К 140-летию со дня рождения Веры Комиссаржевской
Она была любимейшей актрисой русской публики начала ХХ века. Еще при жизни ее называли «солнцем России» и «чайкой русской сцены», а сразу же после смерти Веры Федоровны Александр Блок сказал о ней: «Развернутое ветром знамя, обетованная весна». О Комиссаржевской-актрисе мы знаем почти все. О Комиссаржевской-человеке — намного меньше. Она не оставила дневников и мемуаров. Но сохранилось другое — письма. Это не просто листы бумаги, испещренные крупным неразборчивым почерком. Здесь вся ее жизнь, горести и радости, счастье и слезы, успех и неудачи, творческие и человеческие искания.
Многие биографы Комиссаржевской утверждают, что ее появление на сцене — своеобразное бегство от жизни. Кто знает, возможно, дочь знаменитого оперного певца Федора Петровича Комиссаржевского и не стала бы актрисой, окажись ее женская судьба не столь коварной. Девятнадцати лет она вышла замуж за красавца графа Владимира Муравьева, студента Императорской академии художеств. Полностью растворилась в муже и его творчестве. Но титул не означал сказочных богатств — графиня сама занималась домашней работой, ради мужа отказывая себе во всем. Семейная идиллия длилась недолго.
Сводный брат Веры Федоровны, известный режиссер Федор Комиссаржевский, в своей книге «Я и театр», впервые изданной в 1929 году в Лондоне, рассказывает об этом так: «Первое сомнение закралось в нее, когда однажды, вернувшись с работы, она поцеловала мужа и вдруг почувствовала запах апельсина. «Как он мог, — подумала она, — купить апельсин и съесть его целиком, не оставив мне ни дольки?» Позже, когда летом они гостили в имении дяди, она неожиданно застала в объятиях мужа другую женщину, свою близкую родственницу (речь идет о сестре Надежде. — И.А. ). Это оказалось для Веры таким потрясением, что она сбежала из дома и некоторое время жила одна, зарабатывая шитьем, пока наконец, мой отец не убедил ее переехать к нему и стать его секретарем. Именно тогда он начал учить ее пению (у нее было очень хорошее контральто), предложил участвовать в оперных постановках своих учеников и вступить в «Общество любителей искусства и литературы».
Там Веру заметил известный провинциальный актер Иван Киселевский и порекомендовал антрепренеру из Новочеркасского театра. За Новочеркасском последовала антреприза в Вильно, откуда в 1898 году, в возрасте 34 лет, Комиссаржевская ступила на прославленные подмостки санкт-петербургского Александринского театра. Впрочем, и там задержалась недолго. В 1902 году, добровольно оставив императорскую сцену, отправилась с группой молодых актеров на длительные провинциальные гастроли, чтобы собрать средства на открытие своего театра. Драматический театр Веры Комиссаржевской в Пассаже, а затем на Офицерской улице существовал в Петербурге в 1904 — 1909 годах, дал взлет молодому Мейерхольду, вошел в историю отечественной сцены своими символистскими поисками. Но и его Вера в конце концов оставила...
Еще в начале своего творческого пути Комиссаржевская определила свою тему: «Искусство должно отражать вечное, а вечное только одно — это душа». По трепетности, какой-то «святости» по отношению к своему делу Комиссаржевской нет равных. Театру она отдавала себя всю, иной жизни больше у нее не было. «По-моему, если возможно найти более или менее нравственное удовлетворение, то его должны находить люди, отрешившиеся, насколько возможно, от личной жизни для чего-нибудь более высокого», — признавалась Комиссаржевская в одном из писем. Вера Федоровна была беспощадна к себе. Сомнения в своем таланте, мучительные колебания, неуверенность, граничащая с отчаянием, сопровождали ее в течение всей жизни. Комиссаржевская писала Николаю Ходотову: «У меня вдруг является чувство ужаса, что я иду с пустыми руками, что я несла в них в мир что-то ценное, важное, но оно было частью расхищено, частью (по недосмотру души) потеряно — и все стало так мелко, ничтожно во мне, что я уже умею удовлетворяться этими жалкими остатками, а в минуты сознаний не хватает ни сил, ни желания возместить утраченное... А это ли не есть оскорбление жизни и веры в искусство?»
