Три женские истории про детское музыкальное образование
Детское музыкальное образование, полное легенд и опасностей, в связи с событиями вокруг профессора Рябова стало не только узкопрофессиональной темой. И, как выясняется, ключевая фигура в ней — вовсе не ученик или учитель, а мама, героическая, амбициозная, ревнивая, неадекватная или иногда все-таки адекватная. Это тема закрытая и малоизученная. Openspace.ru решил ею заняться и поговорил с тремя представительницами этого треугольника «ученик—учитель—мама». Известная пианистка Катя Сканави — мать троих детей, двое из которых профессионально занимаются музыкой в специализированных школах — в Гнесинке и ЦМШ. Анна Озерова — выросшая жертва материнских амбиций. Наталия Лисицына — преподавательница районной музыкальной школы.
Катя Сканави
Учить или не учить?
Считается, что если ребенок не хочет заниматься музыкой — то это просто потому, что он не понимает, что он этого на самом-то деле хочет. Просто когда он это поймет, то учить его будет уже поздно. Поэтому мы сейчас все же будем настаивать, а потом, когда он станет взрослым, он будет нам дико благодарен.
Хотя до какого-то момента даже неизвестно, получится у ребенка что-то или нет, — так как кроме таланта и желания нужны еще определенный характер и масса других составляющих.
Но тут нет никаких законов, каждый случай индивидуален. Вот перед самой смертью Владимира Крайнева вышла его книжка «Монолог пианиста». Большая часть этой книги — о том, как мама все для него сделала. Будучи немузыкантом, она из Харькова в Москву переехала, и в подвале с ним жила, и к шести утра заставляла его ходить в ЦМШ до уроков заниматься, потому что инструмента не было, и с мокрой тряпкой за ним гонялась. И при этом он дорожил и восхищался ею до последнего своего вздоха и умер, боясь позвать на помощь, только потому, что не хотел ее испугать. По крайней мере, последний год его жизни был прожит под знаком того, что он боялся умереть раньше мамы. Его мучило, как она переживет его уход. Всю жизнь он ей был благодарен, всю жизнь она была самым близким ему человеком.
Так что я не знаю, какие могут быть выведены общие законы.
Амбиции родителей
Но сейчас, как я наблюдаю, эти родительские амбиции принимают все более уродливые формы. Есть какие-то немыслимые примеры, как девочка в 4-м классе одновременно профессионально занимается на рояле, на скрипке, балетом и еще в какое-то там водное поло играет. С одной стороны, это исходит от амбициозных родителей, чаще всего от мамы. Но должно быть, чтобы и ребенок еще был достаточно амбициозный.
История, которая только что вокруг Анатолия Яковлевича (Рябова. — OS) разразилась, — это амбициозность, помноженная на мстительность. Ну и неинтеллигентность общую, наверное… И в классе моего старшего сына мы сталкивались с таким примером — когда родители по огромной любви сделали все для того, чтобы их ребенка не любили. Мамаша защищала его от всего класса. Это поздний ребенок. И, наверное, действительно очень талантливый. Я не могу судить, никогда его не слышала. И мой Алеша даже не знал, на каком инструменте он играет. Потому что его никто никогда не видел. Он все время отсутствовал, очень много где-то на конкурсах играл, ходил по школе в бабочке, потому что приходил в нее только сдавать зачеты. Три года он в школу не ходил — потому что в начальных классах чего в нее ходить?
Понятно, что ребенок ну никак не мог вписаться в коллектив. Он вылетал из класса с воплями, жалуясь на одноклассника или одноклассницу, а мама влетала с воплями и сама с ними разбиралась: кому-то даст пощечину, кого-то потянет за ухо. А потом и вовсе — при помощи своего старшего сына, здоровенного детины 30 лет, решила разобраться с зачинщиком! И я не могу сказать, что сама в восторге от этого зачинщика. Но это же не метод! Я считаю, что дети должны уметь сами разбираться со своими конфликтами.
