Yehudi Menuhin
В 30—40-х годах XX века, когда речь заходила о зарубежных скрипачах, имя Менухина обычно произносилось вслед за именем Хейфеца. Это был его достойный соперник и в значительной степени антипод по творческой индивидуальности. Потом Менухин пережил трагедию, быть может самую страшную для музыканта — профессиональную болезнь правой руки. Очевидно она была результатом «переигранного» плечевого сустава (руки Менухина несколько короче против нормы, что, однако, в основном сказалось на правой, а не левой руке). Но несмотря на то, что подчас Менухин с трудом опускает смычок на струны, с трудом доводит его до конца, сила его щедрого таланта такова, что этого скрипача нельзя достаточно наслушаться. У Менухина слышишь то, что ни у кого другого — каждой музыкальной фразе он придает неповторимые нюансы; любое музыкальное творение словно освещается лучами его богатой натуры. С годами его искусство становится все более теплым и человечным, продолжая оставаться в то же время «по-менухински» мудрым.
Менухин родился и вырос в странной семье, сочетавшей свято хранимые обычаи древнего еврейства с утонченной европейской образованностью. Родители происходили из России — отец Мойше Менухин был уроженцем Гомеля, мать Марута Шер — Ялты. Имена своим детям они дали древнееврейские: Иегуди — означает еврей. Старшая сестра Менухина получила имя Хевсиба. Младшую назвали Ялтой, очевидно в честь города, в котором родилась мать.
Впервые родители Менухина встретились не в России, а в Палестине, где Мойше, потеряв родителей, воспитывался у сурового деда. Оба гордились принадлежностью к старинным еврейским семьям.
Вскоре после смерти деда Мойше переселился в Нью-Йорк, где изучал математику и педагогику в Университете и преподавал в еврейской школе. В Нью-Йорк в 1913 году приехала и Марута. Год спустя они поженились.
22 апреля 1916 года появился на свет их первенец — мальчик, которому они дали имя Иегуди. После его рождения семья переехала в Сан-Франциско. Менухины сняли дом на Стейнер-стрит, «одну из тех претенциозных деревянных построек с большими окнами, выступами, резными завитушками и косматой пальмой посреди лужайки перед фасадом, что так типичны для Сан-Франциско, как дома из бурого камня для Нью-Йорка. Там-то, в обстановке сравнительной материальной обеспеченности, началось воспитание Иегуди Менухина». В 1920 году родилась первая сестра Иегуди — Хевсиба, а в октябре 1921 года вторая — Ялта.
Семья жила замкнуто, и ранние годы Иегуди прошли в обществе взрослых. Это и сказалось на его развитии; в характере рано появились черты серьезности, склонность к рефлексии. Замкнутым он остался на всю жизнь. В воспитании его было опять-таки много необычного: до 3 лет он говорил преимущественно по-древнееврейски — этот язык был принят в семье; затем мать, исключительно образованная женщина, обучила своих детей еще 5 языкам — немецкому, французскому, английскому, итальянскому и русскому.
Мать была тонкой музыкантшей. Она играла на фортепиано и виолончели, обожала музыку. Менухину еще не исполнилось 2 года, когда родители стали брать его с собой на концерты симфонического оркестра. Оставлять его дома не было возможности, так как за ребенком некому было присматривать. Малютка вел себя вполне пристойно и чаще всего мирно спал, однако при первых же звуках просыпался и очень интересовался тем, что делается в оркестре. Оркестранты знали малыша и очень любили своего необычного слушателя.
Когда Менухину исполнилось 5 лет, тетка купила ему скрипку и мальчика отдали в обучение Зигмунду Анкеру. Первые шаги овладения инструментом оказались для него очень трудными, вследствие укороченности рук. Педагогу не удавалось освободить от зажатия левую руку, с трудом давалась Менухину вибрация. Но когда эти препятствия в левой руке были преодолены и мальчик сумел приспособиться к особенностям строения правой руки, он стал делать быстрые успехи. 26 октября 1921 года, через 6 месяцев после начала занятий он смог выступить в ученическом концерте фешенебельного отеля «Фермонт».
7-летний Иегуди был переведен от Анкера к концертмейстеру симфонического оркестра Луису Персингеру — музыканту большой культуры и отличному педагогу. Однако в занятиях с Менухиным Персингер допустил много ошибок, роковым образом сказавшихся в конце концов на исполнительстве скрипача. Увлекаясь феноменальными данными мальчика, его быстрым прогрессом, он мало внимания обращал на техническую сторону игры. Последовательного изучения техники Менухин не прошел. Персингер не сумел распознать, что физические особенности организма Иегуди, укороченность его рук, таят в себе серьезные опасности, которые в детстве не проявлялись, но в зрелом возрасте стали давать о себе знать.
