Когда пытаешься постичь тайну, неизбежно разбиваешься о тщетность своей попытки. Видишь пальцы пианиста Бориса Березовского, которые летят над клавиатурой, исполняя пассажи с астрономической скоростью и филигранной точностью, и отказываешься верить в реальность происходящего. Сложнейший репертуар, гигантские объёмы текстов, гастроли по всему миру, жизнь в самолётах… Стоит только шепнуть, что где-то будет играть Березовский – и залы переполнены. Стоит зрителю увидеть его лицо на афише – и билеты проданы. Безусловно, он обладает мощным магнетизмом, присущим великому артисту. И вот мы беседуем с пианистом, который, по слову другого его великого тёзки Пастернака, сумел «привлечь к себе любовь пространства», а в голове у меня вертится один-единственный вопрос: «А как это вам удаётся?»
— Вы абсолютно погружены в мир музыки или у вас есть и другие увлечения? Например, любимый вами композитор Николай Метнер увлекался астрономией, смотрел в телескоп на звёзды, а вы?
— Моё увлечение – театр. Обожаю московские театры. Считаю невероятной роскошью, что мы живём в Москве и имеем возможность хоть каждый вечер смотреть прекрасные спектакли. В России драматические театры одни из лучших в мире, здесь глубокие традиции, потрясающий репертуарный театр, интересные пьесы. Особенно люблю Малый театр, их классические постановки, великолепную игру актёров. Обожаю Московский театр «Мастерская Фоменко». В МХТ в Камергерском переулке видел «Гнездо глухаря» по пьесе Виктора Розова, где играл Олег Табаков, мне очень понравилось.
Кстати, моя приятельница, гениальная певица Яна Иванилова, хочет воссоздать театр водевиля. В середине XIX веке этот жанр был очень популярен в России, а теперь забыт. Хотя у Алябьева, например, много прекрасных водевилей, и музыка прелестная. Если в Москве появится ещё и театр водевиля, он наверняка украсит культурную жизнь столицы.
— Вам нравится только драматический театр или музыкальный тоже?
— Например, у нас есть Большой и Малый театры. Для меня Малый значительней, нежели Большой. Может быть, сказывается моя насыщенность музыкой: мною столько уже переслушано, что даже места нет в голове. Поэтому меня больше интересует театр драматический.
Концертная жизнь меня ещё меньше привлекает, потому что я хорошо знаю и музыку, и исполнителей. Так что, если выпадает свободное время, предпочитаю ходить в драматические театры.
— Кстати, ваш совместный концерт с Яной Иваниловой 25 января 2015 года в Большом зале консерватории незабываем: чем больше времени проходит, тем острее понимаешь, насколько сильное он произвёл впечатление. Соединить в одном концерте инструментальные пьесы и романсы, когда сначала вы играли Грига, а потом Яна пела его песни, затем вы сыграли Чайковского, а она исполнила его романсы под ваш аккомпанемент, – это же бездонная идея! Так можно исполнять и Рахманинова, и Метнера…
— Эта традиция пришла из XIX века, когда музыкальные вечера были гораздо разнообразнее: сначала исполнялась часть какого-нибудь концерта или сонаты, потом ария, потом какая-то пьеса – и все это были сочинения разных композиторов. Такой подход мне представляется правильным, потому что когда, например, исполняют все подряд сонаты Шуберта, концерт превращается в лекцию, скучную и утомительную… Я категорически против таких концертов, они должны быть разнообразными, разноплановыми и, в конце концов, развлекательными. А когда 40 минут слушаешь целиком симфонию Брукнера, при всей моей любви к этому композитору… Я против таких концертов. В этом смысле мне хотелось бы вернуться в XIX век: чтобы концерт был разнообразным.
— Вы поразили меня, когда предстали в качестве концертмейстера, – словно бы растворились за роялем... Аккомпанементу вас обучали в консерватории? Или чувство меры дано вам от природы?