Темная, честно говоря, история. Был суд. Кто-то сказал, что мальчика дома избил папа. Кто-то говорил, что нет. Но главное, что директор Якупов проявил себя как двуличный и циничный человек. Он запирал целый класс после уроков, промывал им мозги, говорил, что они травили этого мальчика из зависти. Мало того что взрослый мужчина на их глазах избил одноклассника. При этом считается, что он стоял за какую-то правду. А потом еще тебя заставляют сказать, что ты этого не видел, — все же забрали свои показания, кроме моего Алеши. Остальные мамы решили, что лучше не связываться. Одна вообще перевела своего сына на класс ниже. А Алеша в 10 лет фактически проходил единственным свидетелем по делу. Следователи, давление, собрания, звонки из комнаты милиции — на ровном месте в общем-то — просто вышел ребенок мой на перемену. Я ему говорила — ничего не бойся. Что видел — то и говори.
Амбиции педагогов
Отдельная тема — амбиции педагогов по специальности. Когда ты поступаешь в ЦМШ или в какую-то подобную школу, тебе говорят, что ни на какие предметы ты ходить не будешь, ничем посторонним заниматься не будешь, ты поступил КО МНЕ В КЛАСС. И дальше выжимают из этого ребенка все что могут. В смысле премий и побед, фондов Спивакова. И насколько это все работает на здоровье или на нездоровье ребенка, я не знаю. Потом с ребенком происходит нервный срыв. Или срыв с руками, что тоже часто. Есть определенная мера, дальше которой со своим ребенком я бы не хотела идти. Я не понимаю, для чего это нужно, и считаю неправильным самоутверждаться за его счет.
Существует такая ревность — не дай бог, чтобы твой ученик играл менее трудное сочинение, чем ученик у коллеги. «Он уже и 17-й этюд играет? А-а. Сейчас ко мне, наверное, родители прибегут и спросят, почему их ребенок играет только 15-й!» И сочетание такой мамы и такого педагога — это вообще смерть. Вся школа переполнена родителями, сидящими в коридорах, которые только и делают, что эти этюды обсуждают. Правда, после истории с избиением нашего одноклассника им, кажется, запретили там сидеть.
Вне системы
Я не знаю, насколько можно вне системы, на одних только частных уроках, выучиться музыке. Хотя вот мы слушаем Берлинский филармонический или Венский филармонический оркестр. Там сидит по сто человек, которые как-то же выучились без ЦМШ! И мамы с папами у них не уходили с работы и не сидели под дверью. Я всегда задаюсь этим вопросом…
В берлинскую Hochschule или Йельский университет поступают люди, закончившие не цээмшовскую систему, а жесткую общеобразовательную школу, в которой никого не волнует, занимаешься ты музыкой или нет. И посещать надо все. И без справки просто можешь и не думать что-то пропускать.
Гнесинка и ЦМШ
По атмосфере мне всегда была более мила Гнесинка. Просто сейчас из-за того, что происходит со зданием, она собственно как школа не существует. Одни дети бегут в одну сторону, другие — в другую. После 3-го класса ты вообще переезжаешь в какое-то другое место. То есть они не общаются, никто друг друга не знает, нет вот этого чудесного домашнего коллектива, которым именно и была славна эта школа. Там была более камерная атмосфера, никогда не было такого спортивного духа, как в ЦМШ.
Я училась в Гнесинской школе первые 9 классов. Потом я перешла к Владимиру Всеволодовичу Крайневу в ЦМШ и сразу поехала на конкурс Маргариты Лонг, там получила премию, у меня началась интенсивная концертная жизнь, я взяла академический отпуск, так что школу я закончила, уже учась в аспирантуре Парижской консерватории.
