Только что в Иванове завершился II Международный кинофестиваль имени Андрея Тарковского «Зеркало». Его президентом в течение двух лет является актриса Инна ЧУРИКОВА.
Марк Захаров в своей книге «Суперпрофессия» написал о ней так: «По моим наблюдениям, Чурикова обладает некоторыми аномальными качествами. Она любит очень подробно оговорить свое сценическое действие, весь комплекс проблем, называемый у нас «предлагаемыми обстоятельствами», и в эти минуты делает произвольно или непроизвольно (этого я не могу точно сказать) волевую встряску всему организму, «разогревает» и одновременно раскрепощает психику. И в это время иногда вдруг ее организм, как бы помимо прагматической цели (логики), может выдать, подарить такое деяние, жест, междометие, поступок, мысль, мизансцену, которые режиссеру невозможно придумать дома перед репетицией, да и на самой репетиции тоже».
Захотелось и самой еще раз прикоснуться к тайне рождения ее образов. Наш разговор состоялся после одного из премьерных спектаклей Ленкома «Женитьба» в гримуборной Инны Михайловны. Правда, этому интервью почти полгода: были спектакли, гастроли, репетиции...
«Не в слезах дело!»
— Я видела «Женитьбу» в тот день, когда на нем были Майя Плисецкая и Родион Щедрин. Позже мне представилась возможность спросить у Майи Михайловны о ее впечатлениях. «Я в восторге от постановки, — сказала она. — Такое редко можно увидеть сегодня на сцене. Превосходен весь актерский ансамбль. Марк Захаров просто волшебник театра».
— Это приятно слышать. Гоголь написал «Женитьбу» в молодом возрасте — ярко, живо. И, как и все у него, получилось смешно и грустно, весело и трагично. Так Марк Анатольевич и поставил эту пьесу. В спектакле много юмора, динамики, неожиданных открытий, великолепных актерских работ. Чувствуется авторская печаль и боль за людей, которым все хочется, да не можется, то есть и о нас с вами.
— Мне кажется, спектакль еще и о зыбкости нашей жизни, когда ни на кого и ни на что нельзя положиться. Все трещит, рушится, вертится, летает... Словом, всякая чертовщина, как у Гоголя. А ваша разудалая сваха просто лихо носится по сцене. Образ гротесковый, и сыграли вы его сочно, с огоньком. Что эта героиня для вас?
— Радость быть ею. Речь у Феклы — простонародная, образная, что ни слово — то бриллиант. Каждое — как подарок, и каждое дорого мне, хочется, чтобы его услышали зрители. Спасибо Николаю Васильевичу.
— Как пришел к вам такой эксцентричный рисунок?
— Надела на репетицию, как моя бабушка Акулина Васильевна, ситцевую юбку, потом ситцевую кофту, а на нее еще одну, старую, шерстяную, и поверх всего — безрукавку, а на ноги — большие мужские ботинки. Таким костюм почти и остался... Новая роль всегда белый лист. Восторг от нее живет в душе, но я еще ничего не знаю о ней. Я только вижу, чувствую, как в этой Фекле где-то там далеко — Зуева, Пельтцер, Раневская... Слышу их голоса. Чувствую, что держусь то ли на их плечах, то ли за их мизинчик... И, конечно, главное — решение Захаровым этого образа, оно мне очень понравилось. Сваха изо всех сил старается выжить. Еще не бомж, но уже близко.
Признаюсь, пока ситуация еще стрессовая. Сильное волнение. Мне нужен внутренний покой. Никакого труда. Тогда гоголевский юмор будет звонким, легким, воздушным. Потихоньку, потихоньку я иду к этому.
— Как вы проводите день перед выходом на сцену?
— Стараюсь спокойно. Расскажу случай из жизни Элеоноры Дузе. Как-то к ней в обеденное время пришел друг. Он увидел, что она сидит на веранде, на полу, над тарелкой, ест спагетти и плачет. «Что случилось?» — спросил он ее. "Играю вечером Джульетту и выплакиваю все лишние слезы. Они мне сегодня не нужны«,- ответила Дузе... Это урок великой актрисы для всех нас. Не в слезах дело!
