Вокальный вечер Юлии Лежневой в Московской консерватории
Весенний карантин, связанный с пандемией COVID-19, естественно, отменил и этот концерт. Он должен был состояться 20 апреля, но теперь, когда его удалось перенести на 30 ноября, программу – в условиях требования заполнения залов не более чем на четверть – в этот день пришлось давать дважды (в 19.00 и в 21.30). Это оказалось необходимо, чтобы охватить ту часть публики, которая приобрела билеты давно и в ожидании даты переноса сдавать их не собиралась, а также чтобы, возможно, привлечь и новую публику, что в условиях нынешней эпидемиологической обстановки, которая остается непростой и по сей день, явилось задачей далеко не тривиальной. Однако как бы то ни было, для рецензента единственной возможностью посещения названного концерта в Большом зале Московской консерватории стал его второй дубль.
Для исполнителей – Юлии Лежневой (сопрано) и Михаила Шехтмана (фортепиано) – нагрузка в этот вечер оказалась в буквальном смысле двойной, но впечатления от второго концерта предстали настолько свежими и непосредственными, настолько светлыми и органично естественными, что даже не верилось, что примерно за час до начала второго дубля закончился первый. Он, как и второй, прошел в одном отделении, и предложенная программа вылилась в изумительно яркий калейдоскоп избранных вокальных миниатюр, открывшийся композиторами-классиками, а завершившийся композиторами-романтиками. «Водоразделом» программы в исполнении Михаила Шехтмана на втором концерте стали Соната ми мажор (L 23) Доменико Скарлатти (1685–1757) и Экспромт соль-бемоль мажор из op. 90 Шуберта (1797–1828).
После прозвучавших классических песенных опусов Гайдна (1732–1809) и Моцарта (1756–1791) названная пьеса Скарлатти, хотя она и является продуктом предшествующей музыкальной эпохи, довольно удачно, словно ажурная виньетка, поставила прелестный музыкальный росчерк. А исполненная вслед за ней названная фортепианная пьеса Шуберта прицельно «в тему» предварила его вокально-фортепианные романтические опусы. Весьма тонкую и гармоничную перекличку с ними составила камерная музыка Россини, а также опусы русских творцов – Глинки, Чайковского и Рахманинова. Но финальным аккордом романтического блока вновь оказался Шуберт. Лирическим апофеозом вечера, музыкальные флюиды которого, перетекая со сцены в зал, непрестанно воздействовали на слух терапией высокого искусства, стала его «Ave Maria». Ее трактовку певицей мы уже слышали под оркестр, а теперь смогли насладиться ею и в оригинале.
Программа открылась грациозно-игривой миниатюрой Гайдна «Песня Русалки» («The Mermaid’s song», Hob. XXVIa:25, № 1) из «6 английских канцонетт» (Hob. XXVIa:25–30), впервые изданных в Лондоне в 1794 году и посвященных салонной интеллектуалке и поэтессе того времени Энн Хантер (1742–1821). Авторство текстов песен этого сборника традиционно приписывается также ей. Еще две представленные пьесы Гайдна взяты из его сборника «24 песни» (Hob. XXVIa:1–24), впервые изданного в Вене в 1781 и 1784 годах четырьмя альбомами. «Жизнь есть сон» («Das Leben ist ein Traum», Hob. XXVIa:21) – на слова Иоганна Вильгельма Людвига Глейма (1719–1803), а «Похвала лености» («Lob der Faulheit», Hob. XXVIa:22) – на слова Готхольда Эфраима Лессинга (1729–1781). Эти три песни – три разных музыкальных зарисовки, и в них, благодаря классически изысканному, хрустально-переливчатому интонированию, Юлия Лежнева мастерски смогла расставить восхитительно-чувственные, оптимистичные, прозрачно-акварельные акценты.
От искренне светлой – но и отчасти лукаво-хитрой – призывности «Песни Русалки», музыкальные акценты которой редуцированная фактура английской фонетики смягчила, кажется, еще больше, переход к немецкой самоиронии, слагающейся в шутливый и в то же время по-немецки серьезный гимн лености, предстал эффектно разыгранной жанровой сценкой. Леность и томность царили не только в музыке, но и в самóм мини-театре певицы. «Драму» героини из-за того, что лень, кидая ее в объятия Морфея, толком даже не дает допеть этот сакральнейший гимн, мы ощутили со всей основательностью! Прозвучавшая затем песня «Жизнь есть сон», похоже, вошла в программу вовсе не случайно, так как по отношению к «Похвале лености» стала философски оптимистической антитезой.
