Михаил Плетнев с Российским национальным оркестром и Денис Мацуев отдали дань великому романтику
Монографический вечер из сочинений Ф.Листа — событие нечастое в нашей концертной жизни и тем более привлекательное, когда за воплощение подобной идеи берутся Михаил Плетнев и Российский национальный оркестр. Напомним, что в этом сезоне маэстро дирижировал вечерами симфоний Шостаковича, кантат Танеева. Теперь настала очередь Листа: программу составили пять симфонических поэм, среди которых только «Орфей» может считаться достаточно репертуарным сочинением. Остальные — «Битва гуннов», «Прометей», «Траурно-героическая элегия» и «Мазепа» — фигурируют ныне лишь в дискографии старых мастеров. Также в концерте прозвучало два произведения для фортепиано с оркестром — «Пляска смерти» и Первый концерт — с Денисом Мацуевым за роялем.
Пожалуй, два последних опуса произвели самое яркое впечатление. Совпало все: и исключительные, виртуозные возможности Мацуева, и его замечательный альянс с Михаилом Плетневым, и оригинальность музыки листовских партитур. «Пляска смерти», основанная на вариационном развитии темы католической секвенции «Dies irae» («День гнева»), во многом предвосхищает целый ряд сочинений XX столетия, прежде всего С.Рахманинова. Однако здесь настойчиво повторяющаяся грозная тема Страшного суда воспринимается не слишком серьезно — эффектные октавы и глиссандо, непринужденно исполненные Мацуевым, вносят дух французского изящества и вольнодумства.
Первый концерт Листа уже приходилось слышать в исполнении этого пианиста, но с другими коллективами. Как показалось, данный вариант — несомненная удача Мацуева, который продемонстрировал не только совершенство пианизма, но и обаятельно сыграл лирические страницы Концерта. Наверное, общий план исполнения определил Михаил Плетнев, рельефно подчеркнув смену «мефистофельских», ангельских и фантастических образов, сменяющихся, как в калейдоскопе, в этом произведении. Слушая концерт, еще раз пришлось убедиться, что Плетнев, проецируя собственный исполнительский опыт, не рассматривает аккомпанемент как нечто второстепенное. У него это всегда полноценная симфоническая партитура, где фортепиано отведена важная, но отнюдь не самодовлеющая роль.
Впечатления от симфонических поэм сформулировать гораздо сложнее прежде всего из-за качества самой музыки Листа. Поставленные в ряд, поэмы явственно продемонстрировали, что композитор постоянно «эксплуатировал» собственные приемы, мелодические идеи, которые превратились, в конце концов, в некие клише. Благодаря этому листовский стиль, безусловно, узнаваем с первых тактов, но при прослушивании большого количества сочинений возникает чувство пресыщения, утомления от единообразия идей. Благая мысль — вернуть к жизни звучащие так редко опусы Листа — из-за избыточности программы (первое отделение в итоге длилось около полутора часов) в общем-то не достигла цели. Очевидно, что его симфонические поэмы выигрывают, помещенные в контекст иных эпох и стилей.
Тем не менее можно расценивать это как творческий эксперимент, на что такой артист, как М.Плетнев, конечно же, имеет полное право. Более того, на пороге юбилея маэстро предстал полным творческих сил и энергии. Он с увлеченностью вел за собой оркестр в героических моментах «Прометея», «Битвы гуннов», «Мазепы», добивался тонких красок от солистов (особенно внимание было уделено группе деревянных духовых). Пожалуй, только в лирико-философских эпизодах иногда ощущалась затянутость движения — возможно, из-за того, что оркестр некоторые поэмы играл впервые.
Также несколько странное впечатление произвела кульминация «Битвы гуннов» — знаменитые сольные фразы органа в середине поэмы, один из первых примеров введения этого инструмента в симфоническую партитуру в качестве солирующего. Регистровка была выбрана крайне неудачно, и вместо мистического «голоса свыше» зазвучали тусклые, невыразительные тембры. И только в финальном апофеозе замысел Листа противопоставить идеи христианства варварству гуннов получил должное грандиозное воплощение.
Подумалось даже, что М.Плетнев мог бы без риска попробовать себя в Брукнере, Малере, и кажется, что еще один подобный «эксперимент» мог бы породить очень интересные художественные открытия.
Евгения Кривицкая
