Мы продолжаем проект «Советские примадонны», посвященные творчеству и судьбам оперных певиц – народных артисток СССР. Сегодня публикуем материал Е. Грошевой, где с любовью рассказано о творческом пути выдающейся русской певицы Тамары Милашкиной.
Пение Милашкиной всегда волнует…
Вряд ли дарование и мастерство народной артистки СССР Тамары Милашкиной нуждается в рекомендациях. За двадцать лет ее сценической жизни в Большом театре талантливую певицу узнали слушатели многих советских городов и новостроек, крупнейших центров Европы, США, Канады. Ее искусству посвящены различные статьи, рецензии, отзывы видных деятелей культуры. И все же нельзя начать очерк о певице, не сказав сразу же о ее главном «оружии», которое берет в плен тотчас, лишь актриса появляется на сцене, — о ее голосе.
Голос Милашкиной уникален; природа и умный труд щедро одарили его свободой и богатством красок, полнотой и округлостью звука — звонкого, полетного в верхних нотах, содержательного, грудного на низах, одинаково собранного и выразительного во всем диапазоне, охватывающем около двух с половиной октав. В высокой оценке голоса певицы сходятся все, даже самые беспристрастные критики. Достаточно привести слова рецензента французской газеты «Орор», писавшего в связи с парижскими гастролями Большого театра (1970 год): «В спектакле „Пиковая дама" прозвучало восхитительное сопрано Тамары Милашкиной. Она слегка напоминает Викторию де Лос Анхелес, но голос намного роскошнее, теплее, трепетнее. И ведет певица роль так уверенно, с такой совершенной техникой, с такой ровностью своего бархатного тембра до самых высоких нот, какие редко встречаются в подобном сочетании.
После Марии Ерица в 1922 году и Тебальди в 1950 году, я не помню, приходилось ли мне слышать сопрано, обладающее всеми этими достоинствами». Это свидетельство Жана Мистлера, члена Французской академии, человека, обладающего большим слуховым опытом, подтверждает исключительность вокального таланта Милашкиной.
Но голос ведь всего лишь инструмент; иной певец свободно извлекает красивые, но безжизненные звуки, а другой владеет даром волновать, «хватать за душу», как говорят у нас в народе. Подобный дар свойствен только духовно богатой натуре, эмоционально открытой, непосредственной. «Заслугой актера, как и поэта, является душа, способная постигать»,— подчеркивал Стендаль.
И пение Милашкиной всегда так волнует потому, что в нем слышится «душа, способная постигать». Именно очарование этой природной одаренности заворожило слушателей при исполнении молодой певицей столь различных по духу, по стилю, по содержанию вещей, как изысканная, овеянная тончайшим настроением вокальная миниатюра Дебюсси «Вечер» или русская народная песня с ее «распахнутым» чувством. Это произошло на конкурсе вокалистов во время VI Всемирного фестиваля демократической молодежи и студентов в Москве, где студентка четвертого курса Московской консерватории стала обладательницей золотой медали.
Приведу высказывание авторитетного «очевидца» — известной советской певицы Н. Рождественской: «Если бы меня спросили, какие черты характеризуют советскую вокальную школу, я бы для примера взяла выступление певицы Т. Милашкиной (ученицы Е. Катульской)... На сцену вышла скромная девушка в коротком неконцертном платье. Ее облик, походка, руки — все было естественно и просто, внешне волнение ни в чем не проявлялось. С первых же звуков обаятельного голоса — она на piano начала петь русскую песню „Подуй, подуй, непогодушка" — в зале стало совершенно тихо. Прекрасную, немудреную песню певица исполнила с исключительной глубиной, богатством красок. И это было понятно не только нам, для которых песня — родное, но и иностранным артистам — членам жюри».
Весной следующего года, еще не окончив консерватории, Милашкина стала солисткой Большого театра, превосходно спев партию Татьяны в «Евгении Онегине» Чайковского.
