Афиша концертов, проходящих в Бетховенском зале Большого театра, многообразна. Здесь и выступления артистов оркестра, и постоянные «отчёты» Молодёжной оперной программы, и камерные вечера солистов оперы. Неизменна концептуальность названий и подбор исполняемых произведений согласно заявленной тематике. Подзаголовок сольного вечера солиста оперы Игоря Головатенко — «Три века русского романса». Можно было бы ожидать звучащую хронологию от М. И. Глинки до наших дней, с десятком или более имён авторов и пестротой жанров, однако решение оказалось изысканно и лаконично. Перекличка композиторов и поэтов эпохи Серебряного века, взгляда на него нашего современника и финального погружения в век 19-й, к вечно актуальному М. П. Мусоргскому.
Начало концерта весьма символично: возвращение в Большой театр его главного дирижёра в строгие пафосные годы (1948-1953), четырежды Сталинского лауреата, Николая Семёновича Голованова в ипостаси композитора. Духовные хоры Голованова, писавшиеся им на протяжении долгих лет «в стол», как противоядие от номенклатурной должности, зазвучали в начале 90-х годов прошлого века, поразив глубиной и чистотой музыкального языка. Его романсовая лирика практически неизвестна, есть пару записей в исполнении супруги, А. В. Неждановой. И это всё.
Честь открытия в архивах музея Неждановой-Голованова до сих пор неопубликованных опусов Николая Семёновича принадлежит пианисту и дирижёру, доценту Московской консерватории Станиславу Дяченко. Он показал рукописные ноты давнему другу Игорю Головатенко, зная его не только как прекрасного певца, но и как сокурсника по кафедре оперно-симфонического дирижирования. Игорь загорелся идеей спеть нечто новое столетней давности. Премьера возвращённых романсов Голованова состоялась два года назад в Музее-квартире автора, затем с ними познакомились на камерном вечере в Лондоне. В декабре 2017-го пять номеров вошли в программу «Три века русского романса», представленную музыкантами в Рахманиновском зале Московской консерватории.
Странное и отрадное чувство — впервые слышать будто знакомые мелодические обороты, напоминающие стиль именитых современников Голованова, но оригинальные и свежие. Все романсы написаны совсем юным композитором, между 17 и 20 годами. Тексты — образцы высокой поэзии. Порядок номеров исполнители выстроили по нарастанию и ослаблению музыкального драматизма. Начав с холодновато-отстранённого «В синем небе» на стихи Ивана Никитина, через импрессионистски красочную «Тишину» из цикла «Антифоны» на стихи Константина Бальмонта к кульминационной романтической балладе «Это было у моря», где строка Игоря Северянина: «Королева играла Шопена» лукаво обыгралась у фортепиано лейтмотивом популярного до-диез минорного вальса. Далее «Лотос» — перевод из Генриха Гейне — и, наконец, «Запад гаснет» на стихи Алексея Толстого, с явным рахманиновским оттенком. Первый и последний романсы из соч. 4, то есть наиболее раннего, и оба на стихи поэтов 19 века. Средние номера, соч. 14 и 22, озвученные строфы Серебряного века — знаменитого в 1910-х Бальмонта и восходящего молодого кумира Северянина, лишь на четыре года старше композитора.
Во всех романсах насыщенная партия фортепиано, отнюдь не аккомпанемент. И то, что Станислав Дяченко — отменный ансамблист с звучным, но мягким туше, ухо отметило сразу. Насколько удобно для голоса написана вокальная партия начинающим и неопытным творцом Николаем Головановым? Для баритона Игоря Головатенко, казалось, всё технически легко, внимание сконцентрировано на содержании, передачи смысла через пропетое слово. Была бы интересна такая музыка вне контекста дальнейшей дирижёрской славы композитора? Думаю — да. Но «побочные» таланты ушедших великих в разы ценнее, как, допустим, «Жизнь Бенвенуто Челлини, написанная им самим».
Тему поэзии Серебряного века продолжили четыре романса на слова Александра Блока. Автор и исполнитель — Игорь Головатенко. Отважно или дерзко такое композиторское соседство? Любовь оправдывает всё. Тем более, любовь серьёзного музыканта Головатенко к наследию Александра Блока. Этот привет из 21 века оказался благородно мелодичным, традиционным в лучшем смысле слова и щедрым на выразительные средства. Диапазон своего шикарного голоса Игорь Головатенко задействовал сполна, от рокочущих низов до металлом звенящего крайнего верха, от фортиссимо до шелестящего пиано. Будь композитор отдельным от вокалиста индивидуумом, хотелось бы спросить: «Что же так трудно написано? Сам-то попробовал спеть?»
