Дмитрий Маслеев — победитель XV Международного конкурса имени П.И. Чайковского в 2015 году. В текущем сезоне он уже успешно дебютировал на фестивале в Люцерне, недавно состоялся еще один значимый дебют в Венском Концертхаусе.
Немецкие музыкальные критики часто сравнивают его стиль игры со стилем великого Владимира Горовица. У меня же возникает желание процитировать описание манеры игры Прокофьева-пианиста, данное музыкальным критиком Борисом Шлёцером в зарубежной прессе того времени. Оно вполне может относиться и к игре Дмитрия Маслеева: «В игре этой есть поразительная чёткость, точность и определённость, не лишённая некоторой сухости и даже жёсткости иногда; звук прозрачен и ясен, как звон хрусталя; исполнение не красочное, скорее графическое, но полное очарования и поэзии; в нём даже много чувства, но не чувственности<...>.» (Вишневецкий И.Г. Сергей Прокофьев. — М.: Молодая гвардия, 2009. С. 276).
— Дмитрий, вы замечаете внутренние изменения, которые с вами произошли за последние десять лет? Отразились ли они на вашей игре?
— Безусловно. Самое очевидное изменение — это в техническом уровне игры. Всё с каждый разом начинает играться качественнее. Есть вещи, которые в 16-18 лет удавались через силу или как-то надо было приспосабливаться. Но вдруг садишься играть, и они начинают получаться сами по себе. А что касается интерпретаций, то я более чем уверен, что они различаются даже от концерта к концерту. Не обязательно должно пройти десять лет, чтобы заметить разницу в исполнении. Даже через год может быть всё по-другому. В этом и заключается прелесть того, что мы делаем. Музыка, как театральный спектакль, прекрасна тем, что она происходит здесь и сейчас. Безусловно, есть записи, но если говорить о концертном исполнении, то оно не повторяется.
— Во время музыкального фестиваля в Люцерне, где вы исполняли Испанскую рапсодию Ф. Листа, удалось найти время для осмотра местных достопримечательностей?
— Очень часто происходит так, что в день приезда я встречаюсь с дирижером, а на следующий день с утра репетиция с оркестром и вечером концерт. В общем, только зал и видишь, и то со стороны служебного входа, потом гостиница и аэропорт. Это, к сожалению, так. Но иногда удается что-то посмотреть, как, например, в Люцерне. Я совершил прогулку по озеру на корабле.
— Напомнил ли вам Люцерн городок Донго на озере Комо, где расположена Международная фортепианная академия?
— Люцерн, конечно, отличается от Комо. И природа там другая. Итальянская природа мне ближе. Я провел в Комо очень много времени, и с первого раза мне понравилось практически все: и в архитектурном, и в кулинарном плане.
— Я обратила внимание, что в этом сезоне в вашем репертуаре с завидным постоянством фигурирует Рапсодия на тему Паганини С. Рахманинова. Однажды вы говорили, что для вас Сергей Рахманинов — композитор номер 1. Так ли это до сих пор?
— Да, это был, есть и, думаю, что так и будет моим самым дорогим композитором. Мне невероятно повезло, я в сентябре его много играл. Например, один из последних концертов в Будапеште. Мне очень понравился зал в Академии Ф. Листа, не очень большой, но невероятный по красоте и с богатой акустикой! Я еще раз туда хочу приехать.
— Известно, что С. Рахманинов, сочиняя Рапсодию на тему Паганини, вдохновился Рапсодией Гершвина, в частности, его идеей совместить джаз и классическую музыку. В этом произведении мы слышим другого Рахманинова?
— Рапсодия на тему Паганини по стилю уже другая. В последних сочинениях — в Рапсодии на тему Паганини и в Вариациях на тему Корелли — Рахманинов отходит от богатого фактурного изложения фортепианной партии. Но на это у него были некоторые причины, помимо того, что он творчески так хотел. Когда все приходит к 18 вариации, настроение меняется. Несмотря на то, что звучит тема каприса Паганини, появляется очень русское изложение. А что касается джаза, то я слышу кусочек блюзовой минорной гаммы в 15 вариации.