Родителя Менухина воспитывали детей необычайно сурово. В 5.30 утра все вставали и после завтрака до 7 часов работали по дому. Затем следовали 3-часовые занятия музыкой — сестры садились за фортепиано (обе стали отличными пианистками, Хевсиба — постоянным партнером брата), а Иегуди брался за скрипку. В полдень следовал второй завтрак и часовой сон. После этого — новые занятия музыкой в течение 2 часов. Затем от 4 до 6 часов пополудни предоставлялся отдых, а вечером приступали к занятиям по общеобразовательным дисциплинам. Иегуди рано познакомился с классической литературой и трудами по философии, изучал книги Канта, Гегеля, Спинозы. Воскресные дни семья проводила за городом, отправляясь пешком за 8 километров на пляж.
Необычайный талант мальчика обратил на себя внимание местного мецената Сиднея Эрмана. Он посоветовал Менухиным поехать в Париж, чтобы дать детям настоящее музыкальное образование, а материальные заботы взял на себя. Осенью 1926 года семья отправилась в Европу. В Париже произошла памятная встреча Иегуди с Энеску.
В книге Роберта Магидова «Иегуди Менухин» приводятся воспоминания французского виолончелиста, профессора Парижской консерватории Жерара Хеккинга, познакомившего Иегуди с Энеску:
— Я хочу заниматься с вами, — сказал Иегуди.
— Видимо, произошла ошибка, я не даю частных уроков,— ответил Энеску.
— Но я должен заниматься с вами, прошу вас прослушайте меня.
— Это невозможно. Я уезжаю в турне поездом, отходящим завтра в 6.30 утра.
— Я могу прийти на час раньше и играть, пока вы укладываете вещи. Можно?
Усталый Энеску почувствовал что-то бесконечно подкупающее в этом мальчике, прямом, целеустремленном и в то же время по-детски беззащитном. Он положил руку на плечо Иегуди.
— Ты победил, малыш, — засмеялся Хеккинг.
— Приходи в 5.30 на улицу Клиши, 26. Я буду там, — сказал Энеску на прощание.
Когда на следующее утро Иегуди около 6 часов кончил играть, Энеску согласился начать работу с ним после окончания концертного турне, через 2 месяца. Пораженному отцу он заявил, что уроки будут бесплатными.
— Иегуди принесет мне столько же радости, сколько я ему пользы».
Юный скрипач давно мечтал учиться у Энеску, так как однажды слышал румынского скрипача, находившегося тогда в зените славы, на концерте в Сан-Франциско. Отношения, сложившиеся у Менухина с Энеску, трудно даже назвать отношениями педагога и ученика. Энеску стал для него вторым отцом, внимательным воспитателем, другом. Сколько раз в последующие годы, когда Менухин сделался зрелым артистом, Энеску выступал с ним в концертах, аккомпанируя на рояле, или играя двойной Концерт Баха. Да и Менухин любил своего учителя со всем пылом благородной и чистой натуры. Разлученный с Энеску в период второй мировой войны, Менухин немедленно полетел в Бухарест при первой же возможности. Он посетил умирающего Энеску в Париже; старый маэстро завещал ему свои драгоценные скрипки.
Энеску научил Иегуди не только владению инструментом, он раскрыл перед ним душу музыки. Под его руководством талант мальчика расцвел, духовно обогатился. И это стало очевидным буквально через год их общения. Энеску повез своего ученика в Румынию, где королева дала им аудиенцию. По возвращении в Париж Иегуди выступает в двух концертах оркестра Ламуре под управлением Поля Парей; в 1927 году едет в Нью-Йорк, где производит сенсацию первым же концертом в Карнеги-холле.
Уинтроп Сержент так описывает это выступление: «Многие нью-йоркские любители музыки еще помнят, как в 1927 году одиннадцатилетний Иегуди Менухин, упитанный, страшно самоуверенный мальчуган в коротких штанишках, носках и рубашке с открытым воротом, вышел на эстраду Карнеги-холла, встал перед Нью-Йоркским симфоническим оркестром и исполнил скрипичный Концерт Бетховена с законченностью, не поддававшейся никакому разумному объяснению. Оркестранты плакали от восторга, а критики не скрывали своей растерянности».
