«Летучий голландец» Дмитрия Чернякова и Оксаны Лынив на Байройтском фестивале
Когда мои британские коллеги хотят пошутить, они рассказывают байку о том, как американские туристы, оказываясь в Виндзоре, с удивлением спрашивают, почему такой красивый замок так близко к аэропорту Хитроу построили. Примерно такое же чувство не покидало меня весь спектакль Дмитрия Чернякова на Байройтском фестивале: ну зачем же они позвали такого скучного композитора на такой захватывающий сценарий? Игорь Корнелюк или там Максим Дунаевский точно бы не хуже музыку написали. И это ещё хорошо, что в Байройте субтитры не транслируют, а в опере, как известно, Вагнер ты или Тихон Хренников, слова к твоей музыке внятно проговаривать всё равно давно не принято. Да и музыку внятно играть – тоже уже стало не обязательно. Не всегда, слава богу, но уже почти как правило. Итак, что было не так?
Да вот буквально всё. Кроме увертюры. Увертюра визуально удалась. Дмитрий Черняков – гениальный драматург. Он давно уже заслужил свой собственный театр. И можно даже без занавеса, потому что, как только ты видишь сценографию, сразу понятно: это Черняков, и ни за какой полупрозрачный занавес этого уже не спрячешь. И даже костюмы уже можно не показывать, потому что достаточно сказать «Елена Зайцева», и сразу в сознании последние коллекции из местных С&A, H&M или Galeria-Kaufhof (если не расцветкой, так фасоном).
Аристотель утверждал, что узнавание доставляет радость, и не порадоваться тому, что наш прекрасный российский режиссёр теперь вошёл в историю вагнеровского фестиваля, совершенно невозможно. Это всегда достойный повод для восторга. Ну а что? Раньше одинаковые дома шагали только в «увертюре» Таривердиева к Рязановской «Иронии судьбы, или С лёгким паром», а теперь похожие домики катаются бесшумно по байройтской сцене под музыку Вагнера. Слияние культур, взаимообогащение, так сказать, диалог. А то, что пересказ сюжета Луки Мудищева стилем Хераскова сложно отнести к серьёзным художественным задачам… Слушайте: ну кто сегодня ставит перед собой серьёзные художественные задачи? Ну не XV век на дворе всё-таки. На дворе всё-таки постмодернизм, и запереть четырёх человек в клетке террасной сетки так, что где бы ты в зале ни сидел, тебе всегда кого-то не будет видно, - это ж милое дело.
Ну а если по пунктам, то:
Визуализация интродукции, на мой взгляд, прекрасная находка. Там много фальши в деталях (ну не будет ни одна мать сношаться с любовником на глазах собственного маленького сына посреди деревни: будь то голландская мать или мать гондурасская). Самоубийство матери на глазах маленького будущего мстителя – ход абсолютно душераздирающий, мощный и слезоточивый. Я бы на этом месте спектакль и закончил, так как на этом месте закончились у режиссёра и постановочные идеи. Дальше всё было как на масле Аннушки – прямо под трамвай тоскливой предсказуемости: мальчик потом вернулся в деревню и всех ценою жизни наказал. Тут всё понятно, и ничего нового.
Образ Сенты в исполнении Асмик Григорян, как и всё, что делает певица как актриса, войдёт в историю интерпретаций оперных партий. Этот персонаж у Григорян получился взрывным, импульсивным, кричащим во всех смыслах, настырным и ярким. Это хорошо. Это редко совпадало по стилистике с тем, что обычно звучит у Вагнера, но в целом это не выбивалось из общей программы прочтения, так как там вообще мало что от Вагнера звучало, прежде всего, в оркестре.
Оксана Лынив – замечательный музыкант. Но здесь что-то явно не сложилось. Во-первых, это было слишком медленно. Прежде всего, медленно в связи с предложенной визуализацией: скучно было не только смотреть, но и слушать. Всё казалось затянутым, нудным, с техническими помарками. Конечно, сделать из такой буйной, яркой партитуры, как вагнеровский «Летучий голландец», загробную усыпально-колыбельную литургию – тоже своеобразное достижение, которое, как говорится, не каждому по плечу. Но публике понравилось, публика кричала и восторгалась; критика тоже хорошая. Ну а то, что я не мог конца этой жвачки дождаться, - так это, само собой, мои проблемы, которые в целом к весьма удовлетворительной работе оркестровой ямы отношения не имеют: с моей вот точки зрения, это недопустимое прочтение, а дальше уже – у каждого свои уши, как говорится.
Лысый Х. (так он обозначен в пояснительной записке на прозрачном занавесе – H. = Holländer, Голландец) в исполнении Джона Лундгрена звучал «в себя»: звук округлый и замкнутый, тембр очень красивый. Голоса певцу до конца не хватило, но в целом было достойно.
Прекрасен был Штурман в исполнении Аттило Гразера: идеальное звуковедение, лучистый сливочный тембр, чистейшее очарование.
И первая истерика Эрика, и вторая Эрика истерика были блестяще исполнены срывающимся голосом Эрика Катлера: всё прям на грани, всё прям как в жизни. И хватает он Сенту, и визжит на неё, и руками убеждает, и ногами шевелит. Звук уже не тот, что в 2009 г., когда певец потряс меня своей работой в «Моисее и фараоне» на Зальцбургском фестивале, но, как говорится, время не остановить.
Даланд в исполнении Георга Цеппенфельда был убедителен, но на атмосферу общей невразумительности происходящего и звучащего не влиял.
Хор был гениален. Хору – браво.
Резюмируем. У наследников Вагнера с «прадедушкой» давно какие-то счёты. С одной стороны, быть в тени – это всегда испытание для любого самолюбия, а с другой – ну а прадед-то тут при чём? Да, Рихард Вагнер писал не модную сегодня музыку: слишком пафосную, слишком мощную, слишком масштабную и, наконец, слишком громкую. Допустим. Но зачем же её играть так мято-вяло-тихо? Ради решения какой сверхзадачи, боюсь спросить? Если мне хоть кто-то ответит на этот вопрос, я буду рад изменить своё мнение. Но пока этого ответа у меня нет, для меня на сегодня по факту увиденного и услышанного новый «Летучий голландец» – это прекрасный спектакль с неудачно выбранной и неважно исполненной партитурой. Разумеется, есть и другие точки зрения, но с учётом того, что я очень люблю театр Дмитрия Чернякова, очень ценю Оксану Лынив как дирижёра, обожаю Асмик Григорян и много добрых слов написал про Георга Цеппенфельда, Эрика Катлера и Байройтский оркестр, мою точку зрения в этот раз вряд ли можно назвать абсолютно субъективной.
Фото: Enrico Nawrath / Bayreuther Festspiele