— Как же вы играли премьеру «Женитьбы», если накануне вас сбила машина?
— Когда мне сказали, что переломов нет, а только ушибы, я решила играть, хотя сильно болела спина. Через неделю я ушла из больницы.
— И до сих пор болит?
— Болит. Актеры редко берут бюллетени. Помню, как-то у меня заболело горло, и я решила остаться дома. Но позвонил Марк Анатольевич и сказал: «Инна Михайловна, прошу вас сыграть сегодня «Тиля». Я говорю, что заболела. "Нет, нет, приезжайте. Сцена вылечит«,- ответил он. И я поехала. Сцена на самом деле вылечила.
— Марк Анатольевич даже такими вопросами занимается?
— Его касается все. Ленком — это его дело, его спектакли, его труппа, его дисциплина. Захаров сам никогда не опаздывает и от нас ждет того же. Он требователен к нам. И очень щедр, когда работает, когда у актера что-то не получается.
«Найти правду в персонаже — всегда трудно»
— У вас что-то не получалось?
— Бывает. Запомнилась одна репетиция «Варвара и еретика» по «Игроку» Достоевского. Захаров мной не доволен, и со мной одной работает. А я все никак понять не могу, чего же режиссер хочет от меня: то пусть Бабушка будет такой, то этакой. И чувствую, партнеры тоже мною не довольны. Во-первых, они стоят, с ноги на ногу переминаются, я-то в кресле сижу, удобно, мол, устроилась. Во-вторых, не могут понять, отчего я такая бестолковая? И, конечно, уже и не надеются, что все это когда-нибудь закончится. А Захаров по капле что-то вливает и вливает в меня. И вдруг что-то внутри происходит. Пришла ясность. «Вот, вот, правильно. Так держать», — сказал Марк Анатольевич. И все вздохнули с облегчением.
— Вспоминается, как мы с вами разговариваем в антракте «Мудреца» почти до третьего звонка, и вы в последний миг летите на сцену. Я не успеваю еще спуститься в зал, а вы, в своем громадном, пышном кринолине, уже живете в образе Мамаевой. И это мгновенное перевоплощение удивило меня. Всякий раз думаешь, что вам все легко дается.
— У Веры Николаевны Пашенной меня всегда поражало то, что она выходила на сцену, как будто это была ее квартира, ее дом. Она не старалась говорить так, чтобы было слышно в последнем ряду. А говорила естественно, как дома. Голос у нее был низкий, мощный. Но голоса всегда довольно у того, кого слушают. Ее слушал весь зал. Мне хочется того же. Боюсь врать. И вот что важно: найти правду в каждом персонаже. Заметили, правду всегда трудно говорить? А быть настоящим — трудно и в жизни, и на сцене.
— Однако зрители уверены, что вы живете на сцене, как в своем доме и обладаете редкостным чувством правды. Причем в каждом вашем образе — своя внутренняя и внешняя пластика, даже тембр голоса и его высота — все индивидуально для каждого персонажа.
— Вы уверены, что и зрители уверены?
— Абсолютно. Помню вашу дивную Сарру из «Иванова». Зрители переживали ее страдания вместе с вами. В зале была поразительная тишина. Вы играли с Евгением Леоновым этот спектакль на обертонах и достигали трагических высот...
— Сарра! Это женщина начала века. Хрупкая, утонченная, любящая. Ради любви поменяла веру, бросила родителей, богатство. Какой потрясающий был Евгений Павлович! К сожалению, этот спектакль так и не был записан на пленку.
— А неожиданная Аркадина в «Чайке»! Она просто кружева плетет на сцене.
— В этом спектакле есть загадка. Он очень живой. И каждый раз новый. Какая замечательная сцена с сыном (Дмитрий Певцов)! От нежности и любви до взаимных оскорблений и унижений. В наших отношениях с Тригориным (Олег Янковский) вдруг рождаются удивительные психологические нюансы, возникает невероятная близость и знание друг друга. Такое чувство было у меня и к Коле Караченцову, когда мы играли с ним «Сорри». Вот такие внутренние связи возникают на сцене.