Далее следует мировая слава. «В Берлине, где он выступил под управлением Бруно Вальтера со скрипичными концертами Баха, Бетховена и Брамса, полиция едва сдерживала толпу на улице, в то время как слушатели устроили ему 45-минутную овацию. Капельмейстер дрезденской оперы Фриц Буш отменил очередной спектакль, чтобы продирижировать концертом Менухина с той же программой. В Риме, в концертном зале Аугустео, толпа разбила десятка два окон, пытаясь проникнуть внутрь; в Вене один почти онемевший от восторга критик смог наградить его лишь эпитетом «потрясающий». В 1931 году он получил первую премию на конкурсе Парижской консерватории.
Интенсивное концертирование продолжалось до 1936 года, когда Менухин внезапно отменил все концерты и уединился на полтора года со всей семьей — родителями и сестрами в купленной к этому времени вилле близ Лос-Гатоса, в Калифорнии. Ему исполнилось в ту пору 19 лет. Это был период, когда юноша становился взрослым, и этот период оказался отмеченным глубоким внутренним кризисом, заставившим Менухина принять столь странное решение. Он объясняет свое отшельничество необходимостью проверить себя и познать сущность того искусства, которым он занимается. Доселе, по его мнению, он играл чисто интуитивно, как ребенок, не задумываясь над законами исполнения. Теперь же он решил, выражаясь афористически, познать скрипку и познать себя, свой организм в игре. Он признается, что все педагоги, обучавшие его в детстве, дали ему отличное художественное развитие, но не занимались с ним по-настоящему последовательным изучением скрипичной технологии: «Даже ценою риска потерять в будущем все золотые яйца, мне нужно было узнать, каким образом гусыня их снесла».
Конечно, пойти на такой риск Менухина заставило состояние его аппарата, ибо «просто так» из одного любопытства заниматься исследованием скрипичной технологии, отказавшись от концертирования, ни один музыкант в его положении не стал бы. Видимо, уже в эту пору он начал чувствовать какие-то симптомы, которые его встревожили.
Интересно то, что Менухин подходит к решению скрипичных проблем так, как это до него не делал, пожалуй, ни один исполнитель. Не останавливаясь только на изучении методических трудов и пособий, он погружается в психологию, анатомию, физиологию и... даже в науку о питании. Он пытается установить связь явлений и постичь воздействие на скрипичную игру сложнейших психо-физиологических и биологических факторов.
Однако, судя по художественным результатам, Менухин в период отшельничества занимался не только рационалистическим анализом законов скрипичной игры. Очевидно одновременно в нем протекал и процесс духовного созревания, столь естественный для времени, когда юноша превращается в мужчину. Во всяком случае артист вернулся к исполнительству обогащенный мудростью сердца, которая отныне становится отличительным признаком его искусства. Теперь он стремится постичь в музыке ее глубинные духовные пласты; его влекут к себе Бах и Бетховен, но не героико-гражданственный, а философский, погружающийся в скорбь и восстающий из скорби ради новых нравственно-этических битв за человека и человечество.
Пожалуй, в личности, складе характера и искусстве Менухина есть черты, обычно свойственные людям Востока. Его мудрость во многом напоминает собой восточную мудрость, с ее склонностью к духовному самоуглублению и познанию мира через созерцание этической сущности явлений. Наличие такого рода черт у Менухина неудивительно, если вспомнить атмосферу, в которой он рос, традиции, культивировавшиеся в семье. Да и впоследствии Восток притягивал его к себе. Побывав в Индии, он страстно увлекся учением йогов.
Из добровольного отчуждения Менухин возвращается к музыке в середине 1938 года. Этот год был ознаменован еще одним событием — женитьбой. Иегуди познакомился с Нолой Николас в Лондоне на одном из своих концертов. Самое забавное, что бракосочетание брата и обеих сестер произошло одновременно: Хевсиба вышла замуж за близкого друга семьи Менухиных Линдсея, а Ялта — за Вильяма Стикса.
От этого брака у Иегуди было двое детей: девочка, родившаяся в 1939 году, и мальчик — в 1940 году. Девочку назвали Замирой — от русского слова «мир» и древнееврейского наименования поющей птицы; мальчик получил имя Кров, что также было связано и с русским словом «кровь» и древнееврейским «борьба». Имя было дано под впечатлением начавшейся войны Германии с Англией.
