1 августа известному балетмейстеру Олегу Виноградову, два десятилетия возглавлявшему балет Кировского-Мариинского театра, а ныне живущему в США, исполнилось 70 лет. Издательство «АСТ-Пресс» готовит к публикации книгу его воспоминаний «Исповедь балетмейстера: жизнь, балет, любовь», которая появится в ближайшее время. Мы публикуем фрагмент главы этих воспоминаний, в которой рассказывается о создании одного из лучших балетов Олега Виноградова — «Ярославна» с музыкой Бориса Тищенко, который был поставлен в содружестве с Юрием Любимовым в 1974 году в Ленинградском Малом театре оперы и балета.
Страсти по «Ярославне»
Самой важной для меня работой в Ленинградском Малом театре стал балет «Ярославна», который занимает в моей жизни особое место: он стал кульминацией моего творчества.
< ... > Я стал восполнять недостаток балетных впечатлений спектаклями драматических театров: лучшими для меня были, разумеется, Московский театр на Таганке Юрия Любимова и Ленинградский Большой драматический театр имени М. Горького под руководством Георгия Товстоногова. При совершенной непохожести друг на друга Товстоногова и Любимова их объединяла (помимо прочих достоинств каждого) пластическая выразительность спектаклей, особенно — у Любимова. Каждый спектакль «Таганки» меня просто потрясал! И его «Пугачев», и «А зори здесь тихие...», и «Деревянные кони», и «Пушкин», и «Гамлет», и «10 дней, которые потрясли мир», и «Добрый человек из Сезуана» — стали для меня балетами с большой буквы! Любая пьеса, какой бы гениальной она ни была, — еще не спектакль. А сколько выразительной пластики в каждом спектакле Юрия Любимова: какое разнообразие ритмов, как точны движения — и общие, и индивидуальные! Вот он, мой идеал балетмейстера! Хореографию-то я сочинять умею, мне бы вот такой режиссуре научиться! И я начал учиться профессии хореографа у Юрия Петровича Любимова, забыв о гитисовском дипломе режиссера-хореографа. Какой-то не той режиссуре учили там хореографов! И ведь так же учат там по сей день...
Я давно думал о создании русского спектакля: не просто на русскую тему, а подлинно русского по духу и образности. В разработке у меня имелась тема князя Игоря как балетный аналог оперы Александра Бородина «Князь Игорь».
< ... > Я прекрасно понимал, что берусь за гигантскую тему и мне нужна помощь: не в плане лексики, конечно (хореографию-то я сочиню, только дайте начать!), но в новом построении сценического действия. Абсолютно нового! Спектакли Любимова не выходили у меня из головы, и я набрался смелости... Приехав в Москву и добившись с ним встречи, я только потом понял, насколько занят этот выдающийся человек! И вот я уже сижу перед Юрием Петровичем в знаменитом театральном кабинете и чувствую на себе его лучистый взгляд. Когда я сообщил Любимову, что именно он должен спасти советскую хореографию, подобное заявление очень рассмешило Юрия Петровича. Мой рассказ о замысле «Ярославны» постоянно прерывался попытками других людей войти в кабинет, но Любимов не останавливал поток моего красноречия, делая какие-то заметки на бумаге. Когда я замолчал, Юрий Петрович сказал, что предложение для него необычное, поскольку в балете он никогда не работал, но тема интересная. На его вопрос, сколько дней я пробуду в Москве, я ответил: «Пока не получу вашего согласия!» И Юрий Петрович опять засмеялся. Мы договорились, что я позвоню ему через день.
На следующий день я уже в третий раз смотрел его «Деревянных коней» по Федору Абрамову, и опять у меня оставалось ощущение, что вижу этот спектакль впервые. И снова, в третий раз, во время сцены, когда герои, доведенные произволом властей до отчаяния, преодолев то, что хочется сказать, а говорить нельзя (посадят!), начинают танцем выражать свою боль (!), - у меня по спине побежали мурашки. И танец-то какой?! Подлинно русский, деревенский, с дикими дробушками, «стенка на стенку»! Никакими словами не передать эти эмоции! Слезы на глазах у мужиков, их окаменелые лица, когда они, со стиснутыми челюстями, словно вбивали в землю свою ненависть к власти, и только ноги «кричали» о несправедливости! И кажется, что это не актеры, это — подлинные деревенские герои, которых я видел во время войны в эвакуации... Песни — как крик или стон, а в танцах — все: и боль, и крик, и смех, и ругань! И — «стенка на стенку», одна на другую, отступая и наступая, пряча в себе все эмоции и неистово дробя ногами отскобленный специально для этого вечера пол, сбрызнутый водой от пыли! И вот все это я вспомнил, смотря спектакль Любимова спустя 30 лет! Не только я, многие зрители утирали слезы каждый раз во время этой жуткой сцены. Вот она — подлинная Русь всех времен!