Этот дебют заставил сразу понять: да, на лучшую столичную сцену пришло дарование, достойное ее масштабов. Легко представить, что артистке близка девичья мечтательность Тани, взращенная под сенью сельской тишины безоглядная жажда любви... Но откуда у нее взялись та строгость, холодность, далее надменность, которые отразились на ее лице, когда под руку с Греминым она появляется на петербургском балу, или гамма противоречивых чувств, переживаемых Татьяной в последней встрече с Онегиным? Здесь уже можно было говорить не просто о сценических способностях Милашкиной, а о подлинном даре перевоплощения.
Это подтвердилось очень скоро. За пушкинской героиней последовали Катарина в прелестной комической опере Шебалина «Укрощение строптивой» и Наташа в героической эпопее Прокофьева «Война и мир». Обе партии — и шекспировская упрямица, и поэтически трепетная героиня Толстого, принесли Милашкиной новый успех. Молодая актриса нашла рельефные, убеждающие своей правдивостью штрихи в обрисовке и своенравной, прямой, гордой Катарины, и юной Наташи, переполненной восторженно-нетерпеливым предвкушением непременного счастья... Такие большие, сложные «игровые» партии были спеты Милашкиной всего за один год с небольшим! Вот тогда стали очевидны огромные резервы глубинного таланта певицы, ее умение собраться, мобилизовать все силы, память, воображение для выполнения серьезных художественных задач.
Черты эти сослужат певице огромную службу в ее дальнейшей сценической судьбе. Вокальное дарование, способность быстро схватывать и усваивать все, чему ее учили (этому свойству Тамары всегда радостно удивлялась Е. Катульская — ее первый и единственный педагог), чисто человеческие качества молодой певицы привлекли к ней внимание и симпатии деятелей миланского La Scala, когда она в составе первой группы молодых советских певцов была направлена Министерством культуры СССР в Милан для подготовки партий итальянского репертуара в его alma mater. Собственно постановкой голоса певица там не занималась. Он был уже прекрасно отшлифован ее московским педагогом. Не случайно крупный итальянский дирижер, друг русской музыки, Джанандреа Гавадзени удивленно сказал ей: «Тамара, какое хорошее место имеет ваш голос!»
Результаты не замедлили сказаться. За неполный год пребывания в Милане Милашкина успела выучить на итальянском языке такие крупные партии, как Аида, Леонора («Трубадур» Верди), частично — Тоска (Пуччини) и Алиса («Фальстаф» Верди) и полностью трудную ансамблевую партию Лиды — героини никогда не ставившейся у нас оперы Верди «Битва при Леньяно». Быстрота и точность, с которыми певица выполняла указания концертмейстеров и дирижеров, ее вокальный профессионализм позволили руководству театра доверить Милашкиной не только «страховать» все спектакли «Битвы», а и выступить в одном из них. Затаив волнение, шла Тамара на репетицию — ее слушала сама Мария Каллас! Но привычка мобилизовать волю помогла и здесь. Милашкина заслужила одобрение знаменитой певицы, аплодисменты оркестра, а затем, на спектакле — расположение горячей и требовательной итальянской публики. Так Тамаре выпала честь первой из советских певцов раз рушить «барьер недоверия» и с блеском защитить авторитет русской вокальной школы на миланской сцене. Реальным признанием этого был подаренный певице на прощанье дирекцией La Scala сценический костюм ее героини Лиды и приглашение спеть в следующем году три спектакля «Трубадура»!
В обозрении январских событий 1962 года «Правда» писала: «Выступая на сцене всемирно известного миланского театра La Scala, молодая солистка Большого театра Тамара Милашкина вызвала бурю восторгов. Спасибо, Тамара Милашкина! И за то, что вы достойно поддержали честь советского искусства там, где в этом тоже знают толк, и, главное, за то, что вы своим искусством доставляете неизменно светлую радость любителям прекрасного на родной земле».