Она и работала так, как верила, везде: в провинциальных антрепризах, на императорской сцене, в своем театре, гастрольных поездках. Порой было трудно, больно, потому что вокруг Комиссаржевской этой святой веры было гораздо меньше. Рутина царила на столичных и провинциальных сценах. Незнание ролей, отсутствие достаточного количества репетиций были обычными явлениями. Небывалый случай — Комиссаржевская просила режиссера Александринского театра Евтихия Карпова о снижении ей жалованья: «Я считаю себя в полном праве, служа на императорской сцене, просить давать мне больше времени на изучение и подготовку ролей. ...Если вы или дирекция находит, что только та работа, которую я несла до сих пор, стоит тех денег, что я получаю, то я прямо прошу уменьшить мое жалованье».
Если же отчаяние доходило до предела, Комиссаржевская предпочитала уйти, нежели калечить свою душу. Будучи одной из ведущих актрис императорского Александринского театра, который считался землей обетованной для тысяч провинциальных артистов, Вера Федоровна добровольно оставила его, не жалея о высоких гонорарах. Мысли о быстро уходящем времени и своих нерастраченных силах заставили ее выйти на новую, еще не изведанную дорогу. «С протестом всего моего существа против своей деятельности я жить не могу, оттого я и ухожу из театра», — писала она Станиславскому. «Служить делу, которое я считаю святым, без этой веры я не могу.., так как исполнять требования своей артистической личности я считаю первым и главным долгом своей жизни» — так объясняла свой уход директору императорских театров Владимиру Теляковскому.
Такое отношение к искусству как чему-то святому Комиссаржевская стремилась привить и молодым артистам. Обладавшая удивительно тонким, интуитивным чутьем, она умела подобрать ключ к индивидуальности каждого актера, разбудить в нем и заставить звучать нужный «вокал» образа. «Вера Федоровна Комиссаржевская была для меня святым маяком на путях искусства, проводником в глубокие тайники творчества, в духовную сущность его. Она обогатила мир моих восприятий новым светом и новым внутренним содержанием. Я стал глубже, тоньше рисовать человеческую жизнь на сцене», — писал Н.Ходотов, один из любимых учеников и партнеров Комиссаржевской. Они встречались не только на сцене. Она была с ним постоянно: в поездках за город, к интересным местам, на природу. Жизнь, поэзия, литература, философия были постоянными предметами их бесед.
Постоянные партнеры на сцене Александринского театра и в многочисленных поездках, они все же часто были в разлуке. И тогда появлялись письма. Письма Комиссаржевской к Ходотову уникальны, в них она заклинает, негодует, восхищается, плачет и почти всегда исповедуется. «Волею Бога, судьбы или еще чего-нибудь такого же стихийного я проникла в Вашу душу, нашла в ней такие струны, которые Вы сами только смутно ощущали в себе, — полюбила их и уверовала в то, что им суждено прозвучать такими звуками, которые дают свет миру и неисчерпаемый источник мук и блаженства себе. ...Вы еще очень молоды, через тысячи, миллиарды новых впечатлений, встреч, событий пройдет Ваша душа, но сейчас, в пору ее первоначального развития и роста, встреча со мной... не может для Вас пройти бесследно... Я требую только того, что Вам самому дает бесконечно много!» — писала Комиссаржевская, часто подписываясь «Ваш Свет».
Уроки жизни чередовались с уроками театральными. Комиссаржевская учила молодого актера понимать людей, набираться впечатлений, прислушиваться к замечаниям, а потом, на досуге, обдумывать, разбираться, отбирать для себя что-то ценное, а от чего-то отказываться. Комиссаржевская пыталась сформулировать принцип актерской работы: «Возьмите роль и чувствуйте, чувствуйте, как будто это все случилось с Вами, совсем забыв, что там другой, не такой изображен, и когда совсем уйдете в эти страдания, радости, в хаос или покой, тогда только можете вспомнить, что это не Вы, что он был другой, и делайте, что хотите и психологией, и философией — они уже будут на верной, настоящей, единственной дороге». Комиссаржевская брала домой тексты ролей своих молодых партнеров, внимательно изучала их и возвращала с многочисленными пометами. Ее советы отличались тонкостью суждений и глубоким пониманием индивидуальности каждого актера.
