Тому, кто с ранних лет чувствовал притяжение культуры, искусства, Италия светит неизменным светом, как некая обетованная земля, где, кажется, каждый обитатель в состоянии поведать о событиях, некогда свершившихся в этом городе или замке и вошедших в историю, или, что еще более вероятно, напеть популярную арию Верди. Эта воображаемая Италия так же похожа на подлинную, как лакированные открытки – на настоящие памятники, или анилиновое небо на тех же открытках – на настоящее небо, которое в Италии редко бывает абсолютно ясным. Конечно, итальянское небо бесконечно яснее нашего северного дымного российского неба. Но тем, кто побывал в солнечной стране, знакомо чувство досады, когда, взобравшись на какую-нибудь прославленную смотровую площадку, турист тщетно силится разглядеть вожделенную панораму, подернутую полупрозрачной голубоватой дымкой, что по-итальянски называется “foschia”. Паданская равнина, единственная большая плоскость в гористой Италии, являет внимательному наблюдателю тот же двойной, а на самом деле реальный лик: с одной стороны, прославленные города, основная туристская приманка: Милан, Верона, Падуя, Венеция, полные движения (во многом благодаря тому же туризму), с другой – крестьянская земля, итальянская “campagna”, жизнь которой, как и столетия назад, подчинена циклу сельскохозяйственных работ, и нравы, похоже, немногим отличаются от тех, что существовали сотню лет назад. Все так же среди посетителей бара на часто единственной площади пребладают мужчины, все так же темпераментно обсуждают новости политики и местные pettegolezzi (сплетни, итал.), все так же, как по команде, поворачиваются, если проходящая мимо женщина недурна собой.
Зрелище это цветущей земли способно внушить не только радостные чувства: ее температуры летом, особенно в августе, могут свести с ума не только непривычного иностранца, но и местного уроженца. Зимой же Паданская равнина и вовсе грустна: шесть месяцев в году здесь живут, погруженные в вязкий и влажный туман, что порою делает невидимыми даже прохожих на противоположной стороне улицы. Жители Венето и Эмилии-Романьи, шутя, утверждают, что туман очень помогает в любовных делах: пробираться к подружке по его покровом – меньше шансов быть застигнутыми родителями. “La Bassa”, что в буквальном переводе означает «нижняя», то есть нижняя часть Паданской равнины, та, лежит в непосредственной близости к реке По и питающим ее рекам и речушкам,- кажущаяся бесконечной плоскость, пересекая которую, видишь только маленькие местечки, занятые обработкой земли, производством колбас, копченостей, знаменитых в Италии и за ее пределами. Здесь есть и прославленные города: Парма, Модена, Феррара, но самый типичный облик “La Bassa” создают провинциальные городки и местечки в несколько сот жителей, что неусыпно трудятся под палящим солнцем и страдают от “afa” - духоты, почти непереносимой по причине слишком большой влажности.
Мы минуем туристские маршруты, пролегающие по привычной линии Венеция-Флоренция-Рим и заглянем в этот уголок итальянской земли. Он лежит вдалеке от них и тем не менее знаменит. Его слава не такая броская, и его архитектурные сокровища не так бросаются в глаза. Но этот уголок Паданской павнины между Кремоной, Пармой и Пьяченцей, эта крестьянская страна щедра на таланты: здесь родились и жили оставшиеся непревзойденными в своем искусстве скрипичные мастера Антонио Страдивари и Никола Амати, отсюда отправились на завоевание мира Джузеппе Верди и Артуро Тосканини. Менее громки и меньше значат для российского любителя музыки имена еще двух композиторов: Амилькаре Понкьелли и Отторино Респиги, но и они заслуживают почтительного упоминания. Возможно, когда-нибудь, в другой раз мы заглянем в Парму – в прошлом веке столицу целого государства, герцогства, и сегодня рафинированный город, посетим Кремону и Пьяченцу, некогда цветущие средневековые города, бережно хранящие память о прошлом. Сегоднящний наш путь пролегает по скромным проселочным дорогам (хотя их качество и состояние бесконечно далеки от российских проселочных дорог) и ведет в маленькие местечки. Туда, где прошла значительная часть жизни одного из любимейших композиторов всех времен и народов: Джузеппе Верди. О, эти проселочные дороги! Их неудобные изгибы противны всякой логике, но это сохранившиеся границы феодальной собственности. Так, на пути из одной деревни в другую попадалось феодальное владение, и, чтобы, не дай Бог, крестьянин не ступил ногой на землю синьора, дорога делала крутой поворот. Вот и мы пробираемся по узким дорогам, подобно Джузеппе Верди, что колесил по ним более полутора столетий назад, крестьянину по происхождению, хранившему всегда привязанность к этому, в сущности, затерянному и далекому от блеска городов краю.