Да, за время, проведенное в Италии, выявилась еще одна ценная черта Милашкиной как человека и художника — глубокая привязанность ко всему, что зовется Родиной. По сохраненным Катульской письмам Тамары видно, как она рвалась домой, ни за что не соглашаясь на предложение остаться хотя бы на три-четыре месяца. И настояла на своем. Более того — Тамара не очень горевала, когда в связи с занятостью в театре ее не отпустили на гастроли в Милан. В тот момент певица как раз готовила партии в двух операх Верди — Елизаветы Валуа в «Доне Карлосе» и Алисы в «Фальстафе», которые скоро были поставлены в Большом театре и в Кремлевском Дворце Съездов.
И снова разительный контраст! Златокудрая королева с холодным, как мрамор, профилем камеи, гордая и неприступная с виду, внутренне одинокая и несчастная среди мрачной пышности испанского двора. Тщательно скрываемая, но терзающая ее любовь к инфанту, сыну короля... Изумительно по глубине лирической экспрессии, тончайшей нюансировке и чувству формы звучала ария Елизаветы у распятия... И рядом с этим романтическим образом — живая, бойкая Алиса Форд, «заводила» в насмешливом розыгрыше старого сластолюбца Фальстафа. Сложные ансамбли, подвижные комедийные мизансцены...
60-е годы особенно насыщены активной творческой деятельностью, освоением новых и новых больших ролей. Одну партию за другой поет Милашкина, все повышая «градус» драматической напряженности образов. Лиза в «Пиковой даме», Мария в «Мазепе» Чайковского; Аида; Ярославна в «Князе Игоре» Бородина; Феврония в «Сказании о невидимом граде Китеже», Вера Шелога в «Боярыне Вере Шелоге» и Ольга в «Псковитянке» Римского-Корсакова. Две последние партии впервые были спеты одной певицей в один вечер!
Лиза... Изящно посаженная голова в белом парике, печально поникшая фигура в бледно-сиреневом кринолине. Вся пластика такая сдержанная, чисто русская, певучая, как и голос — задумчиво-нежный, ласкающий и в то же время страстный. А в сцене у Канавки (в Большом театре — у набережной) тоскливая жалоба измученной души и бурное отчаяние, толкающее Лизу в темные воды Невы... Лиза — Милашкина и Герман— Атлантов! Пожалуй, опера Чайковского давно не знала такого редкого слияния выдающихся голосов и такого «созвучия» артистических темпераментов!..
После премьеры «Сказания о невидимом граде Китеже» все сошлись во мнении, что подлинным поэтическим центром спектакля стал образ Февронии, созданный Милашкиной. Партия — как и вся опера — сложная, неоднозначная по философскому смыслу.
На первый взгляд может показаться, что характер роли Февронии позволяет поручить ее лирическому сопрано. Но на самом деле эту партию способен одолеть только голос, в котором есть и ласковая нежность, и драматическая сила. Он должен «пробивать» весьма плотный оркестр не верхними нотами, а широкой песенной кантиленой «на центре».
При всей чистоте и кажущемся всепрощении Февронии (еще при жизни Римского-Корсакова критики видели в этом образе воплощение толстовской идеи «непротивления злу») Милашкина утверждает в сознании зрителя верность своей героини несокрушимым нравственным идеалам. В этом, несомненно, истинное философское «зерно» образа.
Неотразимой девичьей прелестью пленила зрителей Маргарита Милашкиной, когда певица выступила, и весьма неожиданно, в этой лирической партии оперы Гуно «Фауст», вновь удивив вкусом и умением подчинить средства выразительности новой художественной задаче, столь отличной от предыдущих. Так и запомнилась ее юная Гретхен со славянской душой, с лицом, светящимся милой простотой.
