15 Romances, Op. 26
«Есть много звуков» (слова А. К. Толстого)
«Всё отнял у меня» (слова Ф. И. Тютчева)
«Мы отдохнем» (слова А. П. Чехова из пьесы «Дядя Ваня»)
«Два прощания» (слова А. В. Кольцова)
«Покинем, милая» (слова А. А. Голенищева-Кутузова)
«Христос воскрес» (слова Д. С. Мережковского)
«К детям» (слова А. С. Хомякова)
«Пощады я молю!» (слова Д. С. Мережковского)
«Я опять одинок» (слова И. А. Бунина, из Шевченко)
«У моего окна» (слова Г. А. Галиной)
«Фонтан» (слова Ф. И. Тютчева)
«Ночь печальна» (слова И. А. Бунина)
«Вчера мы встретились» (слова Я. П. Полонского)
«Кольцо» (слова А. В. Кольцова)
«Проходит всё» (слова Д. М. Ратгауза)
Созданию таких крупных, капитальных произведений Рахманинова, как Вторая симфония, фортепианная соната d-moll, Третий фортепианный концерт, предшествовала группа романсов, объединенных в ор. 26. Некоторые стилистические особенности этого цикла связаны с оперными исканиями композитора того же периода, что, в частности, проявляется в особом внимании к вопросам вокальной декламации. Если вспомнить, что именно эта сторона вызывала наибольшие упреки в «Скупом рыцаре» Рахманинова, то вполне естественна та тщательность, с которой он относился здесь к декламационной выразительности вокальной мелодики.
Некоторые из Пятнадцати романсов ор. 26 носят характер драматического монолога с детальным воспроизведением выразительных оттенков словесного текста в вокальной партии. К их числу относится «Мы отдохнем» на слова заключительного монолога Сони из чеховского «Дяди Вани». Этот пример особенно показателен тем, что композитор использует в данном случае прозаический текст,— прием, для того времени во всяком случае, необычный в камерном вокальном жанре. Партия голоса, в начале чисто речитативная по своему складу, затем приобретает известную распевность, однако все экспрессивные и смысловые цезуры словесного текста строго выдержаны на всем ее протяжении. Впрочем, романс этот нельзя отнести к лучшим в цикле из-за некоторого несоответствия характера музыки просветленно-скорбному лиризму заключительной сцены чеховской пьесы. У Рахманинова господствует безнадежно мрачное настроение, подчеркиваемое тяжелыми «колокольными» звучаниями и ритмом траурного шествия.
Большей художественной цельностью отличается проникнутый гневным обличительным пафосом романс «Христос воскрес». Музыка его впечатляет суровым драматизмом, мужественностью тона. Стихотворение Д. С. Мережковского, положенное в основу этого романса, переосмыслено композитором, с него снят присущий ему оттенок надрывности. Тяжелый, размеренный ритм сопровождения придает драматической экспрессии сдержанный, внутренне собранный характер. Страстность протестующего чувства сочетается со строгой, величавой эпичностью. Интонация старинного русского распева со столь характерным для Рахманинова секундным «раскачиванием» мелодии служит зерном, из которого вырастает фортепианная партия романса:
Иной тип декламации представлен в таких романсах, как «К детям» (слова А. С. Хомякова) и «Вчера мы встретились» (слова Я. П. Полонского). Вокальная партия их основана на интонациях простой, проникновенно искренной и задушевной речи. Мелодическая линия, развертывающаяся плавно и спокойно, постоянно прерывается паузами, придающими ей тон сосредоточенного раздумья, фактура аккомпанемента простая и экономная. Все это роднит названные романсы с вокальной лирикой Даргомыжского. Более удачен из них первый, в вокальной партии которого тонко, без излишней акцентуации передан амфибрахический ритм стихотворного текста. Яркий драматический контраст вносит заключительное построение, где мажор сменяется одноименным минором и патетический возглас «О, дети!» передает глубокое душевное волнение и тревогу.