Но и фортепианная фактура столь же насыщенна. То слышится романтический порыв Листа — «Пусть светит месяц», то сдержанная мистика — «На небе зарево» или брутальный пафос «К ногам презренного кумира». Завершает цикл нежнейшая лирика — «В ночи, когда уснёт тревога», переходящая в фатальное — «Последней страсти кубок пенный от недостойного раба».
Удивительно, но зазвучавший следом «Отрывок из Мюссе» Рахманинова Игорь Головатенко исполнил как-то спонтанно, словно тоже, простите, только что сочинилось и вылилось из души наружу: «Что так мучительно сердце больное бьётся?» Со вкусом, в балансе страсти и сдержанности подал заключительный эффектный проигрыш Станислав Дяченко. Рахманиновские поздние романсы продолжились поэзией Фёдора Тютчева: «Ты знал его» и «Арионом» Пушкина, где безупречное звуковедение вокалиста передавало скольжение по волнам челна.
Заключительный номер первого отделения — «Христос воскрес!» на стихи Мережковского, запретный для публичного исполнения в советские годы из-за религиозного содержания. Как эталон — чуть ли не единственная тогда фондовая запись И. С. Козловского. Истовость глубоко воцерковлённого тенора, для которого Христос — не символ, а живой страдалец, трогала до слёз и в комсомольской юности. Но насколько же убедительней сейчас слушать мужественный баритон Головатенко, в котором искренности чувства не меньше. Но в строках «И если б здесь в блестящем храме «Христос Воскрес» Он услыхал, какими б горькими слезами перед толпой Он зарыдал» слышен злободневный антиклерикальный подтекст.
Приписываемое Достоевскому «все мы выросли из гоголевской "Шинели"» в музыкальной аналогии может звучать как «вся лучшая русская камерная вокальная лирика 20 века выросла из наследия Мусоргского».
Второе отделение составили два цикла Модеста Петровича. В начале «Без солнца» на стихи Арсения Голенищева-Кутузова. Привычность этого названия в программах истории музыки училищ и консерваторий никак не влияет на популярность живого исполнения. Певцам бывает трудно решиться на 16-18 минут (именно столько звучат шесть миниатюр цикла) отречься от вокального эго, поставить голос в речитативно-подчинённое отношение к слову, погрузиться в мрачный причудливо-философский мир образов поэта: «В четырёх стенах» или «Меня ты в толпе не узнала». Такое под силу и в радость только певцу-музыканту. И снова у Игоря Головатенко получилось! Своеобразно, в скупой чёрно-белой графике, убрав из тембра сочные краски. Но это — интерпретация, о которой хочется вспоминать.
Завершающий вечер цикл «Песни и пляски смерти» на стихи того же Голенищева-Кутузова, напротив, — фаворит у вокалистов. Четыре разнохарактерных ярких образа, где есть развернуться и голосу, и актёрскому дару. Подмеченная особенность данного исполнения — отделение артиста от персонажа. Это понимаешь не сразу, но такой приём увлекает. Вот Смерть поёт «Колыбельную» ребёнку, и во вкрадчивых фразах слышна как бы ирония всё понимающего рассказчика. Галантный Рыцарь из «Серенады» особенно идёт фактуре Игоря Головатенко, но и здесь чудится усмешка демиурга. «Трепак» — воплощение Смерти от снежной стихии, горькое напоминание о людской пьяной беспечности. Наконец — «Полководец». Иногда исполнители, причём чаще дамы, меццо-сопрано, смакуют описания ужасов поля битвы, особенно сгущая инфернальность в торжественном марше Смерти: «Кончена битва, я всех победила». Наш дуэт, Головатенко и Дяченко, подчеркнули остро синкопированное изящество этой темы. Вспомнилось из глубины лет (снова курс истории музыки!) — марш Смерти заимствован Мусоргским из польской революционной песни «С дымом пожаров».
Баритональное великолепие «Полководца», вопреки трагизму музыки, поставило позитивную финальную точку. Полный вплоть до всех приставных стульев Бетховенский зал долго благодарил аплодисментами артистов.
Бывают концерты, когда слушаешь с удовольствием, но эмоции получаешь поверхностные, как от «книги в дорогу». Прочитал, отложил и забыл. Этот вечер из разряда Событий. Программа «Три века русского романса» так и просится остаться в звучащей истории на CD.
Фото: Павел Рычков
