Симфония No. 1 ми минор, Op. 1 — сочинение Николая Андреевича Римского-Корсакова. Первая редакция — es-moll, op. 1 (1861-65), окончательная редакция — e-moll (1884).
В раннем симфоническом периоде Римского-Корсакова особенно поражает стремительность развития — личностного и собственно музыкального. В этом смысле его можно сопоставить с Мусоргским: в те же годы, когда Мусоргский прошел путь от «Саламбо» до первой редакции «Бориса Годунова» (1863–1868), его младший современник одолел дорогу от Первой симфонии до «Антара».
Характеризуя композиторский дебют Римского-Корсакова — Первую симфонию — как сочинение незрелое, значительно уступающее по художественным достоинствам первым симфониям Чайковского и Бородина, исследователи правы. Но Чайковский и Бородин к моменту создания своих симфоний были зрелыми людьми со значительным жизненным опытом, с законченным образованием. Римский-Корсаков начал работу над симфонией шестнадцатилетним мальчиком, не имеющим сколько-нибудь серьезной музыкальной подготовки: первая часть написана зимой 1862 года, к весне были готовы скерцо без трио и финал, зимой 1863 года, во время стоянки клипера «Алмаз» в Англии, сочинено Andante, зимой 1865-го — трио к скерцо.
(История создания Первой симфонии подробно освещается и в «Летописи», и в переписке Римского-Корсакова с Балакиревым и Кюи. Документы показывают, что, вопреки позднейшим заявлениям в «Летописи», юный композитор не всегда слушался советов старшего друга, да и Балакирев не всегда стремился подавить самостоятельность ученика. Например, он полностью одобрил Andante, присланное Римским-Корсаковым из Англии, и дал лишь краткие рекомендации к его инструментовке (способ употребления арф и т. д.).)
И все же это сочинение стало первой кучкистской симфонией, достойным дебютом и автора, и всего кружка в данном жанре. «Вы последний явились в нашей музыкальной компании, — писал юному композитору Кюи, — и первый написали всю симфонию — спасибо Вам». Слова «всю симфонию» становятся понятными в контексте фактов: Мусоргский, вопреки требованиям Балакирева, не завершил свои симфонические эскизы, Бородин закончил Первую симфонию несколькими годами позднее, работа самого Балакирева над Первой симфонией растянулась на десятилетия. Таким образом, Римский-Корсаков сразу, с первой пробы, определил тот модус отношения к творчеству, который будет ему свойствен до последних дней жизни: доводить до конца задуманное дело. В выражении «первая русская симфония» Кюи формально неточен: несколько раньше появилась симфония «Осеап» Антона Рубинштейна. Далее, однако, Кюи развивает свою мысль: «Русская она потому, что только русский мог ее написать, потому что в ней нет малейшего запаху затхлой неметчины: и мысли, и их развитие — все это могло быть написано только у нас». Это высказывание, полемически направленное против Рубинштейна, перекликается с отрицанием традиционного симфонизма «немецкого типа», которое в те годы проповедовал Балакиреву и его подопечным Стасов.
Тем не менее симфония Римского-Корсакова не отходит от обычной четырехчастной схемы с двумя быстрыми частями по краям и Andante и скерцо в середине, и влияние немецкой музыкальной школы в ней очевидно: энергичный тематизм первого сонатного Allegro напоминает о раннем Бетховене, полетное скерцо и праздничный финал — также о Шумане. Этот комплекс влияний вообще характерен для кучкизма 60-х годов, в частности, он прослеживается у Бородина в Первой симфонии и, с преобладанием раннебетховенского начала, у Мусоргского в «Эдипе», Скерцо, Интермеццо, фортепианных пьесах. Любопытны, например, родственность, в том числе тональная, главной партии первой части в симфонии Римского-Корсакова и первой темы «Эдипа» или некое «предвосхищение Бородина» в скерцо корсаковской симфонии. Отчасти такие связи объясняются руководством Балакирева: как сказано в «Летописи», «печать балакиревского вкуса и приемов [была] гораздо сильнее, чем простое и безучастное руководство развитием техники какого-нибудь профессора контрапункта <...> фигурировали известные мелодические обороты, известные модуляционные приемы, известный колорит инструментовки и т. п.». К этому можно добавить — «известные жанры», а также тональности и их соотношения. Так, скерцо писали в ту пору все члены «Могучей кучки», и отсюда, быть может, отточенность, складность первого симфонического скерцо Римского-Корсакова. Что же касается тональностей, то впоследствии, переинструментуя ранние опусы, композитор одновременно перетранспонировал многие их фрагменты из любимых Балакиревым многобемольных миноров, ре-бемоль мажора и т. д. в более общепринятые тональности (у Мусоргского балакиревские тональности остались, как известно, предпочтительными и в зрелом периоде).
Наиболее самобытно в Первой симфонии Andante на тему народной песни «Про татарский полон». Тему Римскому-Корсакову дал Балакирев, это одна из песен, записанных им от писателя-этнографа П. И. Якушкина. Удачными оказались и выбор песни повествовательного, эпического жанра, и форма вариаций на soprano ostinato, примененная композитором. Сам он указывал как на прототип Andante на арию Ратмира «И жар, и зной...»; не прошли мимо его внимания и приемы обращения с народными темами в хорах «Жизни за царя», «Камаринской» Глинки, в первой русской увертюре Балакирева. При всем том в суровых образах Andante — конкретно русских и потому несколько выпадающих из более общего строя симфонии — угадывается будущий автор эпических опер; с исключительной естественностью проведено здесь варьирование темы, безупречны контрапунктирующие ей подголоски. Чайковский отмечал также в Andante оригинальность ритма, прелесть инструментовки, новизну формы, «а главное — свежесть чисто русских поворотов гармонии». В Andante ярко сказалось то отношение к песне, которое зрелый композитор охарактеризует афоризмом: «Для меня народная песня — уже программа»: симфонические вариации на «Татарский полон» раскрывают содержание песенного повествования.
М. Рахманова