— Вам нравится джаз?
— Да, очень. Импровизировать, к сожалению, не умею. Но иногда очень люблю играть произведения, например, Николая Капустина. Я надеюсь, что скоро мы будем исполнять джазовую сюиту Цфасмана с Красноярским симфоническим оркестром.
— Какое направление в классической музыке вам ближе всего?
— Романтический репертуар мне больше по душе. Но с другой стороны, мне очень нравится играть барочную музыку, не в аутентичном исполнении.
— Во время подготовки к нашей беседе я обнаружила в сети блог меломана, в котором он делится рецензиями на концерты крупнейших музыкальных фестивалей. Он очень дотошно анализирует, насколько произведение было исполнено близко к тексту. Пугают ли вас такие внимательные слушатели?
— Это отдельная тема для разговора, насколько близко все нужно исполнять. Если трактовка убедительная, то она убедительная.
— Насколько важно обладать творческим вкусом?
— Наличие вкуса важно для музыканта, например, в том же выборе репертуара. Здесь очень важен опыт. Для начала это опыт педагогов, которые должны тебя направлять, и твой личный опыт, который складывается из того, что ты слушаешь, за чем наблюдаешь. Понятно, что должна быть способность впитывать все это. Если она есть, то необходимо себя воспитывать. Можно говорить, что о вкусах не спорят. Но все равно есть хороший вкус, а есть плохой.
— В текущем сезоне у вас анонсирован тур в Китае с Национальным оркестром г. Лиона под управлением маэстро Тан Дуна. Какую программу вы планируете играть вместе?
— Я очень надеюсь, что этот тур состоится в 2019 году, как и запланировано. Очень нетипичная для меня программа. Мы будем играть его концерт для фортепиано, оркестра и сопрано Пекинской оперы. Сначала это произойдёт в Лионе, а затем в Китае.
— Как вы с ним познакомились?
— С маэстро Тан Дуном я познакомился случайно в Лондоне в прошлом году. Мы вместе принимали участие в радиопередаче ВВС, где у нас было небольшое интервью, и я чуть-чуть поиграл на рояле.
— Ваш дуэт с Борисом Березовским. Невольно проводится параллель со знаменитым дуэтом Николая Петрова и Александра Гиндина. Насколько этот опыт был интересен и сложен для вас?
— Я думаю, что с Борисом Вадимовичем мы находились на одной волне и получили большое удовольствие на концерте. Мы сыграли два раза. Первый раз мы играли произведения Баха и Шуберта, в последний раз — Брамса, Листа и Дебюсси. Это было очень классно.
— Вы планируете продолжить ваше сотрудничество?
— Я очень надеюсь, что мы еще сыграем вместе, может быть, с оркестром. А если не удастся с оркестром, то что-нибудь сольное.
— Насколько важна общая манера звукоизвлечения в фортепианном дуэте?
— Я не скажу, что обязательно должна быть абсолютно одинаковая манера звукоизвлечения. Тогда, возможно, теряется сам смысл в двух исполнителях и двух инструментах на сцене. Всегда же играются разные партии. Даже когда ты играешь один, всегда лучше разнообразить звукоизвлечение, например, в плане того же глубокого баса. Все должно быть в рамках дозволенного, но эти рамки очень широкие, на мой взгляд. Безусловно, есть произведения, где важно, чтобы было идеально и все вместе, но это не всегда. Мы не говорим, конечно, что это должно быть вместе по времени. Это даже не обсуждается.
— Вы предъявляете высокие требования к себе? Вы самокритичный человек?
