Сразу после спектакля «Времена года» Анжелен Прельжокаж, чья труппа фактически открыла обновленную сцену Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко и 15-й сезон Французского культурного центра, охотно ответил на наши вопросы.
— Москва любит ваши спектакли, да и вы, судя по вашим регулярным приездам в российскую столицу, отвечаете ей взаимностью.
— Действительно, последние десять лет я приезжаю в Россию с определенной, даже завидной регулярностью. И во время каждого визита, а они случаются раз в два года, нахожусь в сильном волнении, задолго готовлюсь к встрече со зрителями, невольно думаю о том, что нового меня ждет, какие изменения произошли, потому что вижу Москву очень живым и быстро меняющимся городом. И если вашей страной я увлекся в последнее десятилетие, то русский балет люблю давно и не открою Америки, если скажу, что он — одно из самых крупных явлений в истории мирового искусства. Конечно, моя страсть — история дягилевских трупп. Честно говоря, считаю спектакли «Дягилевских сезонов» модерн-балетами. Это сейчас мы представляем их классическими, а ведь Дягилев привлекал на службу танцу авангардных артистов, композиторов, художников, которые зачастую никому не были известны.
— В вашем спектакле смешались люди, звери, странные существа. Почему же для таких, довольно абстрактных фантазий вам понадобился ясный и почти программный опус Вивальди, у которого в музыке очень логично отражена смена времен года?
— К «Временам года» я обратился не случайно. Дело в том, что в предыдущем моем спектакле было много унижения, страданий, да и посвящен он был теме жестокости. Мы очень устали от тех роковых страстей, которые переживали во время репетиций. Поэтому я решил, что следующий спектакль сделаю легким, солнечным, наполненным радостью. Музыка Вивальди к этому замыслу отлично подходит. Эта работа, если хотите, — отдых от брутальности, быть может, и от современного мира, в котором процветают жесткость и насилие. Вивальди мне близок, но я стремился уйти от всяких метеопрогнозов, оставив смену состояний, чувств, эмоций, а они не так уж зависят от смены сезонов.
— Арт-проекты Фабриса Ибера основаны на составлении композиций из обычных вещей, правда, они получают в его инсталляциях самое необычное применение. Почему вы пригласили во «Времена года» этого культового художника?
— Вначале у меня был иной замысел — хотел пригласить пейзажиста или ландшафтного дизайнера, думал о земле, воде, листве, но мне показалось, что это было бы слишком логично, слишком очевидно, слишком классически. Одним словом — примитивно. Тогда вспомнил об очень известном художнике Фабрисе Ибере, который сейчас находится в авангарде визуальных искусств, недавно получил первую премию на биеннале в Венеции. Пригласил его по принципу контраста, который люблю: классическая музыка и авангардное оформление. Композитор и художник — замечательно далекие друг от друга персонажи! Поступил немножко как Дягилев, когда тот обращался к Пикассо.
Экспериментатор Ибер дал совершенно иную окраску замыслу, его оформление стимулировало мою фантазию. Он сочинил собственный мир двигающихся предметов: лестницы-качалки, палки, прикрепленные к штанам, веревку и многое другое. Эти вещи заставляли меня их обыгрывать. Кстати, Фабрис сразу заявил, что все предметы должны быть использованы в спектакле.
— Чем сейчас занимается ваш Национальный хореографический центр в Экс-ан-Провансе?
— Сейчас у нас приятный и волнующий период — с нетерпением ждем открытия нашего театра, который назвали «Черный павильон». Это здание построено специально для нашей труппы, в нем четыре репзала и театральный зал. Такого во Франции не было: практически все труппы работают в студиях для репетиций, и ни одна из них не имеет собственного театра.
— Вы будете показывать в театре спектакли только своей труппы?
— Думаем, что наш «Черный павильон» познакомит зрителей с тем, что творится в мире танца. Планируем приглашать разные театры. Речь идет преимущественно о современном танце, потому что сцена небольшая, на ней не разместишь много декораций, она удобна для небольших спектаклей. Театр также поможет сохранить наш репертуар.
— Судя по вашим репетициям, вы общаетесь с танцовщиками выдержанно, без эмоций. Вы вообще спокойный человек?
— Я — спокойный человек, но весьма требовательный. Могу работать, не повышая голоса, но очень настойчиво, и трачу уйму времени на репетиции, чтобы добиться желаемого.
— Как вы подбираете танцовщиков в труппу?
— Желающие попасть в труппу проходят конкурс, и я отбираю танцовщиков, учитывая их физическую подготовку. Затем тех, кто выдержал проверку на технический уровень, проверяю, что они представляют собой как личности: блестящие они или трагические, радостные или печальные. То есть мне необходимы яркие индивидуальности, которые еще и хорошо танцуют.