В ЦМШ кроме специальности по-настоящему преподавались еще только сольфеджио и гармония. Педагоги по остальным предметам иногда менялись по три раза в неделю. И сейчас это продолжается точно так же. Зарплаты у этих педагогов — 5000 рублей в месяц. Они на метро или на автобус тратят больше денег, чем зарабатывают! То есть это должны быть либо какие-то святые люди, которые туда идут ради общения с детьми, занимающимися музыкой, либо студенты, которые прибегают подработать. Кто-то делает это из-за того, что там его ребенок учится.
Русские девочки вместо еврейских мальчиков
Мальчиков в этих школах по сравнению со временем, когда я училась, осталось очень мало. Вот это я точно могу сказать — почти исчезли мальчики из классической музыки. И совершенно исчезли представители еврейского народа. Вот ведь как упал престиж нашей профессии — не дают хорошим еврейским мальчикам идти по стопам Яши Хейфеца...
То есть если в мое время на классных вечерах выходили играть только люди с еврейскими фамилиями — а уж особенно на скрипке, то сейчас превалируют девочки с простыми русскими фамилиями.
И в основном эти девочки с русскими фамилиями приезжают из подмосковных городов.
Репетиторы
В мое время никого из родителей на урок не пускали. Я училась у Татьяны Абрамовны Зеликман. Мой папа-пианист чуть ли не кровью должен был расписаться, что он не будет в мои занятия вмешиваться и в комнату даже не войдет, где я дома занимаюсь. Все делалось на уроке. И дальше был расчет на то, что ребенок сам должен дома что-то уметь делать.
Сейчас мать должна присутствовать на уроке. То есть она, видимо, должна не работать. Первое, что ты слышишь, придя к любому педагогу, — «с моими учениками занимается такой-то репетитор». Они работают в связке. И дальше расчет идет на то, что педагог только проверяет на уроке, как ребенок поработал дома. Хорошо, если педагог понимает, что правильно, чтобы ребенок научился сам думать, слышать, искать — ну или хотел думать, слушать и искать хотя бы. Но ведь это же дольше! Это эффект на более долгую дистанцию. А если ты хочешь добиться более быстрого эффекта, то, конечно, лучше, когда рядом сидит человек, который все во всем понимает, который заставляет ребенка 15 раз повторить одно и то же, не дает ему халтурить и думать о том, как бы поскорее вылететь на улицу с мячиком.
Зачем все это надо
Я не знаю, можно ли считать годы детских занятий музыкой упущенными, проведенными зря. Наверное, все равно дисциплина в разумных пределах — она скорее благо, чем зло. Если считать, что занятия музыкой приучают ребенка к некой ежедневной рутине труда, то это скорее польза для его дальнейшей жизни — в том числе и для его способности получить другое образование. Это скорее хорошо, что человек привык каждый день в чем-то совершенствоваться. Только что ты мог эту пьесу еле-еле ковырять отдельно правой рукой, отдельно левой, а, глядишь, прошла неделя — и ты уже можешь ее двумя руками сыграть. Это реальный, осязаемый результат, который даже маленький ребенок видит. Я вообще за вертикаль — за противостояние этим бесконечным сравнениям по горизонтали.
Очень многие музыканты приводят своих детей в музыку — даже если их собственная жизнь в музыке не состоялась. Очень часто существует аргумент: «Я хочу, чтобы тебе удалось то, что не удалось мне». Многим матерям свойственна эта мизерабельность. И очень многие из этих женщин к тому же еще и одиноки. У нас ведь женское общество...
Вот они работают педагогами в ДМШ, они унижены тем, как они плохо живут, своим социальным статусом. Но все равно ведут туда же своего ребенка. Меня это всегда дико трогает. В этой невозможности представить себе жизнь без этой самой музыки, которая принесла тебе столько страданий, есть какая-то заколдованность.
Это, конечно, материнский подвиг. Кто-то из великих педагогов говорил, что когда к нему приводят потенциального студента, он смотрит не на него, а на его маму.
