Премьера XV Собиновского фестиваля
С тех пор как в оперный театр главным режиссером был приглашен московский путаник Дмитрий Белов, саратовскую музыкальную общественность как залихорадило, так и не отпускает. Парадоксальное разорванное режиссерское сознание, мутирующее в сторону театра абсурда, далеко не у всех находит душевный отклик.
На нынешнем XV Собиновском фестивале в качестве изюминки был преподнесен веберовский Freischutz («Волшебный стрелок»), кардинально переинтонированный авторами спектакля — режиссером Беловым и художницей Альоной Пикаловой при полной поддержке музыкального руководителя Юрия Кочнева.
Раннеромантическая опера с волшебно-мистическим сюжетом, разворачивающимся на фоне дремучих богемских лесов, была приведена в соответствие с тяжким негативным опытом, накопленным человечеством со времени создания оперы в 1821 году. Уютная сказочка, столь милая сердцу сентиментального немца, в которой идиллически сосуществуют два мира — упорядоченный топос типичной немецкой деревни и загадочный и страшный мир Черного Охотника, — превратилась в сценическом изложении Белова в антиутопию, развернутую в неуютном и вовсе не пригодном для житья пространстве подземного перехода. Сцена отгорожена от зрительного зала железной решеткой, навевающей самые неприятные ассоциации с тюрьмами и лагерями, показалось даже, что безотчетно режиссер, по свойственной ему «мимозной» повадке, стремился отделить, защитить происходящее на сцене, от реакции зала. «Фрейщюц» Белова — это типичный спектакль-предостережение, в нем обыгрываются расхожие мифологемы XX века и страшненькие архетипы культа личности и фашизма, вызревшие за прошедший век в нашем коллективном бессознательном.
На материале веберовской оперы Белов демонстрирует смену ценностных парадигм, революционный сдвиг, происходящий в этике в момент воцарения тоталитарной идеологии (неважно, фашистской или коммунистической): модель поведения ницшеанской «белокурой бестии» с ее культом силы сменяется в финале спектакля на этику рабов, исповедование — в духе тоталитарных сект — беспрекословного повиновения и самоотреченного послушания.
Время действия спектакля — 30-е годы прошлого века. Место действия — Германия, скорее всего, Берлин (а может, Москва — судя по деталям оформления подземного перехода). Сверху раздаются рев клаксонов, шум проезжающих машин, визг тормозов.
По переходу снуют люди, потрепанный бомж прикорнул в углу, его сгоняет с места пришедшая поутру поломойка. В стене обнаруживается неприметная дверка: именно из нее появится маленький незаметный человечек в сером, в мягкой шляпе — типичный «топтун». Это и есть Самьель, страшный своей обыденностью человек из толпы.
Так обнаруживается главный режиссерский прием Белова: он пугает обыденностью злодейства, узаконенностью убийства, приравненного к охоте и принятого в качестве житейской практики. Зло разлито повсюду, мистическое рядом, поту- и посюсторонний миры вложены друг в друга, как матрешки, дьявольский оскал может почудиться в банке с пивом. Стоит лишь спуститься в подземный переход — и ты немедленно оказываешься ближе к адским подземным силам, подпадаешь под их обессиливающие и иссушающие эманации.
Довольно удачно был проведен кастинг. На роль Макса выбрали молоденького белокурого тенора Александра Лукашевича — он выглядел как типичный гитлерюгендовский питомец: тоненькая шейка, худые ключицы и стремление быть как все — то есть, жестоким и безжалостным, безразличным к красоте. С партией он справился вполне прилично. Хороша была и бойкая, реактивная Анхен — Татьяна Соболева. Ее резвое звонкое сопрано летело в зал без усилий, а сложный сценический рисунок, придуманный постановщиком, она выполняла грациозно и непринужденно. Гораздо более плоским и ходульным вышел образ Агаты. Безмятежная невинность настолько владела всем ее существом, что она казалась говорящей куклой, чья функция — страдательная, пассивная. Агата, по мысли Белова, — жертва, добыча. Не могущая повлиять на ход роковых событий. Исполнительнице партии Ольге Кочневой приходилось нелегко, в своем пальтишке, с синей же лентой в волосах, она вела себя как послушная девочка, скованная в движениях и проявлении эмоций. И лишь мягко-лиричный голос и нежнейшие филировки иногда доносили до зала теплый ветер чувства.
Мрачный отшельник — Владимир Верин — вовсе не походил на благостного старца. В финале он, магнетически излучая уверенность и силу, приводит агрессивную, озлобленную толпу к послушанию. Культ белокурой бестии и свободы воли отменены. Отныне толпа исповедует этику и мораль рабов. Ползя за новым пастырем, бомжи нехотя следуют в туннель, туда, где в глубине им уготован новый мир — мир концентрационных лагерей и тотальной несвободы.
Социальный запал постановщиков заслуживает уважения. Особенно, если вспомнить, что профашистские настроения с некоторого времени прочно овладели частью нашего общества. Так что постановка «Стрелка» в Саратовском оперном не только заполнила непростительную лакуну в репертуаре отечественных театров (на российских сценах опера не шла более 100 лет), но и обнажила в художественной форме насущные проблемы времени. Тем самым добросовестно исполнив полагающееся театру от века предназначение — бичевать язвы действительности.