Сегодня Буссето – городок, в котором Верди приобщился к музыкальному образованию и встретил своего покровителя и будущего тестя Антонио Барецци,- насчитывает восемь тысяч жителей. Во времена Верди их было всего две. Буссето, где существует международный конкурс «Вердиевские голоса», абсолютное большинство улиц носит имена композиторов, одна из двух гостиниц называется «Двое Фоскари» в память об одной из ранних опер маэстро (и, кстати, принадлежит знаменитому тенору Карло Бергонци), установлен памятник Верди, организован музей, сохраняет облик типичного ”paese” (село, деревня, местечко – итал.) глубокой итальянской провинции с его единственной площадью и наивным любопытством ко всякому пришельцу, с шумящими под характерными портиками рынком и праздными разговорами под бокал вина.
Италия привержена традициям. Рассуждения о том, что в этой приверженности хорошего и плохого, могли бы стать темой еще одной статьи. Но туристу или историку эта приверженность, несомненно, в помощь: представить, какою была жизнь во времена любимых персонажей, довольно легко. В центре городка гордо поднимается, щерится «кремлевскими» зубцами тысячелетняя крепость, некогда приют древней и знатной семьи Паллавичини, а ныне помещение муниципалитета. Но самый удивительный сюрприз,- то, что в крепость встроен театр, открытый в 1868-ом году, при жизни Верди, и любимый Тосканини, который дирижировал здесь оперными сезонами 1913-ого и 1926-ого годов, организованными в память столетия со дня рождения и двадцатипятилетия со дня смерти композитора. В день его открытия (в отсутствие Верди) зеленый цвет праздновал свой абсолютный триумф: в зеленое оделись дамы, зеленый цвет преобладал в украшениях, повсюду плескались зеленые знамена (фамилия Verdi означает «зеленый»). Тому, кто не знает о существовании театра, никогда не придет в голову, что средневековая “rocca” (крепость, итал.) может скрывать эту архитектурную бонбоньерку, украшенную росписями, позолотой, бархатом и вмещающую от силы двести пятьдесят зрителей.
Крепость смотрит на площадь – единственную в обычнейшем “paese” итальянской провинции. Слово “piazza” – «площадь» - легко различить в быстром потоке слов: это средоточие народной жизни, место где время от времени – нечасто – случаются события. От “piazza” начинается главная улица, via Roma, в названии которой отсутствует фантазия, ибо так названы миллионы итальянских улиц, и, как правило, главных. Вот она, самая типичная улица городков “Bassa padana”, длинная и довольно узкая, с портиками по обеим сторонам – единственным убежищем от жестокого солнца. В день, когда я прохожу по ней в поисках Palazzo Orlandi, одного из обиталищ Верди, на улице раскинул свои прилавки рынок, и, уж конечно, бойко и в темпераментных выражениях зазывающим покупателей бродячим торговцам дела нет до великого земляка. Первый дом, который купил себе Верди, когда после огромных успехов первых опер «Набукко» и «Ломбардцы» заработал деньги (это стремление долгое время оставалось навязчивой идеей выходца из бедняков), ничем не выделяется среди характерной застройки улицы. Когда, наконец, я его нахожу, безмолвие увитого зеленью двора поражает. Вот оно, прошлое, бесконфликтно существующее рядом с суетным настоящим. До живой души невозможно достучаться. Наконец, слышится чье-то затрудненное дыхание: кряхтя и опираясь на палку, по лестнице тащится смотритель, он же гид, который сам по себе, без Верди и его палаццо, является достопримечательностью. Гид – фамилия его Гуарески, как у другого его выдающегося земляка, писателя-сатирика Джованнино, а имя – Гульельмо – и вовсе вышло из употребления, - с гордостью признается, что ему восемьдесят пять лет. Видимо, Верди он любит, потому что с удовольствием сообщает мне подробности о том, как был организован в те времена дом и как проводили время хозяева. Сюда Верди привез из блестящего Парижа Джузеппину Стреппони, на которой женился только спустя многие годы; ее рояль, прибывший с ней из веселой столицы Франции, несмотря на глухой звук, и сегодня откликается на любовное прикосновение. Так в прошлом блестящая певица, властительница Ла Скала, преждевременно потерявшая голос и переселившаяся в Париж, чтобы преподавать пение, сменила открытую столичную жизнь на прозябание в глуши, среди тишины и туманов, и все во имя любви к Верди, любви, которая, возможно, не получила должной компенсации. Местные жители, с их традиционной католической моралью, не приняли Джузеппину, мать двоих (насколько известно мне; почтенный гид уверяет, что их было четверо!) внебрачных детей. С улицы неслись оскорбительные выражения, а как-то раз камни, пущенные чьей-то добродетельной рукой, разбив стекло, поранили Джузеппине лицо. Впоследствии Верди купил загородный дом неподалеку от Буссето, в Сант-Агате, куда они и переселились, подальше от сплетен и проявлений враждебности. Но жизнь Джузеппины, умной, утонченной, носительницы большой культуры (кто задавался вопросом, в какой мере обязан ей «медведь» Верди) останется трудной: в непосредственном соприкосновении с характером неотесанным, несгибаемым и замкнутым (типичный крестьянский характер, описанный местными писателями), она будет страдать от одиночества, измены и оскорбленной гордости, изливая душу в огромной переписке, в конце концов примирившись с судьбой и все же так и не полюбив жизнь в глухой провинции на влажной и туманной Паданской равнине. Ту, что, наоборот, предпочитал ее великий спутник, ненавидевший суету городов.