— Да, я стараюсь предъявлять. Я думаю, что не только я, но и вообще многие музыканты и пианисты, в частности. Начиная с того, что если день позанимался чуть меньше, чем обычно (если намного меньше, так вообще совесть будет глодать), заканчивая мыслями после концерта. Дело в том, что во время концерта я получаю удовольствие и колоссальную энергию от публики. Но все равно наступает момент после выступления, когда вспоминаешь: «А вот там что-то не то, а вот там надо было как-то по-другому сыграть».
— Как вы поступаете с этими мыслями?
— Всегда, если начинается какой-нибудь анализ в голове, лучше просто его перевести в полезное русло. Если действительно размышлять о том, что можно было бы сыграть по-другому, надо взять и порепетировать, послушать и посмотреть, лучше это было бы или нет. А если лучше, то взять на вооружение.
— Случается, что в каком-либо произведении не находится желаемый вариант звучания, либо возникает техническая сложность?
— Если что-то не получается в техническом плане, то нужно этот кусок отдельно поучить, потом отложить на какой-то срок, а потом поучить еще, тогда это отложится. Почему-то сразу большой скачок в качестве происходит. И даже в целом, если произведение выучить, потом отложить, а потом поиграть, то заметен прогресс. Но тут еще стоит проблема выбора репертуара. Есть репертуар, в котором мне нужно будет провести столько времени в поисках, сколько, может быть, у меня сейчас и нет. А есть репертуар, в котором я могу чувствовать себя как рыба в воде. Мне достаточно только посмотреть текст, естественно выучив его наизусть за более или менее приличное время. В нем могут быть технические сложности, которые нужно повторять, повторять и, в конце концов, прийти к нужному варианту. А вот нужный вариант звучания находится не то чтобы сам собой, но просто уже есть определенный эмоциональный и технический багаж, который позволяет такие вещи делать.
— То есть эмоциональный багаж очень важен для музыканта?
— Конечно, и не только музыкальный, хотя в первую очередь музыкальный. Но говоря проще, и книжки надо читать, и кино смотреть, интересоваться другими видами искусства. Для этого надо находить время. К сожалению, у меня его не так много, как хотелось бы, но я стараюсь.
— Насколько важно учить произведение наизусть. В последнее время очень часто наблюдаю, когда солисты используют электронные партитуры.
— Я думаю, что зависит от конкретного случая. Естественно камерную музыку в 99% случаев играют по нотам. Но когда камерную музыку играют наизусть, это супер. Весь золотой фортепианный репертуар надо играть наизусть. Я вполне нормально отношусь, если сыграть редко исполняемое произведение по нотам. Почему бы и нет. Просто иногда игра по нотам, той же Рапсодии на тему Паганини Рахманинова, мешает. Намного лучше просто взять и выучить.
— Как вы физически ощущаете энергетику зала?
— Уже при выходе на сцену я вижу, как люди эмоционально настроены. Я всегда чувствую прием у публики, насколько он теплый или прохладный. Все равно ощущение поддержки зала существует. Она очень важна для меня.
— Когда неполный зал, как быть? Присутствующим неловко перед исполнителем. А каково самому музыканту?
— У меня было и так, и так (смеется). Это правда. Когда находишься в зале, и пришло очень мало людей, а сейчас выйдет на сцену исполнитель, становится очень неудобно перед ним. Атмосфера зала меняется. Даже у великих маэстро были случаи, когда они играли для двадцати человек и тем не менее говорили, что играли для каждого слушателя. Так что в плане твоей отдачи, может быть, даже еще больше надо отдавать в благодарность тем, кто пришел.
— А как вы относитесь к посторонним шумам в зале во время концерта? Удается их не замечать?
— Думаю, что больше замечают люди, которые находятся рядом с источником шума. Конечно, я обращаю внимание. Думаю, что с опытом меня это меньше беспокоит. Иногда звук зазвонившего телефона может разрядить обстановку в зале. Я не вижу в этом ничего страшного. Но все же телефоны надо выключать!
— В какой момент появилось понимание, что вы хотите стать профессиональным музыкантом?
