«Для того чтобы быть оперным певцом, — говаривал Джоаккино Россини, — нужны три вещи: голос, голос и еще раз голос». Этот афоризм и сейчас любят повторять вокалисты, наделенные от природы богатыми вокальными данными. Но если спросить о том же одного из наиболее выдающихся русских певцов второй половины ХХ века Евгения Нестеренко, то ответ, скорее всего, будет такой: голова, голова и еще раз голова. Правда, в массовом сознании бытует совсем иное представление об интеллектуальном уровне вокалистов — довольно часто, надо заметить, вполне оправданное.
К самому Нестеренко, впрочем, слово вокалист мало подходит — притом что, внимательно вслушиваясь в его пение, вполне можно постигнуть и собственно вокальные секреты. В Ленинградской консерватории в классе знаменитого педагога Василия Луканина он получил превосходную школу. Многие его однокашники сделались хорошими певцами, но фигурой мирового масштаба стал один Нестеренко. И дело уже не в школе и не в природе. Ключевые слова здесь — воля и интеллект.
Очень многие из певцов приходили в эту профессию не сразу, поначалу совсем иным представляя свое будущее. Нестеренко тоже получил сперва специальность инженера-строителя и успел даже поработать прорабом. Однако, оглядываясь на его путь, очень трудно говорить об ошибке, затем успешно исправленной. Скорее можно сказать о том, что первая профессия стала надежным подножием для второй и главной. Всем памятен сталинский афоризм насчет «инженеров человеческих душ», каковыми предписывалось быть деятелям культуры. В каком-то смысле Нестеренко — на сцене и концертной эстраде — как раз и был всегда таким инженером, конструируя, впрочем, души не абстрактных «новых людей», а своих персонажей. Также выстроил он и себя самого, став в итоге главным среди русских басов наследником Шаляпина.
В самом начале 70-х (после победы на Конкурсе имени Чайковского и шести лет работы сначала в МАЛЕГОТе, а затем в Кировском театре) Нестеренко пригласили в Большой на место ушедшего на пенсию Ивана Петрова, считавшегося официальным «наследником» с тех пор, как Ирина Федоровна Шаляпина вручила ему перстень своего великого отца, который тот надевал, выходя на сцену в роли Бориса Годунова. Однако, слушая сегодня записи Петрова, понимаешь, что он был действительно прекрасным певцом, но Шаляпин тут ни при чем. К тому моменту на роль «наследника» уже многие годы претендовал Александр Огнивцев, подражавший внешним приемам шаляпинского пения, доводя их едва ли не до пародии, и всячески подчеркивавший свое внешнее сходство с великим певцом. Нестеренко официального «помазания» не удостаивался и прямых претензий на «наследство» не высказывал, но буквально с самого начала своей оперной и камерной карьеры взял на вооружение шаляпинские принципы, главный из которых гласит: в правильности интонации, в окраске слова и звука — вся сила пения. Правильную же интонацию невозможно скопировать, взять, так сказать, в готовом виде — она может возникнуть только естественным путем, в процессе индивидуального осмысления и проживания внутренней жизни персонажа. Нестеренко этим искусством овладел в совершенстве, и даже спустя много лет хорошо памятны его характерные интонации в партиях Руслана, Бориса, Кончака, Филиппа II и многих других.
Положим, превосходных Борисов и Филиппов немало было и кроме него. Но вот такого Руслана или Кончака после Шаляпина, кажется, не было и вряд ли будет в обозримом будущем. Руслана (опера Глинки, кстати, была его первой премьерой в Большом) Нестеренко не просто великолепно пел, но и в союзе с великим режиссером Борисом Покровским, ставившим спектакль в расчете на его индивидуальность, сумел сделать этого былинного персонажа абсолютно живым. А Кончак в исполнении Нестеренко — пел ли он эту партию в усеченном варианте, сводившемся, по существу, практически лишь к знаменитой арии, или в более полном — неизменно становился главным персонажем оперы, которую хотелось переименовать из «Князя Игоря» в «Хана Кончака». Здесь было налицо очевидное интеллектуальное превосходство, сочетание специфически восточных утонченности и коварства с европейским благородством. Конечно, рядом с таким Кончаком заглавный герой выглядел прямолинейным и недалеким русским медведем. Правда, когда сам Нестеренко изредка выходил на сцену князем Игорем, картина менялась весьма существенно...
Крупнейшие мировые подмостки покорялись не только его Борису, но и Филиппу (которого, в частности, он триумфально исполнил на транслировавшемся по всему миру открытии сезона в Ла Скала тридцать лет назад), Мефистофелям в операх Гуно и Бойто, россиниевскому Моисею и еще многим другим персонажам. И здесь он состязался не с тенью Шаляпина, но с вполне реальными друзьями-соперниками Николаем Гяуровым и Мартти Талвелой, и это было состязание равных.
Отдельная большая тема — Нестеренко на концертной эстраде. Не останавливаясь на ней подробно, напомню только, что Нестеренко был первым исполнителем поздних вокальных циклов Шостаковича, некоторые из которых для него и создавались. И трудно, право, себе представить, чтобы, например, «Сюиту на стихи Микеланджело» кто-то другой спел на таком же уровне...
Сегодня Евгений Евгеньевич живет в основном в Вене и преподает там в Академии музыки. В российской столице бывает не слишком часто, а выступает и того реже. Однако юбилей свой встретил в Москве, накануне приняв участие в исполнении «Рождественской оратории» епископа Илариона (Алфеева) в Большом зале консерватории. Заканчивает книгу воспоминаний, которая, без сомнения, будет интересна всем, интересующимся оперой. В последние дни появилась информация о том, что он, возможно, возглавит оперную труппу Большого театра. Если это и вправду произойдет, то есть надежда, что на прославленной сцене вновь, как когда-то, будут выступать действительно лучшие певцы — авторитет Нестеренко тому порукой. Пока, однако, и сам Евгений Евгеньевич, и руководство театра от комментариев воздерживаются. Воздержимся и мы, ограничившись юбилейными поздравлениями.
Дмитрий Морозов