Выйдя из дома Верди, захожу в ближайший магазинчик, где продаются прославленные местные деликатесы: сыры, колбасы, копчености. Магазинчик оказывается не простым, а знаменитым: существующий более ста пятидесяти лет, он видел в числе клиентов членов семьи Верди и самого маэстро. В качестве музыкального фона в магазинчике неумолчно звучит музыка Верди, а его интерьер полон сувениров, связанных с именем автора «Риголетто», «Травиаты» и «Трубадура». Есть даже фортепиано. Соблазненная восхитительным запахом, покупаю немного “culatello” – в буквальном переводе «задок» - особая, самая вкусная и дорогая разновидность пармской сырой ветчины. Цена его непомерна – 120 тысяч лир, почти 60 долларов за килограмм, но держа на языке тонко нарезанные, почти прозрачные ломтики (на этот счет итальянцы – неисправимые гурманы – выработали правило), понимаю, что culatello этих денег стоит.
В старинной bottega (лавка, итал.) мое впечатление, что до Верди мало кому осталось дела, дает сбой: пожилой, с крашеными волосами хозяит оказывается страстным меломаном. Узнав, что я из России, он заставляет меня оставить автограф в уже и так пухлой книге, и говорит без умолку, вспоминая с гордостью, сколько чем-нибудь да отличившихся посетителей прошло через его историческую боттегу. Узнав, что следующий этап моего пути, - дом, где родился Верди, он шепчет мне на ухо: синьора, не верьте, дом, что увешан мемориальными досками, вовсе не тот, где появился на свет маэстро, а вот если пройдете по улице да отсчитаете третий дом... Прибыв в Ронколе Верди – во времена Верди просто Ронколе – я, конечно, не в состоянии найти указанный хозяином боттеги дом и удовлетворяюсь посещением домика, о котором почитатель маэстро с презрением отозвался, как о подделке. Во времена детства и юности композитора здесь располагались почтовая станция, магазинчик, в котором родители Верди торговали нехитрым набором продовольствия и osteria – харчевня, где те же родители подавали крестьянам и проезжим вино и polenta - кукурузную кашу.
Писатель Джованнино Гуарески, земляк Верди, родившийся в этих местах на добрую сотню лет позже самого прославленного сына “Bassa padana”, назвал родной ему мир “mondo piccolo”, «маленький мир». Маленький, потому что он занят решением самых насущных проблем: ест, пьет и производит, чтобы было что есь и пить, далек от интеллектуального напряжения и суеты больших городов и не может похвалиться образованием. Мир итальянских крестьян, наделенных здравым смыслом, что сильнее любых политических страстей, и, уж конечно, лишенных волос на языке, как выражаются местные жители: безмерно преданные шутке, они, если нужно сказать правду, не прибегают к любезности и лести. Мир, который благополучно здравствует по сей день, трудясь в поте лица и восхищая чудными плодами своей земли: хлебом, фруктами, сырами и колбасами и попутно рождая гениев. Плоть от плоти «маленького мира» и великий мастер мелодрамы Джузеппе Верди, который в год переписи населения в графе «профессия» указал «земледелец», невзирая на мировую славу музыканта.
Описанная нами реальная Италия далека от той, что представляют красочные путеводители. В чем-то она способна разочаровать русского путешественника, с детства впитавшего любовь к памятникам Возрождения и подсознательно представляющего себе эту страну в качестве средоточия искусства и ничем другим. Но, хорошенько подумав, я ценю крестьянскую Италию не менее Италии «городов искусств» - Венеции, Флоренции, Рима. За правдивость, великодушие, любовь к жизни. За способность рождать гениев.