Еще через два дня после моего приезда в Москву Юрий Петрович назначил мне встречу у него в доме на Садовом кольце, напротив американского посольства. Квартира была небольшая, но уютно обставленная. Впервые я увидел «живьем» советскую кинозвезду Людмилу Целиковскую — жену Юрия Петровича, — которую знал и любил весь Советский Союз, фотографии которой стояли у мамы на туалетном столике в нашей коммунальной квартире. В большой гостиной собрались гости, Любимов представил им меня. (Позже я понял, что это — его «мозговой центр», интеллектуальная элита Москвы.) Мне принесли чай, и Юрий Петрович попросил еще раз рассказать о замысле «Ярославны». Мой монолог все слушали очень внимательно и делали какие-то заметки. Когда я закончил рассказ, гости стали высказываться.
Юрий Петрович отметил необычность моего замысла и объяснил, почему ему это интересно. (Я затрепетал от счастья.) «Во-первых, я очень люблю балет», — начал он. «И особенно балерин», — иронично добавила Целиковская. Любимов опустил свои лучистые глаза, не отрицая подобного факта, и продолжал: «Во-вторых, никогда не работал в балете, и мне интересно увидеть его изнутри. В-третьих, тема весьма кстати: китайцы наглеют». (Совсем недавние инциденты на Даманском острове и напряженность в наших отношениях с Китаем уже витали в воздухе. Но я подумал: «При чем здесь Китай?!»)
Все выступавшие однозначно оценили концепцию оперы Бородина как славянофильскую и неприемлемую для замысла нового балета. Мое же видение «Ярославны» как антибалета, как большой монументальной фрески, похожей на пластическую ораторию, — все одобрили. Юрий Петрович сказал, что уже позвонил в Ленинград и договорился о встрече с самым большим знатоком истории именно этого периода — академиком Дмитрием Сергеевичем Лихачевым. Присутствовавший в доме Юрия Петровича художник Давид Боровский сказал, что идея постановки «Ярославны» — отличная и, если бы не его занятость, он с удовольствием бы оформил мой спектакль, тем более что никогда не работал с балетом. Один из гостей, которого все называли Федором Александровичем, отличался «окающим» говорком, из чего я сделал вывод, что это и есть Федор Александрович Абрамов — один из лучших современных писателей России. Обсуждение закончилось к полуночи, и, проводив гостей, Юрий Петрович сказал мне, что доволен встречей, и мы договорились о будущей работе. Я понял, что он согласился!
Вернувшись в Ленинград, я через несколько дней встретился с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым, и его рассказ окончательно убедил меня в нашей правоте. Оказывается, Игорь дружил с ханом Кончаком, и они вместе ходили на соседние княжества. Однажды они даже спасались от преследователей в одной лодке. Но Игорь несколько раз обманывал своего «подельника по грабежам», особенно — в том злополучном походе. Не дождавшись объединенного похода русских князей против половцев, назначенного на позднюю весну (когда высохнут дороги), Игорь собственными силами решил напасть на Кончака. Ждать не захотел, чтобы ни с кем не делить добычу и славу: пошел в поход по непролазной грязи, не имея карт, не зная точного расположения противника, и заблудился. А его малочисленная дружина была уничтожена Кончаком. Живя в плену вольно и в роскоши, женив своего сына на ханской дочери, Игорь все же бежал, не задумываясь о судьбе сына. Но суть заключалась не в пленении, а в его поступках. Ведь он на своем примере показал неспособность русских князей к объединению против опасности, идущей от внешнего врага. А татаро-монголы почти беспрепятственно дошли до Венгрии!
Я предложил Дмитрию Сергеевичу стать нашим официальным консультантом, на что он дал согласие, не подозревая, чем для него (как и для меня) это обернется!