— Фойе Ленкома украшает «иконостас». И с него на зрителей смотрит прекрасное лицо вашей Неле. Когда я увидела вас в спектакле «Тиль», всем коллегам рассказывала, что вы играете свою героиню, как будто беременную любовью.
— Как я любила Неле! На средневековых миниатюрах я увидела, что женщины держат руки под грудью, будто на животе, словно сообщают мужчинам, что они могут быть прекрасными матерями. Так я и ходила. Коля Караченцов — Тиль — быстрый, как вихрь, а я — неторопливая. Жаль, конечно, что и этот спектакль не был снят на пленку.
— Сегодня мы все ждем выхода на экран «Без вины виноватых» Глеба Панфилова. Глеб Анатольевич говорит, что все его картины, в сущности, о Семье. Вы играете Кручинину, а Незнамова — ваш сын Иван. Мать и сын в жизни и на экране.
— У Вани свой взгляд на жизнь, глубокий, аналитический. Хотя он и не захотел стать ни артистом, ни режиссером, но видно, что он все же из этого теста.
«Ничего нет прекраснее жизни»
— Инна Михайловна, кажется, что у вас сказочная, редкая гармония творчества и личной жизни.
— Иногда у меня бывает такой прилив счастья, что, кажется, я могу разорваться от него.
— В день вашего юбилея я слышала по телевидению вот такие слова: «Известно, что Михаил Ломоносов — великий русский ученый. Известно, что Александр Пушкин — великий русский поэт. И также известно, что Инна Чурикова — великая русская актриса». Что скажете?
— Про Ломоносова и Пушкина — согласна. А я тут совсем ни при чем. Вы преувеличиваете.
— Слышала, что у вас есть картина, связанная с Жанной, которую вы сами написали. О чем она?
— На ней Жанна со святым Михаилом ведет свое войско.
— Вот вы и ведете за собой «войско», всех нас.
— Не знаю, кого я веду и веду ли? Артистов много. Алиса Фрейндлих, Марина Неелова, Женя Миронов, наши ленкомовцы... Меня восхищает Чулпан Хаматова. И то, как вместе с Диной Корзун она реально помогает детям, больным раком. Это поступок! А я — в ряду актерской братии. Знаю только, что есть люди, которых волнует то же, что и меня. Те, кто восхищается, к примеру, Ксенией Собчак, — это другое «войско», не мое. Я их никуда не веду. Впрочем, как и автора циничной книги «Анти-Ахматова».
— Клара Новикова, услышав на вечере вашей подруги Лии Ахеджаковой, как вы читаете Ахматову, сказала, что красивей женщины не знает. Поэт Татьяна Бек написала: «Великая актриса Инна Чурикова — женщина непостижимой прелести и фантастического обаяния»...
— Когда я начинала сниматься, был другой идеал красоты. Ко мне долго привыкали.
— Это правда, что, когда вы готовились к съемкам фильма об Орлеанской деве, учили даже французский язык?
— Верно. Занималась целый год на курсах. Все мечтала прочесть не переведенные еще тогда допросы Жанны. Мне довелось разговаривать на французском с Анни Жирардо и с Ханной Шигулой.
«Его нельзя было не любить»
— Расскажу вам о дорогом мне человеке. Накануне Нового года наш театр потерял Маргариту Ивановну Струнову. Риточку. Она сидела со мной здесь, в этой гримуборной. Талантливая актриса и удивительная женщина. О чем мы с ней только не говорили! Я очень скучаю по ней. В последнее время Риточка очень болела. Но никогда никому не говорила об этом, никто не слышал от нее жалоб. Мы вместе ездили на гастроли со спектаклем «Все оплачено». Переезды из одного города в другой и разные неудобства — она все переносила, все терпела и работала. Мы вместе играли в «Женитьбе», где Риточка была теткой Агафьи Тихоновны. Играла великолепно. А еще она преподавала в ГИТИСе. Я видела ее учеников. Они считали ее своей матерью, доверяли ей, советовались, и любили. У Маргариты Ивановны замечательный сын, актер Борис Шувалов, внуки... Когда она говорила о них, то светилась счастьем. Ее жизнью был театр. Сцена приносила ей спасение от недугов. Когда она играла, у нее ничего не болело. И она была молодой, красивой и талантливой.