Война резко нарушила жизнь Менухина. Как отец двоих детей, он не подлежал призыву в армию, однако его совесть артиста не позволяла ему остаться сторонним наблюдателем военных событий. За время войны Менухин дал около 500 концертов «во всех военных лагерях от Алеутских островов до Карибского моря, а потом и по другую сторону Атлантического океана»,— пишет Уинтроп Серджент. При этом он играл в любой аудитории самую серьезную музыку — Баха, Бетховена, Мендельсона, и его пламенное искусство покоряло даже простых солдат. Они шлют ему трогательные письма, полные благодарности. 1943 год ознаменовался для Иегуди большим событием— он познакомился в Нью-Йорке с Белой Бартоком. По просьбе Менухина Барток написал Сонату для скрипки соло без аккомпанемента, исполненную впервые артистом в ноябре 1944 года. Но в основном эти годы посвящены концертам в воинских частях, госпиталях.
В конце 1943 года, пренебрегая опасностью путешествия по океану, он отправляется в Англию и здесь развертывает интенсивную концертную деятельность. Во время наступления союзных армий он следовал буквально по пятам войск, первым из музыкантов мира играя в освобожденном Париже, Брюсселе, Антверпене.
Его концерт в Антверпене происходил, когда окраины города еще находились в руках немцев.
Война подходит к концу. Возвращаясь на родину, Менухин опять, как в 1936 году, внезапно отказывается от концертов и делает передышку, посвящая ее, как и в тот раз, пересмотру техники. Очевидно, тревожные симптомы усиливаются. Впрочем передышка продолжалась недолго — всего несколько недель. Менухину удается быстро и полностью наладить исполнительский аппарат. Вновь его игра поражает абсолютным совершенством, мощью, вдохновением, огнем.
Годы 1943—1945 оказались чреватыми разладом в личной жизни Менухина. Постоянные разъезды постепенно нарушили его отношения с женой. Нола и Иегуди были слишком различны по натуре. Она не понимала и не прощала ему увлеченности искусством, казалось уже не оставляющим времени для семьи. Некоторое время они еще пытались сохранить свой союз, но в 1945 году вынуждены были пойти на развод.
Окончательным толчком к разводу, очевидно, послужила встреча Менухина с английской балериной Дианой Гоулд в сентябре 1944 года в Лондоне. С обоих сторон вспыхнула горячая любовь. Диана обладала душевными качествами, особенно импонировавшими Иегуди. 19 октября 1947 года они поженились. От этого брака родилось двое детей — Джералд в июле 1948 года и Иеремия — три года спустя.
Вскоре после лета 1945 года Менухин предпринял поездку по странам-союзникам, включая Францию, Голландию, Чехословакию и Россию. В Англии он познакомился с Бенджамином Бриттеном и выступил с ним в одном концерте. Он покорен великолепным звучанием фортепиано под пальцами аккомпанировавшего ему Бриттена. В Бухаресте он, наконец, вновь свиделся с Энеску, и эта встреча доказала обоим, насколько они духовно близки друг другу. В ноябре 1945 года Менухин приезжает в Советский Союз.
Страна только начала оживать от страшных потрясений войны; города были разрушены, продукты питания выдавались по карточкам. И все же художественная жизнь била ключом. Менухина поразила живая реакция москвичей на его концерт. «Я думаю сейчас о том, сколь благотворно для художника общение с такой аудиторией, которую я нашел в Москве, — чуткой, внимательной, пробуждающей в исполнителе чувство высокого творческого горения и желания вновь приехать в страну, где музыка так полно и органично вошла в жизнь и быт народа...».
Он исполнил в зале имени Чайковского в один вечер 3 концерта — для двух скрипок И.-С. Баха вместе с Давидом Ойстрахом, концерты Брамса и Бетховена; в остальных двух вечерах — Сонаты Баха для скрипки соло, ряд миниатюр. Рецензией откликнулся Лев Оборин, писавший о том, что Менухин — скрипач большого концертного плана. «Основная сфера творчества этого великолепного скрипача — произведения больших форм. Ему менее близок стиль салонной миниатюры или чисто виртуозных произведений. Стихия Менухина — крупные полотна, но он также безукоризненно выполнил ряд миниатюр».