— Я думаю, что лет в 15-16, когда я начал учиться в Новосибирске в «десятилетке» (Новосибирская специальная музыкальная школа). Поскольку там вокруг все были музыканты, и само учебное заведение предрасполагало к углубленным занятиям музыкой. Все это в конечном счете и повлияло на мое решение связать жизнь с музыкой. Конечно, тогда я не предполагал, что буду играть сольные концерты. Это казалось мечтой.
— Ваши родители не музыканты. Заставляли ли они вас заниматься?
— Иногда заставляли, иногда нет. Тогда никто подумать не мог, что стоит этому уделять серьезное внимание. Поскольку Москва казалась далекой до невозможности во всех смыслах: и территориально, и профессионально. Впоследствии заниматься стало привычкой. Без занятий на фортепиано уже как будто чего-то не хватает. Ежедневные занятия — это нормально. Иногда хочется заниматься очень много, иногда не хочется заниматься. В таких редких случаях я стараюсь найти себе оправдание, но все равно совесть мучает.
— А у вас тоже первым инструментом было фортепиано «Кубань», как у Валерия Абисаловича Гергиева?
— Да, это был не очень хороший инструмент (смеется). А вот в Новосибирске было пианино «Сибирь», с певучим звуком.
— Сейчас я замечаю тенденцию, что ученикам музыкальных школ родители приобретают цифровые пианино. Как вы относитесь к таким инструментам?
— На мой взгляд, у музыкальных школ не стоит задачи вырастить из каждого поступившего ребенка солиста. Поэтому если не ставить цель идти по пути профессионального образования, то положительно. Например, у меня дома есть и рояль и цифровое пианино, очень хорошее, с настоящей механикой акустического инструмента. Поскольку иметь рояль в квартире очень проблематично, а я человек с ненормированным днем, я установил такую систему, когда звук идет в наушники, но сохраняется механика рояля. Поэтому я могу заниматься и по ночам. Более того, я очень часто это делаю.
— Вы можете назвать себя вынужденным экстравертом?
— Думаю, что да. При том, что любой интроверт может перевоплощаться и становиться невероятно яркой личностью на сцене. А так в повседневной жизни я стараюсь, чтобы публичности было поменьше.
— Вы можете причислить себя к немногочисленной группе счастливых людей, которым не ведомо волнение?
— Случается, что волнуюсь. Я стараюсь об этом не думать. Рецепт номер 1 — лучше готовиться. Никакие тренинги по преодолению сценического волнения не помогут. Чем ты лучше готов, тем лучше получится. В любом случае не надо позволять эмоциям выходить за рамки допустимого, иначе они начинают только мешать во время исполнения. Я считаю несправедливыми разговоры о том, что пианистам проще справиться с волнением, поскольку «рояль играет сам». У пианистов есть такие технически сложные произведения, в которых если что-то не так со свободой в руке, получится «каша». Так что все познается в сравнении.
— Когда музыка производит на вас сильное впечатление, как это проявляется? Возникают мурашки, как у большинства людей?
— Конечно, возникают. Но если мы говорим о произведении для фортепиано, мне сразу хочется его сыграть. И наоборот. Когда я исполняю, голова занята абсолютно другим. Я испытываю ощущения, отличные от простого прослушивания.
— Вам достаточно просто контролировать свои эмоции, даже если вы исполняете одно из самых любимых произведений?
— Я думаю, что в момент исполнения, прежде всего, ты должен знать, что будешь делать в данное конкретное время. Это же все равно зашифровано в нотах, в каких-то черточках, поэтому любое произведение можно таким образом разложить. А в конечном итоге мое исполнение вместе с дирижером и оркестром воплощается в нечто большее, чем просто какие-то знаки. Эмоции, безусловно, есть, но они под контролем. Просто без него самое очевидное, что может произойти, это занос в какой-нибудь невероятный темп.
Беседу вела Елена Белова