— И обучали, и что-то врождённое, наверное, есть. В консерватории у нас была такая дисциплина – «камерная музыка». Аккомпанемент – огромная часть исполнительского мастерства. Но, думаю, большей частью, качество аккомпанемента зависит от опыта. В своё время я очень много играл в камерных ансамблях и постепенно пришёл к пониманию того, как получать от этого удовольствие. Когда участвуешь в камерном ансамбле и начинаешь «играть себя», привлекать к себе слишком много внимания – это элементарная ошибка. Музыкальные диалоги подобны театральным: нужно ждать своей реплики и реагировать на реплики партнёров. Правильный подход приходит постепенно, с годами. А когда ты на сцене высказываешься сам, не слушая других, – это непрофессионализм.
— Может ли сегодня кто-либо повлиять на ваш выбор репертуара?
— Раньше такое было, теперь нет. В период моего становления я брался за любую работу, даже если произведение мне не очень нравилось. Тогда у меня не было выбора. Сейчас я могу себе позволить на 100% играть исключительно то, что я хочу.
— Вы огорчены по поводу того, что после ухода из жизни Метнера в 1951 году, мало написано для фортепиано? Или считаете, что в XVIII –XX веках создано столько шедевров, что на нашу жизнь хватит – и играть, и слушать?
— Не огорчён, выбор репертуара настолько огромен, что не только на нашу жизнь, на пять жизней хватит произведений, чтобы выбрать и сыграть самое лучшее! Есть потрясающие сочинения у Шостаковича и Прокофьева. Венгерский композитор Дьёрдь Лигети оставил нам прекрасное наследие. Моя давняя мечта – Оливье Мессиан. Мы с Александром Гиндиным исполняли его произведения для двух фортепиано. Мессиан – феноменальный композитор, у него потрясающая, завораживающая, оказывающая наркотическое воздействие музыка. Что касается Лигети, надо найти время, чтобы заняться этим автором, всё руки не доходят.
Так что, я бы не очерчивал чётких границ: «после 1951 года мало написано». Новое и интересное найти можно всегда. Для меня процесс поиска, обновления репертуара никогда не останавливается.
— Вы играете концерт № 2 Равеля для левой руки, концерт № 2 Рахманинова, «Революционный этюд» Шопена… Предыстория создания каждого из этих сочинений трагична, – впрочем, как и многих великих творений. Вы изучаете историю создания музыкального произведения, прежде чем его разучивать?
— Нет. Открываю ноты и играю. В кругу музыкантов всем известны истории создания концерта № 2 Равеля для левой руки и концерта № 2 Прокофьева. Пианист Пауль Витгенштейн на Первой мировой войне получил ранение, и правую руку ему ампутировали. Но он все равно продолжал играть – одной левой. Друг Прокофьева, опять же в годы Первой мировой, написал композитору письмо с фронта: «У меня все замечательно» и постскриптум: «Кстати, ты слышал новость? Я застрелился». На следующий день этот человек действительно застрелился, и концерт № 2 Прокофьева – это реквием по ушедшему из жизни другу.
Впрочем, среди всех этих историй довольно много мифов. Например, считается, что Мусоргский сочинил «Картинки с выставки», посетив посмертную выставку художника Виктора Гартмана. Будто скоропостижная смерть художника в возрасте 39 лет настолько потрясла Мусоргского, что тот пришёл домой и сочинил «Картинки с выставки» – тоже реквием по другу. Это неправда. У Мусоргского было не так уж много близких друзей, он был человеком замкнутым. Выставка лишь послужила импульсом к написанию знаменитого цикла пьес композитора.
Влияют ли все эти истории на моё исполнение? Да, влияют, если я их знаю. Но специально изучением истории создания произведения не занимаюсь. Скажем, если берусь играть сонату Грига, не читаю, когда он её сочинил и по какому поводу… Играю и все.