— Что же такое сцена?
— Это тоже наш «костер». Артист призван верно служить ей от первого выхода и до самого конца. Так уходила и наша любимая Татьяна Ивановна Пельтцер. В самом конце она уже плохо помнила текст. И Саша Абдулов говорил за нее и за себя. Театр очень тяжело переживал уход из жизни Саши. Горечь на душе так и не проходит. Он был как огромная планета. В нем жил целый мир фантазий, проектов, друзей, любимых женщин, компаний. Его энергии хватало на все. Я даже не знала, что он так серьезно болен. Наверное, когда мы играли в Самаре первые три спектакля «Женитьбы», он был уже болен. Но я всегда видела его жизнерадостным, с улыбкой. Его нельзя было не любить.
«Души у них особенные»
— Инна Михайловна, позвольте спросить о ваших кумирах. Любите, как понимаю, Ахматову?
— Очень... Фаина Георгиевна Раневская говорила, что Лермонтов — это три пальца на руке Пушкина. Думаю, что Ахматова — тоже три пальца на руке Александра Сергеевича. Она так же, как и он, глубоко и просто выражает поистине космические чувства, открывает красоту и глубину закрытых, а не явственных чувств. Для нее Пушкин — это родная душа. С ним ей бесконечно интересно. Когда читаю Ахматову, то поражаюсь, как точно она выражает чувства. Нет никакого вранья, красоты ради красоты. И какое блаженство от точности ее фраз, от музыки ее стиха! Это любимый мой человек. Однажды у меня была возможность повидать Анну Андреевну, но не получилось. Я дружила с Микой, женой Бориса Ардова. Она повела меня к себе домой, где обычно гостевала Анна Андреевна, но, к сожалению, мы ее не застали.
— А кто больше всего поразил вас в жизни?
— Сергей Параджанов. Мы с Глебом познакомились с ним, когда он жил в Киеве. Сергею понравился фильм «Начало», и он пригласил нас посмотреть его картину «Цвет граната». Не забуду своего первого ощущения: я вздрогнула. Белый экран наполнялся красным цветом — то ли граната, то ли крови. И это уже было трагично. Нас, потрясенных картиной, Параджанов привел к себе домой. Он был удивительно нежен и ласков с нами. Мы вошли в прихожую и увидели невероятное кресло, а на нем — туфельку Золушки. Квартира маленькая, а кругом — волшебный мир. Огромный деревянный стол. Всюду изумительные коллажи. Мы долго говорили. Параджанов подарил мне украинское платье, которое я бережно храню. Хочу повесить его, как картину, в своей комнате. Правда, оно уже старенькое, в одном месте виден даже след утюжка. Когда Сергей оказался в тюрьме, я послала ему коробку елочных игрушек. Но думаю, он ее не получил. Сам же он к Новому году прислал мне из тюрьмы необычную открытку на небольшом куске ватмана. Сергей поместил на ней в виде креста сломанную поперек бритву. И нарисовал Жанну на костре. Я была очень взволнована его подарком. У Параджанова был оператор Саша Антипенко. Он снимал у нас фильм «Прошу слова». Мы дружим.
— А из зарубежных мастеров?
— Мы с Глебом восхищались Висконти. Как личную трагедию переживали его уход из жизни. Любили Феллини. Я обожала Анну Маньяни. Ее портрет, посмотрите, вот он висит передо мной. Помню, как на Венецианском фестивале после просмотра я увидела в холле у лестницы одиноко стоящую Джульетту Мазину. Мы с Глебом были изумлены, что никто не обращал на нее внимания. Я подошла к своей любимой актрисе, потрясшей меня в фильмах «Дорога» и «Ночи Кабирии», и сказала, что люблю ее, поцеловала руку.
