Этот выдающийся русский артист, оказывается, не имеет почетного звания. Кузнецов до сих пор не «заслуженный» и не «народный». Это по жизни неправильно, конечно. Но совсем не странно. Ибо он никогда не станет хлопотать, вообще, хлопоты — не его стиль.
Ему в сентябре исполняется 60 лет, к дате, наверное, оплошность исправят. Но как? Сразу «народного» выдать не могут. А «заслуженным» еще надо пять лет походить. Что ж теперь, как Пушкину, — камер-юнкера в зрелом-то возрасте?..
Кузнецов без малого четверть века в кино, 80 названий в его фильмографии, и это без сериалов. Однако почти не получал, так сказать, абсолютно главных ролей. Все больше играл кого-то «с характером», либо записных служак; бывали и преступники. Все они не героичны — режиссеры кино ведь идут на поводу у внешних данных актера. Но каждый режиссер чует бесподобную достоверность Кузнецова и зовет его обеспечить на экране во всех смыслах правду. Он и обеспечивает одним своим присутствием. Но это для Кузнецова — минимум. В любой своей работе он ни на секунду не выпадает из зрительского зрачка. Однако деликатен: никогда не заслонит собою ни того, с кем в диалоге, ни сам предмет разговора. Он «в паре», «в команде», в ансамбле — но никогда не на вторых ролях, как многие по недомыслию считают.
И мало кто видит, что Кузнецов — умно смиряющий себя до поры вулкан, а вовсе не добряк-обыватель. Один из самых «мужских» мужчин в нашем кино, он выламывается из попсы, ему навязываемой. Сериал про ментов, начавшийся стильно, подспудно иронично, стал угодливым и «прямым», но принес Кузнецову ту самую любовь широкой публики, без которой, как мы привыкли думать, артисту нехорошо. Меж тем Кузнецов всегда знал себе цену.
Работа в фильме «Мой друг Иван Лапшин» Алексея Германа стала дебютом в кино артиста Омского драмтеатра (а до того одиннадцать лет — Хабаровского). Виктор Аристов (второй режиссер у Германа, позже сам постановщик) увидел фотографию Кузнецова в фойе: «Пришел ко мне домой, мы поговорили с полчаса. И если у меня увеличился пульс, то не настолько, чтобы глотать таблетки», — это маленькая цитата из интервью, которое, по журналистскому счастью, двадцать лет назад мне дал Юрий Александрович. Детство в Абакане, в семье пятеро детей; отец всю жизнь служит в милиции, прошел и через угрозыск; первое кино — на полу в деревенском клубе, а на билет за пять копеек меняешь яйцо, которое стащишь дома; покупка баяна — как символа хорошей и правильной жизни, но «Брызги шампанского» остались несбывшейся музыкальной мечтой.
Драмкружок в школе, актерский факультет Дальневосточного педагогического института искусств (в Москве поступать казалось страшно); сцена, где Кузнецов переиграл все вплоть до сказочных и комических персонажей, как и то, «что должен был играть, — роли в сапогах»: «Последний срок», «Деньги для Марии»... Потом — кино, переезд в Ленинград («казалось — во мне что-то изменится в лучшую сторону»); Театр комедии — и уход из театра окончательно ради кино...
— Юрий Александрович, вас дома не застать...
— И правда. Один год не отличаю от другого почти, весь этот звон бокалов с шампанским ничего для меня не значит. За полтора года у меня было четыре фильма и четыре сериала. «Фаворский», «Студенты», «Вепрь» и «Участок». Не считая двадцати шести серий «Оперов».
— А прокатные фильмы?
— «Короткое дыхание» дебютанта Михаила Баркана, где двое пожилых дядечек помогают парню, который воевал в Чечне, возродить желание иметь дело с противоположным полом. Не комедия, хотя на грани.
Еще работа у дебютанта Станислава Лебедева — «Мой первый танец». Там я — дедушка в инвалидной коляске, у него ножки не действуют. И потому он внучка подвигает степ освоить.
— Надеюсь, было что-то и посерьезнее...
— К счастью. У Аллы Суриковой в фильме «Вы не оставите меня». (Тут Кузнецов достает снимки, на которых он — Ленин в кепке.) Не пугайтесь. Играю провинциального актера, всю жизнь изображавшего вождя. И не столь важно, что конкретно Ульянова, сколько то, что — всю жизнь одного. А зал всегда был полон и неизменно вставал. Это 1974 год.
