Последняя опера Верди в Екатеринбурге
60-летие своего главного дирижера Евгения Бражника Екатеринбургский театр оперы и балета отметил трехвечерним марафоном. На гала-концерте музыкальные номера от классики до джаза чередовались с остроумными поздравлениями юбиляру. Второй вечер ознаменовался «Царской невестой» в постановке Дмитрия Бертмана. Позади меня сидела компания скептиков, строивших самые мрачные прогнозы, но даже их растрогала солистка Большого театра Елена Вознесенская (Марфа), и увлекла солистка Екатеринбургской оперы Светлана Пастухова (Любаша). В четвертом действии чей-то голос устало предрек «длинную и противную арию Собакина» — по окончании арии сзади немедленно разразились горячими аплодисментами в адрес еще одного солиста Большого театра Александра Киселева. С той же закономерностью брюзжание по поводу «этой современной постановки» постепенно сменилось восторгами. К финалу спектакль под управлением Евгения Бражника достиг такого эмоционального накала, что зрители (изначально не столь критически настроенные) всхлипывали не стесняясь. А на следующий вечер фестиваль завершился последней из премьер театра — «Фальстафом» Верди.
«Фальстаф» — редкий гость на российских сценах. Для большинства наших театров последняя опера Верди слишком сложна. К тому же «Фальстаф» из тех комедий, которые можно ставить весело, можно — грустно, но не так-то легко поставить нескучно.
Кирилл Стрежнев (художественный руководитель Екатеринбургской музкомедии) поставил «Фальстафа» чуть-чуть в духе оперетты. Опера исполняется на русском языке, некоторые фразы не поются, а говорятся. Стрежнев не стал ошеломлять публику оригинальной концепцией, глубоко погружаться в сокрытый подтекст (как это сделано в блестящем спектакле «Геликон-оперы») или предаваться размышлениям об аморальном и антиобщественном характере деяний сэра Джона. Он избрал традиционную дорогу и сочинил легкоусвояемый, вполне диетический спектакль, на который нет причин не пускать детей до 16 лет.
Сценография Вячеслава Окунева заставляет мысль воспарить высоко-высоко, подумать о великих именах Верди и Шекспира и о том, что сэр Джон Фальстаф имел счастье родиться, когда искусство переживало золотой век. Волей Окунева персонажи оперы обитают среди классической живописи плафонов и драпировок. На ширме изображены Адам и Ева до грехопадения, на стенках корзины для белья — после. В такой эстетской обстановке действие может быть сколь угодно условным, поэтому софиты установлены прямо на сцене, для примерки маскарадных костюмов прикатывают вешалку из костюмерного цеха, а в доме Форда прислуживают английские национальные гвардейцы в медвежьих шапках. Даже то, как легко и непринужденно дамы играют в теннис ракетками для бадминтона, а миссис Квикли делает Фальстафу массаж — не столько осовременивание, сколько лишнее напоминание: вы в театре, здесь все не как в жизни, а гораздо лучше.
Валентин Захаров — Фальстаф очень толстый и очень простодушный. Этот Фальстаф — шут, на него и сердиться-то невозможно, невзирая на его гадкие проделки. Тем более что натворить он успевает немного, а месть ужасна. В третьем акте Фальстаф, весь покрытый тиной, появляется прямо из грязных вод Темзы (будто призрак Банко — из колодца), а вскоре миссис Квикли выходит на сцену... с валторной в руках, чтобы лично подать сигнал заговорщикам. Однако финальная сцена возмездия несколько разочаровывает. Вроде бы костюмы интересные, черти кишмя кишат, но сценическое действие кажется вяловатым, и по-настоящему притягивает внимание только пение хора, который, как обычно в этом театре, на высоте (главный хормейстер — Вера Давыдова).
Разговор о музыкальной интерпретации «Фальстафа» принято начинать с перечисления трудностей. Партитура Верди действительно славится разнообразными подводными камнями и головоломными ансамблями, которые достойно венчает финальная фуга, но когда за пультом Евгений Бражник, на это почти не обращаешь внимания. Вокальные ансамбли выстроены подобающим образом, невзирая на различия в качестве голосов. Дирижерская интерпретация, против ожидания, прежде всего лирическая, а комические, характерные эффекты отступают на второй план. Еще одно свойство трактовки Бражника — легкость. Да и в целом авторам спектакля удалось сообща избежать самого опасного: тяжеловесности, которая так часто губит постановки оперы о знаменитом толстяке.
Анна Булычева