— На каком языке вы говорили?
— На английском.
— Не представились?
— Зачем? Западные актеры мало знают нас, впрочем, возможно, и не знают совсем. Вспомнилась еще одна встреча. В гостинице Палас-отель в Петербурге я спускалась в лифте. Открылась дверь, и я не верю своим глазам: входит Мерил Стрип. А с ней муж и две дочери. Я не выдержала и сказала ей: «Вы прекрасная актриса. Я восхищаюсь вами. Желаю вам крепкого здоровья. Работайте долго, долго!». Мерил Стрип смутилась. Но муж и девочки посмотрели на меня с любопытством, видно, тоже не ожидали такого проявления чувств.
Стрип — она даже и не актриса. Она настоящая! Поэтому и Актриса.
— Когда-то Чарли Чаплин сказал о Софи Лорен, что она не играет, она живет. Это высшая оценка актерского труда. И сейчас вы практически говорите о том же.
— В самом деле — высшая! Это такое глубинное погружение в человеческую природу. Вот почему я считаю, что в нашей работе не надо торопиться. Надо, скажем, зайти в тысячу комнат, чтобы понять, что находиться там совсем не нужно. И неожиданно отыскать ту единственную комнату или пространство, где живет твой персонаж.
— А как же Николай Гриценко, который так поразительно сыграл Рогожина, но при этом даже не читал «Идиота»? А Марчелло Мастроянни? Он не вникал в особенности сценария, лишь перед каждой съемкой слушал, что хочет режиссер, входил в кадр и играл.
— Думаю, это уникальные люди. У них фантазия, как у детей. Видимо, они так живо все себе представляют, что им достаточно импульса режиссера, и тут же фантазия работает. Души у них особенные.
«Стало модным получать удовольствия»
— Андрей Кончаловский в своей последней книге «На трибуне реакционера» говорит, что в нашей стране есть узкий слой, который формирует общественное мнение. Однако сегодня у этого слоя наблюдается проблема с нравственным самочувствием. Опасность же в том, что он культивирует уважение не к труду, а к успеху.
— Добавлю, что, к сожалению, стало модным получать удовольствия, да еще и хвалиться этим. Что же касается нравственного слоя общества, о котором говорит Андрон, то хочется надеяться, что этот слой не только сохранит себя, но и никакими благами его нельзя будет подкупить. Очень хочется.
— Помню ваши живые рассказы, как вы наблюдали за поющим соловьем, как переходили дорогу в Штутгарте с зайцем, как дружите с животными. Что сегодня волнует вас?
— Земля наша — настоящий рай. И она, Земля, дана нам на радость. Рай вокруг нас. Прекрасные леса, горы, реки, моря. Шелест листьев, журчание ручейка, аромат цветов. Вы знаете, как родился первый поэт? Люди пахали и пахали, все вниз смотрели. А один человек выпрямился, потянулся и взглянул на небо. Увидел, что оно голубое. Обрадовался. По небу летела птица. Он заметил ее и испытал прилив радости. Рассказал об этом другим. Вот так и родился поэт. Однако мало кто смотрит на небо и любуется нашей божественной природой.
Мы берем из недр земли все ее соки, всю ее силу, все ее богатство. Загрязняем воду. Истребляем леса. В подмосковный лес войти нельзя. Одна помойка. Вижу, когда выхожу с собачкой погулять, что зимой землю еще солью травят. Вот я и думаю, когда же наши люди поймут одну простую истину, что земля, по которой мы ходим и ездим, — это наша земля, это наш общий дом? Я была в Норвегии и видела, что там люди ухаживают за своей землей, как женщина — за личиком. Почему же мы этого не делаем? Сохраним ли мы земной рай или разрушим, зависит только от нас.
Беседу вела Лидия Новикова