Стремление Рахманинова к детализированной декламационной передаче поэтического текста не всегда достаточно оправдано характером последнего. Не лишено основания замечание Кашкина, что в романсе «Кольцо» на стихи А. В. Кольцова более уместна была бы форма песни, нежели драматического монолога. Стихотворение Кольцова (которое сам поэт назвал «песней») написано в типично песенном размере с чередованием двухстопной анапестической строки и пятисложной строки с усечением последнего ударного слога. Этот характерный ритм не сохраняется при той форме музыкального воплощения, которую избрал композитор.
Интересно подошел Рахманинов к воплощению другого кольцовского стихотворения — «Два прощания», разделив слова разных персонажей между двумя певцами (баритон и сопрано). Получилось подобие драматической оперной сцены с яркими выразительными контрастами и характеристиками «действующих лиц». Два рассказа девушки о ее прощаниях с любимыми молодцами написаны в различной манере. Первый из них выдержан в спокойном речитативно-повествовательном складе с простым, преимущественно аккордовым сопровождением; некоторые обороты напоминают здесь Мусоргского. В рассказе о втором прощании речь девушки становится страстно-взволнованной, характер напряженной драматической экспрессии приобретают и вокальная мелодика и партия фортепиано с подвижным ритмическим рисунком и цепью уменьшенных септаккордов и нонаккордов.
Наряду с такими сочинениями, в которых композитор стремится расширить сферу камерной вокальной лирики и выйти за пределы жанра романса в обычном понимании этого слова, мы находим в рассматриваемом цикле и тонкие, поэтически проникновенные вокальные миниатюры чисто лирического склада, примыкающие к уже ранее наметившимся линиям рахманиновского романсного творчества. Таков благоуханно свежий, ясный по настроению романс «У моего окна». Не только по своему общему образно-эмоциональному строю, но и по характеру музыкального изложения и даже сходству некоторых интонационных оборотов, наконец, по единой «весенней» тональности A-dur он очень близок к романсу «Здесь хорошо» (на слова той же поэтессы Г. А. Галиной) из предыдущего вокального цикла Рахманинова. Простота и лаконизм лирического высказывания сочетаются в обоих романсах с необычайно тонкой выразительной нюансировкой и своеобразной «игрой светотени», благодаря чему довольно банальный стихотворный текст получает значительно обогащенное, художественно облагороженное воплощение в музыке.
К высшим достижениям Рахманинова в области камерного вокального творчества надо отнести романс «Ночь печальна» на стихи И. А. Бунина. Несмотря на то что «бунинское» начало вообще было очень родственно Рахманинову и проявлялось во многих его сочинениях, это единственный случай непосредственного обращения композитора к творчеству столь близкого ему по духу поэта и писателя, если не считать романс «Я опять одинок» на слова Т. Г. Шевченко в переводе Бунина из того же опуса. При крайнем лаконизме и краткости романса «Ночь печальна», охватывающего всего 24 такта, композитору удалось воплотить в нем большое и значительное содержание. Образ одинокого путника, бредущего в далекой, бескрайней степи темной и глухой ночью, освещаемой лишь мерцающим в туманной дали огоньком, символичен, отчасти перекликается с содержанием раннего бунинского рассказа «Перевал». Рахманинов очень тонко сумел почувствовать и передать лирическую многозначность этого небольшого стихотворения, выявить его глубокий психологический подтекст, скрытый за скупыми стихотворными строками с едва лишь намеченными поэтическими образами.
Это достигается композитором посредством взаимодействия различных элементов вокальной партии и фортепианного сопровождения. Постоянным, почти неизменным фоном служит ровное, текучее ритмическое движение квинтолями. Оно прерывается лишь на несколько тактов в середине, где взволнованные речитативные реплики, выражающие мучительно страстный, безответный вопрос («Но кому и как расскажешь ты, что зовет тебя, чем сердце полно?»), подчеркиваются скандированными аккордами. К подобной форме изложения Рахманинов прибегал неоднократно для передачи длящихся лирических состояний, ассоциирующихся с пейзажными образами. Здесь это и образ глухого ночного безмолвия посреди широко раскинувшейся степи, и выразительный прием обрисовки «созвучного» этому пейзажу душевного состояния — тоски одиночества, безнадежности порывов к счастью. Одновременно в партии фортепиано развертывается широкая, необычайно выразительно насыщенная певучая мелодия с типично рахманиновским длительным, постепенным восхождением к вершине. Именно эта тема, на которую «накладываются» мелодические фразы голоса, служит главным обобщающим элементом произведения. В ней слышится страстная любовь к жизни, неугасимая жажда света и радости, дающая силы для того, чтобы идти дальше и вперед по жизненному пути, вопреки окружающему мраку и унынию (Значение данной темы подчеркивал сам композитор, указывая, что в романсе «Ночь печальна» нужно петь главным образом не певцу, «а аккомпаниатору на рояле».).