— Считаете ли вы нужно иметь за плечами богатый жизненный опыт – радости, печали, препятствия, которые вы преодолели, – чтобы исполнить произведение качественно? Над биографией Бетховена можно рыдать – от первой до последней страницы. Для того чтобы глубоко и проникновенно сыграть Бетховена, нужно пережить не меньше?
— Не знаю, есть вундеркинды, такие как Шура Черкасский. Я слышал записи, где он, будучи ребёнком, играет совершенно божественно. Что может знать о жизни одинадцителетний мальчик? Значит, перед нами феноменальный талант. Я уж не говорю о композиторских гениях. Свой знаменитый этюд op. 2 № 1 Скрябин написал, когда ему было 11 лет. Скрябин был, безусловно, гением и высокообразованным человеком, даже в юном возрасте. Но и уровень образованности не объясняет всю непостижимую глубину этого произведения. О каком жизненном опыте тут может идти речь? Разве что у Скрябина был опыт предыдущих жизней, если в это верить…
Классика прекрасна тем, что она бесконечна. Чем больше в произведении заложено, тем больше может быть версий, трактовок, вариантов исполнения. Можно наслаждаться исполнением разных людей, и замечательно, что есть и молодые исполнители, и опытные. В любом случае это сегодняшний, настоящий взгляд. Если я сейчас играю какое-то произведение, вовсе не значит, что через пять лет я буду смотреть на него точно так же. Сегодняшнее исполнение – не окончательный вариант. Меняются ритмы существования, мои взгляды, добавляются новые впечатления – все это называется словом «жизнь».
— Когда вы играете, перед вашим мысленным взором возникают какие-то картины? Если мы говорим о программной музыке.
— Картины не возникают – только эмоциональные состояния. Скажем, когда играю лирическую пьесу Эдварда Грига «Домой» – это радость от возвращения домой. Перед глазами не возникает визуальных образов, как человек едет по дороге, входит в дом, обнимает родных, но эмоциональное состояние радости, конечно, присутствует. То же самое касается пьесы «Бабочка» – перед глазами у меня бабочка не летает. Но вот состояние эфемерности, хрупкости, лёгкости присутствует всегда. Или, скажем, пьеса Чайковского «Сентябрь. Охота» из цикла «Времена года». Я не воображаю гончих собак или скачущих лошадей, но настроение охоты, невероятной возбуждённости от происходящего на охоте и адреналин, который впрыскивается в кровь, – все это присутствует. Иначе пьесу «Охота» не сыграть.
— Это если мы говорим о программных произведениях, когда в названии произведения для исполнителя есть подсказка. А если указан только опус, номер и тональность?
— Тогда просто наслаждаюсь музыкой, красотой гармонии. Картинки никакой нет. Господствуют эмоциональные состояния. Да, в программной музыке все чётко указано. Но если я играю, скажем, этюд Шопена, где указаны лишь опус, номер и тональность, то в нотах эмоциональные состояния прописаны не менее чётко. И ты их испытываешь в момент исполнения. Все чувства, которые могут охватывать человека, – от блаженства до паники. Весь спектр человеческих эмоций.
— Сколько времени вам требуется, чтобы подготовить новое произведение? Любимый вами Метнер говорил: «Это разврат – выходить на эстраду с произведением, которое ты взял разучивать три месяца назад».
— Тут я с Метнером не согласен. Порой он был чрезмерно педантичен. В его музыке это не чувствуется, но в жизни он был подчас непримирим. Скажем, если в нотах было прописано крещендо, он настаивал, чтобы звук доводился до максимума, чтобы все было абсолютно точно как в нотном тексте. Я по таким строгим правилам не живу. И в свежести исполнения есть своя прелесть... Естественно, чем дольше играешь произведение, тем оно лучше звучит. С другой стороны, может наступить «перезрелость», когда, сыграв произведение тысячи раз, ты уже теряешь к нему вкус, интерес.