Рецензия Оборина точна в характеристике Менухина и верно отмечает его скрипичные качества — огромную пальцевую технику и поразительный по силе и красоте звук. Да, в ту пору его звук отличался особенной мощностью. Быть может, это его качество заключалось именно в манере игры всей рукой, «от плеча», что придавало звуку особую насыщенность и плотность, но при укороченности руки, очевидно, вызывало ее перенапряженность. Он был неподражаем в сонатах Баха, что касается концерта Бетховена, то вряд ли на памяти нашего поколения можно было услышать еще такое исполнение. Менухин сумел подчеркнуть в нем этическую сторону и трактовал его как памятник чистого, возвышенного классицизма.
В декабре 1945 года Менухин завязал знакомство с известным немецким дирижером Вильгельмом Фуртвенглером, работавшим в Германии при гитлеровском режиме. Казалось бы, этот факт должен был оттолкнуть Иегуди, чего не произошло. Наоборот, в ряде своих высказываний Менухин становится на защиту Фуртвенглера. В специально посвященной дирижеру статье он описывает, как, живя в фашистской Германии, Фуртвенглер старался облегчить участь музыкантов-евреев и многих спас от расправы. Защита Фуртвенглера вызывает резкие нападки на Менухина. Он попадает в центр дискуссии по вопросу — можно ли оправдать музыкантов, обслуживавших нацистов? Суд, состоявшийся в 1947 году, оправдал Фуртвенглера.
Вскоре американское военное представительство в Берлине решило организовать ряд филармонических концертов под его управлением с участием видных американских солистов. Первым оказался Менухин. Он дал в Берлине 3 концерта — 2 для американцев и англичан и 1 — открытый для немецкой публики. Выступление перед немцами — то есть недавними врагами — вызывает среди американских и европейских евреев резкое осуждение Менухина. Его терпимость кажется им предательством. Насколько велика была по отношению к нему враждебность, можно судить по тому факту, что ему несколько лет не разрешали въезд в Израиль.
Концерты Менухина стали в Израиле своего рода национальной проблемой, вроде дела Дрейфуса, Когда он наконец приехал туда в 1950 году, то на аэродроме Тель-Авива толпа встретила его ледяным молчанием, а его номер в гостинице охранялся вооруженной полицией, сопровождавшей его и по городу. Лишь выступление Менухина, его музыка, зовущая к добру и борьбе со злом, сломала эту враждебность. После вторичных гастролей в Израиле в 1951—1952 году, один из критиков писал: «Игра такого артиста, как Менухин, может заставить поверить в бога даже атеиста».
Февраль и март 1952 года Менухин провел в Индии, где встречался с Джавахарларом Неру и Элеонорой Рузвельт. Страна поразила его. Он увлекся ее философией, изучением теории йогов.
Во второй половине 50-х годов долго накапливавшееся профессиональное заболевание начало заметно обнаруживать себя. Однако Менухин настойчиво пытается преодолеть болезнь. И побеждает. Конечно, его правая рука не совсем в порядке. Перед нами скорее пример победы воли над недугом, а не подлинное физичеокое выздоровление. И все же Менухин есть Менухин! Его высокое артистическое вдохновение заставляет каждый раз и теперь забывать о правой руке, о технике— обо всем на свете. И, конечно же, права Галина Баринова, когда после гастролей Менухина в 1952 году в СССР писала: «Думается, что вдохновенные взлеты творчества Менухина неотделимы от его душевного облика, ибо только артист с тонкой и чистой душой может так проникать в глубины творчества Бетховена и Моцарта».
В нашу страну Менухин приезжал с сестрой Хевсибой, являющейся его давним партнером по концертам. Они давали сонатные вечера; Иегуди выступал и в симфонических концертах. В Москве у него завязалась дружба с известным советским альтистом Рудольфом Баршаем, руководителем Московского камерного оркестра. Менухин и Баршай в сопровождении этого коллектива исполнили Концертную симфонию для скрипки и альта Моцарта. Программа содержала также Концерт Баха и Дивертисмент ре-мажор Моцарта: «Менухин превзошел сам себя; возвышенное музицирование изобиловало неповторимыми творческими находками».
Энергия Менухина поразительна: он совершает длительные турне, устраивает ежегодные музыкальные фестивали в Англии и Швейцарии, дирижирует, намеревается заняться педагогикой.
В статье Уинтропа дается подробное описание облика Менухина.