Невозможно перечислить всех молодых актеров, которым помогала Комиссаржевская: это и Василий Шкафер, и Казимир Бравич, и верные «оруженосцы», как их называли, Владимир Подгорный, Алексей Желябужский, Алексей Феона. Эти зерна падали на благодатную почву — формировались художники, рождались актеры-личности. И, как всегда, главным был аспект нравственный, призыв к бескорыстному и беззаветному служению своему делу. «Забудьте обо всем — всеми помыслами, помыслами души, головы отдайтесь искусству, служите ему, как умеете, но весь, весь! Послужите ему, чистому, светлому, ясному, строгому и бесконечному, сколько сможете, и Вам будет чем помянуть свою жизнь...» — призывала она даже не столь молодого Е.Карпова. А сколько юных дебютантов искало поддержки и совета у Комиссаржевской. Она никому не отказывала, а увидев искру таланта, загоралась сама и торопилась раздуть эту искру в пламя. Ей обязаны началом своего творческого пути Павла Вульф, Бронислава Горская, Екатерина Корчагина-Александровская и многие другие.
А рутинная организационная жизнь Драматического театра В.Комиссаржевской шла между тем своим чередом и не всегда успешно. В 1908 году средства театра стали катастрофически таять. Весной Вера Федоровна, вопреки своим желаниям была вынуждена принять приглашение поехать на гастроли в Нью-Йорк, гастроли сопровождались полным финансовым крахом. И все же новый сезон удалось открыть, но тут же театру был нанесен последний роковой удар со стороны Святейшего Синода, запретившего после генеральной репетиции спектакль «Саломея» О.Уайльда в постановке Николая Евреинова. Тот же Федор Комиссаржевский рассказывает: «Поскольку на постановку „Саломеи“ была затрачена огромная сумма денег, от театрального капитала практически ничего не осталось, и моя сестра в начале февраля 1909 года после сильнейших внутренних колебаний решила закрыть театр и вновь отправиться в гастрольную поездку по провинции — уже без намерения возобновить когда-нибудь его работу. Она сказала мне, что пока не видит возможности существования такого театра, о котором мечтает, разве что у нее вдруг появилась бы труппа, состоящая из актеров, объединенных общим пониманием искусства, способных чувствовать друг друга, играя на одной сцене. Она пришла к убеждению.., что театр, замешенный на определенных идеях, нуждается в художниках, на них воспитанных, знающих толк в методах их воплощения. Каждый такой театр должен быть чем-то вроде общины, разделяющей взгляды своего „мастера“, подобно тому, что в живописи называют „школой“, где все ученики свободно и вдохновенно следуют за своим учителем и могут коллективно работать над одной картиной. Сестра говорила мне, что, прежде чем возобновить собственный театр, она хочет открыть школу, где готовила бы таких актеров. Что же касается ее самой как актрисы, то она не могла представить себя ни в качестве звезды, выделенной из всего остального в спектакле, ни в качестве репертуарной актрисы в театре, идеи которого ей чужды. А потому она не готова была принять ни одного из предложений, которые постоянно получала, — снова уехать в провинцию, вернуться на императорскую сцену или вступить в труппу Московского Художественного театра, — и в конце концов решила оставить сцену».
И одновременно Комиссаржевская решилась еще на один крутой поворот своей судьбы. «Я открываю школу, но это не будет только школа. Это будет место, где люди, молодые души будут учиться понимать и любить истинно прекрасное... Это такая огромная задача, и я решаюсь взять ее на себя только потому, что всем существом чувствую, что это моя настоящая миссия в жизни», — писала она сестре Ольге.
Комиссаржевская до деталей продумала все: архитектуру и внутреннее оформление здания, учебные программы, тщательно отбирала педагогов. Здание школы должно было стать действительно храмом искусства — она хотела выстроить высокое, светлое готическое помещение, с круглыми цветными окнами и большим тихим залом. С балкона, примыкавшего к залу, должен был открываться поэтичный морской пейзаж. Она планировала вести обучение в течение трех лет. Ученики должны работать над своей физической формой, постановкой голоса, дыхания, дикцией, пластикой по системе Айседоры Дункан. Они постепенно осваивали бы психологию, основы анатомии, теорию музыки, историю русской и зарубежной литературы, театра, драматургии, живописи. Среди предполагаемых преподавателей значились имена Всеволода Иванова, Александра Блока, Андрея Белого, Александра Бенуа, Валерия Брюсова.