Когда в театре репертуар лирического и драматического сопрано оказывается для Милашкиной почти исчерпанным, она самостоятельно готовит роли, исполняя их на других сценах или в концертах. Если, например, «Тоска» Пуччини в 60-х годах еще не шла в Большом театре, то певица выступает с этой партией на русском языке в Большом зале консерватории, в концертном исполнении оперы под управлением Е. Светланова. А вскоре ее Тоску — уже по-итальянски— слушают жители Парижа, городов Финляндии, Норвегии и других стран. Венская критика назвала Милашкину с первых же ее выступлений в Австрии «прекрасной Тамарой» и «русской итальяночкой».
Непосредственность — редкий талант, присущий чуткой художнической натуре, способной жить «в предлагаемых обстоятельствах». Такая способность помогает Милашкиной в самых трудных ролях, самых напряженных ситуациях находить, казалось бы, простой акцент, позволяющий по-новому осветить характер. Этим певица покорила в «Тоске» даже предвзятых слушателей, знавших многих исполнительниц заглавной партии оперы итальянского композитора. Ну кому же неизвестно, что Флория Тоска с ее жарким южным темпераментом так нее неистова в любви, в ревности, как и в ненависти? Но Милашкина предлагает нам совсем иную Тоску, убеждая в ее реальности правдой интонаций. Не только арии или сцены, но даже одна фраза, одно слово, вырвавшееся как бы из самого сердца актрисы, придают сценическому образу особый, глубоко трогающий эмоциональный колорит.
До сих пор помнится, как Милашкина однажды произнесла в молитве Тоски слово «страдаю», прозвучавшее, как стон женщины, действительно потрясенной величайшим горем. И сразу оперная героиня, которую иной раз представляют крайне ходульно, у Милашкиной обрела плоть и кровь живого человека. Внутренне лиричная Тоска Милашкиной менее всего пассивна. Она смертельно ранит тирана Скарпиа, борясь не только за свою чистоту, за верность Марио. Удар ее ножа — это и протест против насилия, деспотизма, унижения человеческого достоинства. С каким ликующим чувством она рассказывает Каварадосси о своем поступке, как торжественно и величаво сливаются их голоса в дуэте третьего акта, и как просто, безо всякой аффектации проводит актриса заключительную сцену. Трагичность образа Тоски подчеркивается контрастом между цельным, самоотверженным характером и жестокими условиями, влекущими ее к гибели.
Для искусства Милашкиной характерно полное отсутствие формального отношения к образу, стремления «пощеголять» мастерством, богатством диапазона. Ее голос звонко реет над монументальными хоровыми ансамблями «Аиды». Но аплодисменты наши — не дань технике певицы, а признательность актрисе, своим искренним волнением заставившей на какие-то мгновения жить чувствами ее героини, даже когда внешне образ кажется несколько статичным. Однако в том-то и сила Милашкиной, что она не стремится «играть» во чтобы то ни стало, а все передает прежде всего своим голосом.
На такую скромность, естественную простоту сценического бытия способен лишь художник большого дарования и чувства меры, вкуса, культуры, выпестованной реалистическими принципами советского театрального искусства. Со всей наглядностью Милашкина доказала это в партии Леоноры, когда, наконец, в 1972 году «Трубадур» вновь вернулся на афишу Большого театра. Только теперь певица смогла реализовать мечту, которую лелеяла с миланских времен. Нужно напомнить, что к виртуозной партии Леоноры, нередко исполняемой лирико-колоратурными сопрано, Милашкина подошла, уже пропев весь драматический репертуар театра, имея за плечами почти пятнадцатилетний сценический стаж. А ведь время, шлифуя мастерство, обогащая опыт, иной раз, особенно при недостатке школы, может отразиться на голосовых ресурсах, на тембре.
Но на премьере «Трубадура» Милашкина вышла на сцену такой обаятельной и пластичной, так свежо звучал ее голос, что спектакль можно было принять за ее дебют. Только уверенная, ровная полетность голоса в широкой кантилене andante, где сквозь неясный лиризм вдруг прорывается страстное чувство, то воздушная легкость и чистота колоратур узоров в allegro, изобилующем предельными верхними нотами, говорили о творческой зрелости певицы. С таким блеском и выразительностью артистка проводит всю роль, которая стала поистине «коронной» в ее репертуаре 70-х годов.