— Совсем иная эпоха.
— Да. И тоже — на грани гротеска. Мы всячески пытались и, кажется, смогли избежать какой-то пародии, дикой иронии, которая сопровождает нынче этот образ. Думаю, даже трогательный получился персонаж... А почти одновременно с этим работал у Павла Лунгина. Он снимал фильм «Остров», это было на станции Кемь на Белом море. Оттуда отправляли этапы на Соловки. До сих пор жуткое место. Кемь-то, помните, пошло из царского ругательства: «Ваше Величество, куда тех-то сослать?» — «А к е..!»
— Что же на «Острове»?
— Неслабая история для меня оказалась. Один адмирал везет эпилептическую дочь (заболела после гибели мужа-подводника) к монаху-целителю. В этом монахе адмирал узнает человека, стрелявшего в него еще в сорок втором году по приказу немецкого офицера. И вот мне нужно было Пете Мамонову, монаху, сказать: «Ах, это ты, сволочь? А мою дочку вылечишь?».
— Спасает?
— Заклинаниями. Но главная моя работа последняя — а может, и всей жизни — в сериале «Вепрь» у Дмитрия Светозарова.
— Он вообще ваш главный получился режиссер.
— Да, фильмов семь или восемь мы сделали. «Вепрь», думаю, очень дорого стоил всем нам. Я — егерь, хозяин заповедника на Дальнем Востоке, где члены правительства охотятся. Фамилия — Обрубков, она не случайна: левую ручку ему еще японцы отрубили... Много у меня серьезных ролей, после которых и депрессии серьезные случались, но вот от этого товарища, хоть съемки в прошлом марте были, до сих пор отойти не могу. Как всегда у Светозарова, там и мистика, и ужас, и психология. Там уже я заклинаю — на бурятском языке... Я месяц сходил с ума перед этой сценой шаманства. Один дубль сняли, меня трясет; слышу — режиссер говорит: «Спасибо, снято», — и они сели все обедать так спокойненько. А я говорю: «Какой супчик?!»...
— Как же после такого вот егеря и такого адмирала играть в простеньком сериале? Это отдых? Поденная работа?
— Нет-нет... Никогда не считал и до сих пор не считаю сериалы чем-то легкомысленным. И в них надо работать достойно. Не могу же я себе позволить в «Операх» играть что-то из «Вепря». Тем более что актер — не магнитофон: нажал кнопку — и стал Мухомором. Отжал — и снова сам собою.
— Режиссеров с серьезными задачами так мало нынче...
— Да уж. А скольких я перевидал за двести серий «Ментов»/ «Оперов»!.. И «клипмейстеры» какие-то, и недоучки, и вообще непонятно кто... Еще начинают учить некоторые! А деньги все экономят, так гонят: по двенадцать — четырнадцать и даже больше эпизодов за съемочный день.
— А почему вы не отказываетесь от чего-то?
— Бывало.
— Ну например?
— Отказался от съемок у Питера Гринуэя, поняв, что голую задницу надо в кадре демонстрировать. Отказался от «Тихого Дона» еще у Сергея Бондарчука. Там был есаул, друг Мелихова. На английском языке. Дали кассету с текстом, первая фраза: «Эй, Грегор Мелихофф!» — с ударением на «о». Я послушал-послушал, посмотрел на исполнителя роли Мелихова — англичанина сорок шестого размера, на такую же Аксинью... и отказался. Хотя платили по тем временам бешеные деньги.
— Расписаться в ведомости — существенно. Как и звание. Как и аплодисменты.
— Да, без всякого ханжества — все это важно. Однако... понимаете, я никогда не любил на поклоны выходить, разве что совсем в молодости. Мне интересно, что будут говорить, когда посмотрят «Вепря». Но интереснее всего, уверяю вас, чтобы наши с Митей Светозаровым усилия — очень тонкие, очень непростые — осуществились. Чтобы пресловутый, извините, эстетический результат случился. Чтобы художественный интерес оказался удовлетворен. А дальнейшее... не наше дело.
Беседу вела Ольга Шервуд