Анна Озерова
Дочерний долг
Я с четырех лет занималась музыкой. Весь комплекс, включая консерваторию, прошла до конца. Моя мама — музыкант, хормейстер Большого театра. И она решила, что самое удобное — чтобы ребенок тоже был в этой профессии. Поэтому сначала было фортепиано, потом флейта. Сначала была простая музыкальная школа, потом специальная, после которой обязательно должна была быть консерватория. И всю эту программу я честно выполняла. Но с какого-то момента я понимала, что это не мое. Я отдала свой дочерний долг и решила, что дальше я никому ничего не должна и могу заниматься чем считаю нужным.
Я не знаю, что бы было со мной, если бы не это мамино решение, — трудно в сослагательном наклонении говорить. Но, безусловно, я нашла бы что-то другое. Хотя сейчас, по прошествии 20 с чем-то лет после окончания консерватории, я понимаю, что ничего никуда не пропадает и все в какую-то копилку человеческих достоинств и приобретений складывается. Но какой ценой это все доставалось!
Мне всегда было тяжело на сцене, и это тоже требовало преодоления и борьбы с самой собой. Все это осталось где-то в подсознании и иногда проявляется каким-то самым неожиданным образом — когда нужно что-то публичное делать.
Я вообще не публичный человек по природе. А когда это происходит через насилие, когда ты не готов, тебе не хочется, ты о другом думаешь — когда ребенок со всем этим выходит на сцену — вот это катастрофа. И потом тебе говорят, что ты сделал не то, играл не так, потерял половину того, что тебе рассказывали.
Хотя уже к консерватории я как-то научилась с этим всем быть, мириться и даже находить удовольствие в том, что я делаю. Но внутреннее ощущение, что что-то все время не так происходит, как должно быть, — оно не покидало.
Все цели были достигнуты. Мама сказала, что надо в консерваторию поступить, — пожалуйста, поступила. А, нет, не к тому педагогу! Надо к лучшему педагогу! Хорошо, вот я уже и у лучшего педагога. Но потом цели закончились — которые передо мной ставились и которые были не мои. Дальше что делать? Ставить свои собственные цели никто меня не учил. И никто не интересовался, есть ли у меня они.
Путь к себе
На третьем курсе, когда я поняла, что категорически этого не хочу, я пришла к церкви, крестилась, ездила по монастырям, пела на клиросе. Тем не менее сдала госэкзамен, после чего положила флейту на полку и через неделю уехала в Иерусалим. Там я прожила пять лет — сначала в одном монастыре, потом в другом. Нужно было разобраться со своими целями, с тем, кто я такая, зачем я тут. Ну а когда все встало более-менее на свои места, я вернулась.
Однако интерес к флейте, игре и музыке вернулся только совсем недавно. Я открыла инструмент и поняла, что очень здорово им владеть. Но это совсем не то, что меня заставляли раньше делать, — оказалось, это может доставлять радость! Я опять стала играть. В основном я импровизирую с флейтой в руках, у нас компания людей, которые этим занимаются. Я получаю удовольствие, находясь в этом энергетическом, музыкальном, творческом потоке.
Если бы мне, когда я была маленькая, преподавали ЭТО, а не то, чтобы быстро бегали пальцы, если бы кто-то сумел рассказать, что такое музыка и как это здорово, то, возможно, все бы пошло по-другому, не через насилие. Занятия музыкой — это не спорт. Хотя иногда его напоминают. Но все-таки по сути это совсем другое.
Никогда не думала, что свою дочку буду учить музыке. Я вообще ее отговаривала всеми возможными способами от того, чтобы она на этот скользкий путь вступила. Тем не менее она по нему пошла. С ней получилась полная противоположность. В четыре года она сказала, что у нее скрипка должна быть в руках, и продолжает на этом настаивать. Это очень тяжелая дорога. Но она постоянно мне говорит, что она этого хочет, что ей это нравится. Я сопротивлялась-сопротивлялась, потом поняла, что это другая крайность. Сейчас она в ЦМШ учится, но мы уходим оттуда. Там я наблюдаю целый сгусток амбициозных родителей и поломанных детских судеб. Положение совершенно катастрофическое у некоторых. Поэтому мы оттуда бежим.