— Должен ли танцовщик, приехавший на конкурс, владеть классическим танцем?
— Когда я выбираю танцовщиков, меня совершенно не интересует их танцевальный опыт. Мне нужно культурное, талантливое тело. А как они его тренировали — классическим или современным танцем, йогой или восточными единоборствами, — без разницы.
Ежедневно в театре артисты занимаются и классикой, и модерном. Приветствую практику сменных педагогов — для проведения классов приглашаю на время мастеров из разных трупп. Впрочем, не только в современном танце, но и в классике это сейчас популярно. Есть много педагогов, которые путешествуют из театра в театр.
— Во Франции вы занимались танцем классическим и современным, постигали модерн у Мерса Каннингема в США, серьезно увлечены музыкой, ставили в знаменитых театрах мира, среди которых — Парижская Опера и Штаатсопер, Ла Скала и Нью-Йорк Сити Балле. Какой танцевальный стиль вам ближе?
— Чаще меня спрашивают, открещиваюсь ли я от классики. Классический танец — это часть моей хореографической культуры, важная составляющая моего образования. Естественно, я не могу забыть или отбросить его. Но я пользуюсь классическим танцем, для того чтобы создавать свой собственный танцевальный стиль, строить новые формы.
У современной хореографии есть два пути. Те, кто идет по первому, задаются вопросом о теле, вторых заботит движение. Продуктивным кажется само пересечение обоих путей. Во всяком случае, я занимаюсь тем, что задаю вопросы телу через движение. Тело «вижу» через движение, а природу движения «диктует» тело.
— Кто из хореографов повлиял на вас, на вашу эстетику танца?
— Первым, конечно, назову Нижинского. Его влияние было самым сильным. Затем — Бежар, одна из его заслуг — воспитание танцевальной публики, он увлек зрителей современным балетом. Конечно, Джером Роббинс, один из создателей неоклассического почерка. И многие другие: Мерс Каннингем, Доминик Багуэ, Мари Вигман. Мне кажется, что в танце невозможно быть независимым. Танец — это эстафета, как будто один бежит с палочкой, передает ее следующему, тот — третьему. Каждый вносит свой вклад в развитие танца, которого не существует самого по себе. Каждому что-то предшествовало, и начало было очень давно...
— Вас называют возмутителем спокойствия. Застенки концлагеря в «Ромео», справочник по венерическим болезням в «Казанове» и, конечно, «Благовещение» с танцующей Богородицей и Архангелом Гавриилом. Это умышленный эпатаж? Зачем вы так круто вторгаетесь в классические сюжеты?
— Это очень интересный вопрос. Есть в искусстве намеренная провокация, публика на это легко поддается, для хореографа эпатаж — тот же азарт. Но я делаю только то, что хочу увидеть. Правда, чаще всего понимаю — то, чего добиваюсь, будет провоцировать. Но делаю это не ради эпатажа. Кстати, если люди бурно реагируют, то это хорошо, значит, искусство не растворяется в болоте. Но я совершенно не для того существую и не сочиняю ради возмущения спокойствия.
Что касается классики, то есть истории, актуальные для всех времен. История «Ромео и Джульетты» логично перетекает в наше жестокое время и может быть историей палестинской девушки и израильского юноши, например. Вообще-то полезно — для меня, во всяком случае — перечитывать философскую литературу. Мои настольные книги — трактаты Спинозы и Ницше. Перечитывая их, изменяешь отношение к людям, уточняешь свой взгляд на искусство, пересматриваешь понимание мира.
— Случайно ли возникла в вашем творчестве каноническая евангельская тема?
— Вы, конечно, о «Благовещении». В этом балете есть действенный смысл, сюжет: Ангел приходит к Марии и сообщает о скором рождении ребенка. Ситуация полностью трансформируется на людей. Я всегда задавался вопросом: почему никто не обращался к этой теме? Потом узнал, что Нижинский хотел поставить балет «Благовещение» и даже начинал над ним работать. На премьере в Парижской Опере ко мне подошла взволнованная дочь Нижинского и сказала, что тронута появлением спектакля, о котором мечтал ее отец. Еще у меня есть спектакль, в котором участвуют 12 мужчин, на одну фразу из 14-й главы Евангелия от Марка: «Сие есть Тело Мое». Пытаюсь рассуждать о том, что является физическим телом, а что духовным, дух является телом или тело — духом. Это как раз то, что меня интересует.
Беседу вела Елена Федоренко