< ... > Каждую неделю я ездил в Москву на отчет к Юрию Петровичу, рассказывал, что придумал, показывал рисунки. Меня тревожило отсутствие художника в «Ярославне», но Юрий Петрович, посмотрев мои рисунки, неожиданно спросил: «А почему бы тебе самому не оформить спектакль? Кто лучше тебя знает твой замысел?!» Вот как! Гениальный режиссер, работавший с лучшими театральными художниками, признает, что я могу создать сценическое оформление нашего совместного (!) спектакля. Я и не мечтал никогда, что буду делать спектакль с Любимовым как художник! Я начал что-то лепетать, говоря «не получится», «не знаю...», но Юрий Петрович прервал меня:
— Давай попробуем! Не сможешь — так не сможешь. Ну какими ты видишь декорации?
— Пока никакими, — признался я.
— Что самое главное в твоей затее?
— Мысли, философия, сюжет, — с трудом напрягая свой мозг, отвечал я.
— Разумеется, но через что все это было выражено?
— Через «Слово».
— А само «Слово» через что?- улыбался он.
— Через текст, через буквы, слова, — робко промямлил я.
— Ну конечно! Молодец! Конечно, письменность! Именно это и есть основное богатство любой нации. Без письменности — нет культуры, а без культуры — нет нации! Так что же главное в твоем балете?
— Тексты «Слова»... — соображал я.
— Конечно, — продолжал Юрий Петрович, — не Игорь, не Ярославна, не Кончак! Все они — внутри «Слова», выражают слова и понятия автора, который написал эту хронику. Так каким должно быть оформление?
«Боже мой! — подумал я. — Как просто и как точно!»
— Текстами старинных хроник и летописей, — уже не сдерживая себя, пропел я.
— Ну вот, а ты говорил, не сможешь! Ты видел старинные книги, — какие они красивые?!
Я не только видел, у меня они были. Опять же неслучайно! Во время новосибирских вылазок «в народ» (вместе с Юрием Григоровичем) мне удалось, помимо икон, купить несколько древних Библий (изумительной красоты!) и два Евангелия в кожаных истлевших переплетах, еле державших пожелтевшие от времени страницы с рукописными пометками на полях! Каждая страница являлась чудом книжной графики, а время и обстоятельства хранения превратили их в произведения искусства! Капли воска, затертости от частого перелистывания, какие-то разводы и само несовершенство бумаги создавали удивительный колорит. Несколько самых «живописных» страниц я окантовал под стекло, и они висели у меня дома. Висели и ждали своего часа! Сами же книги в раскрытом виде стояли у меня за стеклом, восхищая всех, кто их видел...
В следующий свой приезд я привез эти страницы Юрию Петровичу и уже вчерне смонтировал из них сценическую коробку. Получилось необычно. «Лучше этого и придумать нечего! — с восторгом сказал он. — А какова высота колосников в театре? На две длины хватит?»
Я понял его мысль о подъеме занавеса двойного размера и, хорошо зная сцену Ленинградского Малого театра, ответил, что на две длины не хватит, только на полторы, но если он имеет в виду сжигание текста...
— Молодец! Именно это я имел в виду, — прервал меня Юрий Петрович. — Мы будем сжигать тексты: вернее — не мы, конечно, а орда, «китайцы»! Тексты «Слова» горели! И это — самая большая трагедия! Варвары уничтожили культуру нации! Представляешь, вот в эти твои странички подлинных текстов «Слова» мы будем (вернее, «китайцы») стрелять из лука! Из зала, из центрального прохода и со сцены реальными стрелами — прямо в слова, в тексты! И они потекут кровью, а потом загорятся!
— Для сгорания их лучше опускать. Бумага, когда горит, скукоживается и осыпается, превращаясь в пепел, — фантазировал я.
— Можно повесить задник в две длины, он поместится, а при сжигании его надо медленно опускать с проекцией пламени и дыма, — согласился Юрий Петрович.
< ... > Приблизительно в середине работы над балетом, зимой, в Ленинград приехал Юрий Петрович Любимов. В нашем театре его встретили как триумфатора! Он подписал контракт на постановку. Какие-то жалкие деньги (театр-то — бедный!) и то долго отказывался принимать: еле уговорили! Мы чувствовали себя неудобно: Любимов — такой мастер! Не только ему самому, да каждому его слову — цены нет, а мы... копейки предлагаем! Но он-то все понимал и ничего не требовал. На встрече с труппой, конечно, Юрий Петрович всех очаровал, и артисты смотрели на него, как на божество! Любимов необыкновенно интересно рассказал о своем отношении к нашему спектаклю, к моему замыслу и вообще к балету. А еще, помимо всего, — каким же поразительным артистизмом он обладал!