Практические занятия по сценическому мастерству Комиссаржевская хотела вести сама. Не учить лицедейству, а будить душу, вызывать в ней стремление к творчеству — такова была ее цель. В результате должен был родиться совершенно новый тип актера. «Его мир — красота, его душа — ее полнозвучный отзвук, его дарование — дар Божий, бережно взлелеянный», — писал А.Дьяконов, с которым Комиссаржевская делилась своими планами.
Но этой последней мечте идеалистки не суждено было сбыться. В феврале 1910 года на гастролях в Ташкенте Вера Федоровна умерла от черной оспы. По злой иронии судьбы от болезни, полностью обезображивающей человека. А этого она боялась больше всего на свете: «Ничто не заставит меня отчаяться и потерять мужество, кроме ужаса стать безобразной».
Денег, оставшихся после ее смерти, не хватило даже на похороны. Комиссаржевская всегда была необычайно щедрой и даже в стесненных материальных обстоятельствах никогда не отказывала в помощи разным благотворительным организациям: студентов, преподавателей, актеров, пострадавших от еврейских погромов, политзаключенных, ссыльных. А на венках, преподносимых актрисе в столице и провинции, часто писали «актрисе-революционерке».
Конечно, никакой сознательной «революционеркой» Комиссаржевская не была. Но испытывала жажду духовной свободы, которая искала утоления не только на сцене. Интуитивно актриса понимала, что живет в переломное время, накануне крутых перемен, и верила, что грядущие события очистят и возвысят человеческую жизнь. Дитя своего времени, она унаследовала и его идеализм, уверенность в том, что переворот свершится прежде всего в духовной сфере, что именно искусство, а значит, и она — актриса — способны преобразить жизнь. Став членом Шлиссельбургского комитета, костяк которого составляли М.Горький, Н.Римский-Корсаков, В.Короленко, В.Засулич, Комиссаржевская в немалой степени содействовала громадному успеху концертов, устраиваемых политическими организациями для нужд политзаключенных. На этих концертах она обычно читала горьковскую «Песню о Соколе». Когда грянула первая русская революция, дом Веры Федоровны стал прибежищем для очень многих людей, разыскиваемых полицией. Одним из них был председатель первого Совета Хрусталев-Носарь. «Когда он вместе со своим спутником пришел в ее дом, — вспоминал Ф.Комиссаржевский, — она даже не спросила, кто он такой. Помню, как она заставила меня сбрить его седую бороду и остричь длинные волосы, чтобы полиция не смогла его узнать. Правда, внешний вид бедняги мои операции отнюдь не улучшили».
15 октября 1905 года в Драматическом театре В.Комиссаржевской вместо генеральной репетиции пьесы Ибсена «Росмерсхольм» состоялось заседание под председательством актрисы. В «Памятной записке режиссерского управления» театра говорится: «Обсуждали вопрос, как и чем могут выразить сценические деятели сочувствие современному движению. Единогласно решено прекратить спектакли пока на два дня и этим выразить моральное сочувствие современному движению. От жалованья за эти два дня артисты отказались, рабочие (сцены) по собственной инициативе примкнули к артистам и от жалованья отказались за один день». На следующий день в театре был поднят вопрос о материальной поддержке бастующих и почти единогласно решено отдать однодневное жалованье в пользу Центрального забастовочного комитета. 19 октября на заседании труппы была выработана платформа для актерского митинга. Он состоялся на следующий день в Панаевском театре и принял резолюцию, в которой наряду с чисто театральными требованиями свободы слова на сцене, уничтожения административного гнета, учреждения взаимного страхования на случай безработицы выдвигались и требования политические: отмена смертной казни, амнистия политзаключенных, созыв Учредительного собрания.
В свободные от спектаклей дни Комиссаржевская предоставляла помещение своего театра общественным организациям. Именно здесь состоялось знаменитое чествование Н.Римского-Корсакова, уволенного из состава профессоров Петербургской консерватории.
...Гроб с телом актрисы, доставленный из Ташкента в Петербург, встречали тысячи людей. Траурная процессия, направлявшаяся к Александро-Невской лавре, растянулась на половину Невского проспекта...
Еще в 1900 году она написала Ходотову: «Когда я умру, я хочу, чтоб на памятнике было написано: „Умом и сердцем правду чуя...она отдаться не сумела ей“. Как тяжело будет лежать под камнем с такой надписью. Но душа уйдет без обмана, и как важно будет, что многие призадумаются глубоко душой над этой эпитафией».
Ирина Алпатова
