сейчас я все больше преподаю и дирижирую. Причем дирижирую не только оркестрами старинной музыки, но и традиционными, хотя и с ними занимаюсь барочным репертуаром, который знаю лучше всего.
— Сложно ли добиться от традиционного оркестра стилистически корректного исполнения старинной музыки?
— Это не такая большая проблема, как может показаться. Главное — постепенно накапливать исполнительский опыт, ведь то, что нужно сыграть, отнюдь не исчерпывается тем, что написано в нотах. Постепенно проникать в тонкости стиля — это очень интересно и мне, и оркестрантам, они начинают чувствовать свою ответственность. Тут важно не терять свежести восприятия, каждая репетиция и концерт должны вызывать у тебя чувство открытия. Несмотря на то, что музыка написана триста лет назад и, казалось бы, изучена вдоль и поперек. И с обычными оркестрами вас может ждать на этом пути не меньше сюрпризов, чем с барочными, хотя результаты, конечно, будут различаться.
Главное, сможете ли вы оживить старую музыку, наполнить ее жизнью. Много лет назад, когда мне случалось заниматься ею с обычными оркестрами, те играли так, словно это репертуар XIX века: очень медленно, скучно, без всякого развития. Оркестранты сами это чувствовали — мол, музыка, конечно, красивая, но стоит ли играть опусы целиком, не сделать ли побольше купюр, к чему эти многочисленные повторы... Фраза не звучала, поскольку ее играли на романтический манер — иначе не умели.
Однако позже мне посчастливилось работать с такими людьми, как Густав Леонхардт и Николаус Арнонкур; с ними мы в течение двадцати лет записывали все кантаты Баха, работали над операми и ораториями Генделя. У дирижеров подобного класса, как и у многих инструменталистов, я почерпнул даже больше, чем у вокалистов: они еще только начинали искать пути к барочной музыке, тогда как дирижеры успели продвинуться гораздо дальше.
Вениамин Шлосман