На следующий день я увез Юрия Петровича и его спутницу к себе на дачу в Васкелово, где мы провели два дня, продолжая работать над спектаклем. Морозы стояли ниже минус 20 градусов. Мы в валенках гуляли по заснеженному лесу, и Юрий Петрович не просто фантазировал или делился своим богатейшим опытом: он был для меня подлинным учителем, не декларировавшим, а чрезвычайно деликатно, не обижая, подводящим меня к тому видению спектакля, которое, очевидно, уже имел сам. И когда я постепенно додумывался до его решения, Любимов искренне радовался. Я представлял, с каким трудом Юрий Петрович вырвался из Москвы на эти три дня, да и пока мы гуляли, его спутница оставалась одна в жарко натопленном доме, а он не жалел для меня времени! Возможно, все было не так, как мне казалось, и у Любимова существовали какие-то другие причины уехать из столицы: быть может, он просто хотел побыть один (вернее — со своей спутницей), отдохнуть от привычной обстановки, а я не понимал этого... Но я испытывал такую бесконечную благодарность к Юрию Петровичу, так ловил каждое его слово! Он ведь учил меня очень важному — доброте: учил делиться с другими своими знаниями и богатством опыта. Потом, в своей дальнейшей жизни, я, вспоминая уроки Юрия Петровича, никогда не отказывал тем, кто обращался ко мне за советом...
< ... > По идеологическим соображениям нашу «Ярославну» долго не выпускали, несмотря на самый восторженный прием общественности и зрителей на генеральной репетиции. Меня заставляли все переделать (чтобы было как в опере!), но, подбадриваемый бескомпромиссным Юрием Петровичем, я не шел ни на какие уступки. Выпуску «Ярославны» необыкновенно помог Кирилл Юрьевич Лавров — и не только спектаклю, но и мне. Первый секретарь Ленинградского обкома партии Григорий Васильевич Романов «Ярославну» не видел, а его идеологическое окружение, испугавшись, объявило спектакль антипартийным, антинародным и т.д. Главным обвинением прозвучал тезис «унижение русского народа», после чего при обсуждении на бюро обкома партии наступила тишина. Романов спросил: «Есть ли другие мнения?» И тогда встал Кирилл Юрьевич Лавров. Он сказал, что спектакль Виноградова — новое слово в советской хореографии, а сам балетмейстер — талантливый человек. Абсолютно ясно: если бы Лавров тогда не выступил, неизвестно, работал бы я дальше. Кирилл Юрьевич Лавров — известнейший актер театра и кино, народный артист СССР — вообще оказался единственным на этом сборище, кто посмел так высказаться! Остальные — боялись...
На базе Ленинградского обкома КПСС тогда проходил Всесоюзный идеологический семинар, и наша «Ярославна» стала примером идеологического несоответствия официальным установкам. Меня как постановщика и художника и Дмитрия Сергеевича Лихачева как консультанта вызвали на это судилище, где присутствовало более ста человек. Никогда не забуду, как перед этой толпой мало в чем разбирающихся членов партии — крупнейший ученый, один из умнейших людей ХХ века, академик, лауреат Государственных премий СССР, вынужден был оправдываться, как юнец! Я видел, как этому интеллигентнейшему человеку неудобно за сидящих в зале людей, делающих вид, будто они большие патриоты, чем он, знающий правду истории.
«Неужели могло быть такое?» — спрашивал председатель комиссии, обращаясь к Дмитрию Сергеевичу после сделанного мной доклада. «Не только могло, — ответил он, — но и было! Было даже хуже. Игорь — один из виновников монгольского нашествия. Но дело не в этом. Спектакль — не история, а эмоционально-философское размышление о судьбе Родины, и его создатели — подлинные патриоты!» При гробовом молчании Дмитрий Сергеевич Лихачев сел на свое место.
Я ликовал! Вот он, миг блаженства! Мизансцена, как у Гоголя — немая сцена! Попробуй-ка после этого приклей клеймо «оскорбления русской нации» и «надругательства над русским народом», в чем меня обвиняли на худсовете и писали в анонимках мои недоброжелатели. Заседание комиссии закончилось ничем. Председатель, сказав, что художники (слово «художники» он произнес с подчеркнутой иронией) имеют право на собственное видение, но несут персональную ответственность, объявил закрытым этот постыдный фарс.
После первоначального запрета спектакль все-таки разрешили. На «Ярославну» буквально ломилась публика, уже прослышав об идеологическом «криминале»: мы даже давали дополнительные спектакли...