Изяществом и поэтичностью настроения привлекает светлый, пасторально окрашенный романс «Покинем, милая» на слова А. А. Голенищева-Кутузова. В нем проявляется та же, характерная для зрелого Рахманинова тонкая, детализированная манера письма, которая позволяла ему достигать разнообразия выразительных оттенков при единстве и выдержанности основного эмоционального тона. Этому способствует, в частности, своеобразный диалог между голосом и партией фортепиано, насыщенной мелодическими подголосками.
Такой же тонкостью психологической нюансировки отличаются и некоторые из образцов драматически взволнованной рахманиновской лирики, представленных в этом цикле. К лучшим из них следует отнести «Всё отнял у меня» на слова Ф. И. Тютчева и уже упомянутый романс «Я опять одинок». И здесь Рахманинов стремится к углублению и концентрации выразительности при внешней сдержанности и лаконизме средств. В основе первого из двух названных романсов лежит предельно краткое, но насыщенное глубоким драматизмом стихотворение, состоящее всего из одного четверостишия. Этого присущего поэту умения «сказать многое в немногом» удалось в данном случае достигнуть и Рахманинову. Каждый выразительный штрих у него строго взвешен, в музыке нет ничего лишнего, никаких патетических преувеличений. Подобная же сжатость, немногословие и высокая степень концентрации выразительных средств характерны для романса «Я опять одинок». Эмоциональные контрасты подчеркиваются в нем сопоставлением декламационных фраз и драматически напряженной вокальной мелодики, сменами темпа и характера фортепианного изложения, стремительными динамическими взлетами и спадами. Менее ярок принадлежащий к той же группе романс на слова Д. С. Мережковского «Пощады я молю!».
Несколько внешний характер носит романс «Фонтан». Рахманинов увлекся чисто колористической задачей, использовав только первую строфу одноименного стихотворения Ф. И. Тютчева и отбросив вторую его половину, в которой содержится философское осмысление нарисованного в начале метафорического образа. В результате получилось эффектное, внешне блестящее, но неглубокое сочинение.
Как и в большинстве своих камерных вокальных опусов, Рахманинов не стремился к какому-нибудь тематическому или внутреннему образному единству. Но первый и последний романсы этого цикла — «Есть много звуков» на слова А. К. Толстого и «Проходит всё» на слова Д. М. Ратгауза — придают ему известное обрамление. Резко контрастирующие друг с другом по своему эмоциональному строю, эти романсы посвящены одной и той же теме. В них воплощены размышления композитора о жизни и искусстве, о собственной позиции по отношению к окружающей действительности.
В стихотворении А. Толстого искусство как сфера возвышенного и чистого созерцания противопоставляется жизненным заботам и треволнениям. И думается, что Рахманиновым вкладывался личный, автобиографический смысл в строки выбранного им стихотворения:
Тяжел ее непрошеный напор,
Издавна сердце с жизнию боролось,
Но жизнь шумит, как вихорь ломит бор,
Как рокот струй, так шепчет сердца голос.
Музыка романса носит торжественный, сосредоточенно-величавый характер, подчеркивая значительность высказанного в нем содержания.
Но такая позиция созерцательной эстетической отрешенности была глубоко чуждой всему складу рахманиновского творчества. Стать в стороне от жизни, оставаясь равнодушным к ее тревогам и волнениям, он не мог, если бы и хотел. И заключительная фраза последнего в цикле романса — «Я не могу веселых песен петь!» — звучит как невольный крик души композитора.
В контрасте двух крайних романсов цикла отражается внутренний разлад, испытывавшийся Рахманиновым в эту сложную и трудную для него, как художника, пору.
Ю. Келдыш