Наталия Лисицына
Что нужно родителям
Я работаю почти тридцать лет. Часто возникают ситуации недостаточного взаимопонимания с родителями. Оттого, что не все родители — кстати, не только мамы, с папами тоже приходится иметь дело — понимают специфику музыкального образования. Если у родителей музыкального образования нет, то им очень трудно бывает понять, почему ребенку нужно каждый день заниматься. Вот они привели способного ребенка, на вступительных экзаменах определили его данные, и им кажется, что за два урока в неделю из него должны сделать концертирующего музыканта. И когда я начинаю предъявлять какие-то требования к домашней работе, они очень удивляются. Ребенок и так загружен, у него другие всякие есть занятия.
А бывает обратная ситуация. Родители считают себя очень компетентными и все время вмешиваются в учебный процесс. Чаще всего им кажется, что ученику недодают каких-то сложных, интересных произведений. С этой проблемой, пожалуй, будет еще труднее. Я иногда выполняю их требования, чтобы наглядно показать, что они ошибаются. Но это часто не работает, так как тогда получается, что это я неправильно работаю. Ребенок-то гениальный, а я не справилась.
И вот мы ходим по замкнутому кругу, и чаще всего приходится расставаться. Хорошо, если мирно. Хорошо, если удается убедить родителей, что когда нет доверия к педагогу, то занятия дальше толком невозможны. Но некоторым родителям нравятся конфликтные отношения, они никуда не уходят. А у нас в районных ДМШ такая специфика, что мы сами не можем отказаться от учеников. Мы должны заниматься с ними до тех пор, пока они сами не попросят их перевести.
Что нужно учителю
Должна сказать, что полный психологический комфорт во время урока — совершенно необходимое условие для педагога. А если он все время будет ждать со стороны родителей какого-то критического замечания, излишнего контроля, неуважительного отношения, как к прислуге, то процесс обучения не будет полноценным. Вот так мы устроены.
Я не считаю, что любящие родители преувеличивают способности своих детей. Может, просто мама видит больше, видит какие-то скрытые возможности. Но успех бывает тогда, когда адекватно оценивают не только способности, но и достижения ребенка. Вот когда родители согласны, что с ребенка надо требовать по максимуму, тогда получается толк. И тогда конфликтов не бывает. А если сами родители не хотят прикладывать усилия, то тут и возникают какие-то замещающие моменты в виде претензий к педагогу, контроля за ним. Такая презумпция вины: педагог во всем виноват.
У моей мамы, благодаря которой я выучилась, хотя была очень ленивым ребенком, не было ни грамма амбиций. Но когда она привела меня в музыкальную школу, то чувствовала ответственность — и перед педагогом, и передо мной. Она должна была научить меня начатое дело доводить до конца — вот это была ее мотивация. А если бы у нее была другая позиция и она бы требовала больше от педагога, чем от меня, то у меня бы ничего не получилось.
Чего боится учитель
Была у меня такая история: учился мальчик, уже в седьмом, выпускном классе. И однажды я узнаю, что он, придя домой, сказал маме, что я его ударила по голове. А надо было видеть ребенка — он выше меня ростом был, у него ломался голос, уже юноша. Тем не менее мама сразу вышла из себя, это понятно. Она пожаловалась директору, и началась очень неприятная ситуация, директор сказал, что тут скандалы не нужны и надо бы мне куда-нибудь из школы уходить. Меня спасло стечение обстоятельств: оказалось, что ребенок просто прогулял урок и не хотел признаваться маме, но он не знал, что меня в тот день не было в школе. Когда это выяснилось, они просто перешли к другому педагогу, и эта история никакого продолжения не получила. Но мне она была серьезным уроком. Нужно быть всегда готовым к этому и очень внимательно смотреть на родителей, с которыми мы имеем дело.
Екатерина Бирюкова, openspace.ru
Фото: Борис Кауфман / РИА Новости