30 июня 1974 года состоялась премьера «Ярославны», которая прошла триумфально! А буквально через несколько дней мы уже повезли этот спектакль в Москву, включив его в программу июльских гастролей балета Ленинградского Малого театра на сцене Кремлевского Дворца съездов (КДС). Разумеется, слух о «Ярославне» уже дошел до столицы, и все билеты на спектакль сразу распродали.
Я боялся огромной и неудобной сцены КДС, тем более что «Ярославна» была рассчитана на уютный и скромный Малый театр оперы и балета. Наша труппа состояла всего из 80 человек и на этой гигантской сцене могла просто потеряться...
К 12 часам дня заранее прибывшая техническая группа уже закончила монтаж декораций. Я с техниками быстро поставил свет, хотя по световому решению (а в данной области Юрий Петрович научил меня многому!) «Ярославна», пожалуй, стала самым трудным из всех моих спектаклей.
И вот в Кремлевском Дворце съездов мы готовимся к оркестровому прогону, который должен начаться ровно в 13 часов. Артисты занимаются ежедневным экзерсисом, техники ушли на перерыв. Вдруг прибегает директор нашего театра Знаменский и говорит: «Звонили из Министерства культуры СССР и предупредили, что на репетицию придут работники аппарата ЦК партии и министерства. Просили без них не начинать!» Мы поняли, что нам грозит, и решили хитростью спасти ситуацию. Репетицию назначили на 15 часов. Я предупредил техников, чтобы они опустили вниз все декорации и не поднимали их, даже если я буду очень кричать и сильно ругаться.
В 15 часов артисты в костюмах выходят на сцену, оркестр — в яме, дирижер — за пультом, представители ЦК и Министерства культуры — в зале. Я в микрофон объявляю готовность к открытию занавеса, а мне со сцены сообщают: «Не готово!» Я прошу прощения у гостей, бегу на сцену и начинаю выяснять, в чем дело. Мне сообщают, что заело штанкет. Все терпеливо ждут... Затем сообщают, что заело еще два штанкета! «В гневе» я требую открыть занавес, и мы видим на сцене непонятную свалку декораций. Соблюдая «условия игры», техники затевают ругань, обвиняя в неполадках друг друга. Чиновники нервничают, бегают звонить своим начальникам, говорят, что им приказано не разрешать показ спектакля без их просмотра. «Интересно, — думаю я, — что будет сегодня и завтра вечером с шестью тысячами зрителей, которые придут на спектакль?! Объявлять об отмене уже поздно... Вот мизансценка-то получится! Юрий Петрович будет в восторге!» Я позвонил Любимову, и он велел тянуть время. Прошел час. Ситуация на сцене не изменилась. Я во всю ругаю «нерадивых» техников, стыжу их присутствием важных гостей. Проходит еще час... Ровно в 17 часов, соответственно установленному порядку, появляются спецслужбы, обследующие зал с миноискателями в целях безопасности: зал-то ведь правительственный, особый! Затем приходят уборщицы, готовящие зал к приходу зрителей. Зрителей впускают в 18.00. Начало спектакля в 19 часов, но зрители приходили в театр к 18.00. Публика особенно любила Кремлевский Дворец съездов за великолепный буфет на самом верхнем этаже, где можно было попробовать деликатесы, которых нигде больше не сыщешь, да еще и с собой прихватить дефицитные яства. И вот, когда уже репетировать было поздно (как и отменять спектакль), директор Кремлевского Дворца съездов потребовал немедленного решения создавшейся ситуации. После телефонных переговоров с начальством раздраженным чиновникам пришлось разрешить к показу так и не увиденный (и не проверенный!) ими спектакль. После ухода представителей ЦК и Министерства культуры декорации встали на свои места за пять минут, мы вчерне проверили звучание оркестра и разметили расположение основных хореографических построений на сцене.
Мы готовились к очередному сражению, и мы его выиграли! Москвичи устроили нам — и особенно Юрию Петровичу Любимову, над которым сгущались тучи, — бесконечную овацию после спектакля. Занавес открывался много раз, благодарные зрители заполнили все околосценическое пространство, приветствуя участников «Ярославны» восторженными криками и аплодисментами. Правительственная и директорская ложи, заполненные до отказа, после окончания каждого действия моментально пустели, — очевидно, потому, что присутствующие там боялись хоть как-то проявить свое отношение к спектаклю...
Мы уехали победителями, но у нашего руководства возникли неприятности, о которых, правда, оно не сожалело, прекрасно понимая, чего стоила для всех нас эта победа! Театр еще раз доказал, что имеет свое лицо!
Публикацию подготовила редактор книги Екатерина Белова