«Коренастый, рыжеволосый, голубоглазый с мальчишеской улыбкой и чем-то совиным в лице, он создает впечатление человека простодушного и вместе с тем не лишенного изысканности. Говорит он элегантным английским языком, тщательно подбирая слова, с акцентом, который большинство его земляков-американцев считает британским. Он никогда не выходит из себя и не употребляет грубых выражений. Его отношение к окружающему миру представляется соединением заботливой учтивости с непринужденной любезностью. Хорошеньких женщин он называет «прелестными дамами» и обращается к ним со сдержанностью вполне благовоспитанного человека, выступающего с речью на собрании. Несомненная отрешенность Менухина от некоторых банальных сторон жизни побудила многих друзей уподобить его Будде: и действительно, его заинтересованность вопросами вечного значения в ущерб всему временному и преходящему предрасполагает его к необычайной забывчивости в суетных мирских делах. Хорошо это зная, его жена не удивилась, когда недавно он вежливо осведомился о том, кто такая Грета Гарбо».
Личная жизнь Менухина со второй женой, по-видимому, сложилась очень счастливо. Она большей частью сопровождает его в поездках, а в начале их совместной жизни он просто никуда без нее не ездил. Напомним, что даже своего первенца она родила фактически в дороге — на фестивале в Эдинбурге.
Но вернемся к описанию Уинтропа: «Подобно большинству концертирующих артистов, Менухин, в силу необходимости, ведет беспокойный образ жизни. Его жена англичанка называет его «агентом по распространению скрипичной музыки». У него есть собственный дом — и весьма внушительный — расположенный среди холмов около городка Лос-Гатос, в ста километрах к югу от Сан-Франциско, но он редко проводит в нем больше одной-двух недель в году. Наиболее характерная для него обстановка — это каюта океанского парохода или купе пульмановского вагона, занимаемые им во время почти беспрерывных концертных турне. Когда с ним нет жены, он входит в пульмановское купе с чувством какой-то неловкости: ему, вероятно, кажется, нескромным занимать одному место, предназначенное для нескольких пассажиров. Но отдельное купе более удобно ему для выполнения различных физкультурных упражнений, предписываемых восточным учением йога, приверженцем которого он стал несколько лет назад. По его мнению, эти упражнения имеют прямое отношение к его здоровью, по всей видимости — превосходному, и к его душевному состоянию, по всей видимости — безмятежному. В программу этих упражнений входит стояние на голове в течение пятнадцати или двенадцати минут ежедневно — подвиг, при любых условиях, связанный с необыкновенной координацией мускулов, в раскачивающемся же поезде или на пароходе во время бури требующий сверхчеловеческой выносливости.
Багаж Менухина поражает своей простотой и, принимая во внимание продолжительность его многочисленных турне, — своей скудностью. Состоит он из двух потрепанных чемоданов, набитых носильным бельем, костюмами для выступлений и работы, неизменным томиком китайского философа Лао Цзы «Учение о дао» и большого скрипичного футляра с двумя страдивариусами, стоящими сто пятьдесят тысяч долларов; он постоянно вытирает их пульмановскими полотенцами. Если он только что выехал из дому, в его багаже может оказаться корзинка с жареной курицей и фруктами; все это любовно завернуто в восковую бумагу его матерью, живущей вместе со своим мужем, отцом Иегуди, тоже неподалеку от Лос-Гатос. Менухин не любит вагоны-рестораны и, когда поезд останавливается на более или менее продолжительное время в каком-либо городе, он отправляется на поиски киосков с диетической пищей, где в большом количестве поглощает морковный и сельдерейный соки. Если есть вообще нечто на свете, интересующее Менухина больше, нежели игра на скрипке и возвышенные идеи, то это вопросы питания: твердо убежденный в том, что к жизни надо относиться как к органическому целому, он умудряется в своем сознании связывать эти три элемента воедино».
В конце характеристики Уинтроп останавливается на благотворительности Менухина. Указывая на то, что его доход от концертов превышает сумму в 100 000 долларов в год, они пишет, что большую часть этой суммы он раздает и это помимо благотворительных концертов в пользу Красного Креста, евреев Израиля, в пользу жертв немецких концлагерей, в помощь восстановительным работам в Англии, Франции, Бельгии и Голландии.
«Вырученную от концерта сумму он часто передает в пенсионный фонд оркестра, с которым выступает. Его готовность служить своим искусством почти что любой благотворительной цели принесла ему благодарность людей во многих частях света — и полный ящик орденов, до ордена Почетного легиона и Лотарингского креста включительно».
Человеческий и творческий облик Менухина ясен. Его можно назвать одним из величайших гуманистов среди музыкантов буржуазного мира. Этот гуманизм и определяет его исключительное значение в мировой музыкальной культуре нашего века.
Л. Раабен, 1967 год