Сон как сладкое удовольствие жизни и сон как живая, но призрачная мечта, как греза – вот полюса настроений этих опусов, и тонкой нюансировкой их ажурной вокальной вязи истинные меломаны смогли насладиться по достоинству! Между английским и немецкими опусами Гайдна мы услышали две пьесы Моцарта. Одна – французская ариетта «Oiseaux, si tous les ans / Vous changez de climats...» («Птицы, если каждый год / Вы летите к теплу…», 1777–1778, К 304) на слова Антуана Феррана (1678–1719). А другая – немецкая Lied «Когда Луиза сжигала письма неверного любовника» («Als Luise die Briefe ihres ungetreuen Liebhabers verbrannte», 1787, К 520) на слова Габриэллы фон Баумберг (1766–1839).
Как ни странно, в отличие от разнообразных концертных арий Моцарта, его песни в отечественных академических залах звучат не слишком уж часто (впрочем, и с песнями Гайдна ситуация – та же). Исполненные в этот вечер песни Моцарта также явили между собой контраст. Первая стала пленительной лирической зарисовкой, аллегорией в форме поэтического обращения к перелетным птицам: очевидно, улетают они не только к теплу, но и чтобы всегда оставаться в непрерывно вечном сезоне любви! Вторая песня погрузила в драматический экстаз героини, которая, даже предавая огню письма коварного донжуана, всё равно не может его забыть! Каждую из этих эмоциональных ситуаций Юлия Лежнева удивительно правдиво и точно наполняла своими особыми, индивидуальными штрихами.
В вокальной тройке Шуберта прозвучал двухномерной опус (1825, op. 43), состоящий из драматической баллады «Молодая монахиня» (№ 1, «Die junge Nonne», 1825, D 828) на слова Якоба Николауса Крейгера де Яхелутта (1797–1855) и нежнейшего, – кажется, словно застывшего в чувственном оцепенении – ноктюрна «Ночь и грезы» (№ 2, «Nacht und Träume», 1823, D 827) на слова Матфея Казимира фон Коллина (1779–1824). Третьей пьесой блока Шуберта стала песня «Весной» («Im Frühling», 1826, D 882, op. posth. 101, № 1) на слова Эрнста Конрада Фридриха Шульце (1789–1817). Две композиции (op. 43) в исполнении Юлии Лежневой мы уже слышали в оркестровой версии, но на этот раз было чрезвычайно упоительно ощущать, как они заиграли исконно камерной палитрой оттенков и красок, как певческий голос создавал магию звука и магию пастельно-акварельной чувственности. Песня «Весной» стала словно апофеозом этого опуса-диптиха: в ней переплетение любовного волнения с романтическими образами природы наполняло сердца светлым ликованием, задумчивой тревожностью и флюидами неизбывной надежды.
В россиниевском блоке программы де-факто также оказались три номера, но де-юре они составили довольно компактный и весьма запоминающий мини-цикл под названием «Венецианская регата» («La Regata veneziana»). Эти три канцонетты, опубликованные впервые в 1878 году и поющиеся от лица героини по имени Андзолета, положены композитором на тексты Франческо Марии Пьяве, написанные на венецианском диалекте. Они входят в обширнейшее собрание салонно-камерной музыки Россини под названием «Грехи старости» («Péchés de vieillesse», том I, «Итальянский альбом», №№ 8–10).
Темпераментно-романтические, экспрессивные переживания Андзолеты, волнующейся за своего возлюбленного-гребца по имени Мамоло, оказывающегося в итоге победителем, проходят через следующие стадии: «Андзолета перед регатой» («Anzoleta avanti la regata», № 8), «Андзолета во время регаты» («Anzoleta co passa la regata», № 9), «Андзолета после регаты» («Anzoleta dopo la regata», № 10). И все эти душевные переживания героини Юлия Лежнева доносит до нас сочно и ярко, потрясающе нежно и мягко, невероятно искренне и психологически глубоко. Пожалуй, именно в этом триптихе искусство подлинно живого театра вокальной миниатюры в этот вечер и достигает своего восхитительного апогея!
Мини-цикл Россини наполнил души меломанов радостью встречи с музыкой, которую в таком роскошном исполнении услышишь не часто! Но и прозвучавшие русские романсы, уверенно продолжая и развивая тему любви, любовных грез и чувственных сновидений, в силу первозданного света и свежести интерпретаций стали едва ли не откровением! Это известные романсы Глинки на стихи Александра Пушкина «В крови горит огонь желанья» (1838) и «Я помню чудное мгновенье» (1840). Это и чуть менее репертуарный – с явным оттенком глубокого философствования – романс Рахманинова «Сон» («В мире нет ничего вожделеннее сна», 1916, op. 38, № 5) на слова Федора Сологуба (1863–1927), а также один из популярнейших романсов Чайковского «Скажи, о чём в тени ветвей» (1884, op. 57, № 1) на слова Владимира Соллогуба (1813–1882). Так что в магистраль вечера от классицизма к романтизму изящно вписалась и полоса романтизма, согретого теплом русской души…
Фото предоставлены организатором концерта – агентством «Moscow Nights»