Впрочем, впереди была еще Иоланта Чайковского — партия, словно бы созданная для Милашкиной, с ее солнечным талантом, овеянным мягким теплом русской весны. И музыка оперы — этот восторженный гимн природе, добру, красоте — и лучезарный, трогающий безропотной покорностью судьбе образ слепой дочери короля Рене, оказались очень близки непосредственному, отзывчивому в каждом своем импульсе артистическому дарованию певицы. Она увлекает зрителей своей беспредельной искренностью, чутким постижением музыки, горячим воодушевлением, с которым проводит центральную сцену с Водемоном. И здесь нельзя снова не сказать о столь счастливо сложившемся на сцене Большого театра дуэте Милашкиной и Атлантова.
Артистов объединяет и жажда новых творческих свершений, стремление к воплощению значительных образов мировой оперной литературы. Им порой «тесен» репертуар Большого театра, и тогда готовятся партии по «заявкам» зарубежных стран. Так родились роли Амелии и Ричарда в «Бале-маскараде» Верди, прошедшем с исключительным успехом на двух весенних фестивалях в Висбадене (ФРГ), партии в «Реквиеме» Верди (Гамбург). Слушателей привлекает в Милашкиной и Атлантове и их культура, которая никогда не позволяет им демонстрировать самих себя (как говорится, «лезть на рампу», к чему нередко склонны зарубежные певцы). Наоборот — они испытывают особое вдохновение, когда поют в одном спектакле с такими исполнителями, как И. Архипова, Е. Образцова, Ю. Мазурок, Е. Нестеренко и другими, составляющими ныне ядро крупнейшей столичной оперной труппы.
Мы знаем, что неверно во всех случаях отождествлять образы, созданные художником, с его собственной личностью. Бывает, что они не совпадают. И все же в каждой роли большого артиста заметен какой-то «нерастворимый осадок» его человеческой натуры.
Такая особенность очень характерна для Милашкиной. Скромность, естественность, вызвавшие симпатии к юной студентке консерватории еще на ее первом публичном выступлении, певица сохранила не только на сцене, но и в быту, в общении с людьми, в отношении к своей славе. Какой бы успех ни выпал на ее долю — в Москве ли, за границей, — на вопрос, как прошло выступление, надо быть готовым слышать лаконичный ответ: «Нормально» И все!
Милашкина не собирает о себе рецензий, сколь бы лестны они ни были, не коллекционирует своих фотографий, не клеит альбомы (что вовсе не зазорно и даже очень важно для историков театра, для биографов исполнителей). Если и можно «выудить» что-то из тонкой папки, где содержатся материалы ранних лет, то все это, в основном, любовно собрано руками Е. Катульской и ее мужа, для которых Тамара всегда была не только гордостью, но и самым близким, дорогим человеком.
На заре артистической жизни Милашкиной мне довелось высказать в печати надежду, что «испытание славой» послужит ей стимулом для новых завоеваний. Сейчас можно с радостью признать, что творчество певицы не только оправдало все надежды, но и далеко превзошло все ожидания. Волхова в «Садко» Римского-Корсакова, донна Анна в «Каменном госте» Даргомыжского и Дездемона в «Отелло» Верди — новые важные страницы творческой биографии Милашкиной. Двадцать лет сценической жизни артистки принесли ее героиням духовную зрелость, сохранив при этом свежесть их чувств. Голос же, как всегда пленяющий нежной лирикой, в то же время волнует новыми драматическими красками. Свой артистический юбилей Милашкина встречает в полном расцвете таланта и мастерства.
Источник: Грошева Е. Тамара Милашкина. // Певцы Большого театра СССР. Одиннадцать портретов. – М.: Музыка, 1978. - с.83 – 97