— Как вам удаётся удерживать в памяти такой гигантский репертуар? Повторяете?
— Естественно, повторяю. Но когда занимаешься этим с детства, быстро запоминать и держать в памяти большие объёмы текста – не проблема. Это уже наработано годами. Память развита. Это вопрос тренировки.
— В афише Московской государственной филармонии у вас 1–2 концерта в месяц. Часто бывают выездные концерты? Устаёте? Рахманинов порой давал 12 концертов в месяц – 3 концерта в неделю, это же нереально?!
— Опять же, если судить по Метнеру, то 12 концертов в месяц – абсолютная профанация. Сам он мог дать один-единственный концерт в год и целый год к нему тщательно готовился. А Сергей Васильевич Рахманинов играл 12 концертов в месяц – и прекрасно.
У меня много выездных концертов по России и за рубежом, помимо тех, что даю в Москве, и это здорово. Бывает от 7 до 15 концертов в месяц. В среднем 10 концертов в месяц. Сколько надо, столько сыграю.
— Когда по телевидению показывают ваши руки на клавиатуре, как правило, мы видим логотип Steinway & Sons. Почему вы выбираете именно этот бренд?
— Я не выбираю. У них монополия: почти во всех крупных концертных залах мира стоит Steinway. Иногда на филармонических площадках провинциальных городов установлен Bösendorfer или Bechstein. Я играю на том инструменте, который есть.
— Вы состояли в жюри XV Международного конкурса им. П.И. Чайковского. Внутри членов жюри могут быть разногласия. Скажите, присвоение Дмитрию Маслееву первой премии и Золотой медали было так же единогласно как в своё время Михаилу Плетнёву и Григорию Соколову?
— Для получения первой премии конкурсанту необходимо было набрать 7 голосов среди 12 членов жюри. Дмитрий Маслеев набрал 9 голосов из 12, то есть абсолютное большинство. Я считаю, что он абсолютно заслуженно и справедливо получил первую премию. Потрясающий парень, уникальный талант, который очевидно выделялся среди очень сильного состава участников. Если другие конкурсанты вызывали споры и разногласия, то Маслеев был единственным, кто ни у одного из членов жюри не вызвал никаких претензий и нареканий. Потому что, во-первых, у него феноменальная техника на уровне лучших виртуозов мира. Во-вторых, невероятная музыкальность. В-третьих, огромный исполнительский потенциал. У членов жюри не было никаких сомнений в том, что мы верно выбрали победителя.
— Появляется много молодых исполнителей. Ведь они составят вам конкуренцию в будущем. Понятно, что им надо ещё лет 20 потрудиться, чтобы достичь вашего уровня, и всё-таки… Для вас это волнительно?
— Я буду только рад, если новых прекрасных исполнителей станет больше! В этом смысле я абсолютно не ревнивый человек. И если кто-то играет так же как я или ещё лучше, буду только приветствовать это.
— Как вы относитесь к известным пианистам, которые играют сегодня – как к соперникам, которых надо победить? Или просто занимаетесь любимым делом?
— Я не воспринимаю их как соперников. В этом смысле идеалом для меня служат люди, исполняющие фольклор. Они не задумываются о соперничестве, просто наслаждаются музыкой, которую исполняют. Спортивная конкуренция: кто лучше, кто хуже – это какой-то больной, нездоровый подход. Есть талантливые пианисты, которые потрясающе играют – и отлично! Фольклористы никого не унижают и не гнобят, им это абсолютно чуждо. Они выходят на сцену и получают огромное удовольствие от выступления перед публикой. В этом смысле я хочу быть как они: играть и наслаждаться музыкой.
— Дирижер Евгений Мравинский говорил, что для него путь от гримерной до пульта в день концерта – это путь на эшафот. Вы волнуетесь?
— Я же говорю, в этом смысле я фольклорный! Терпеть не могу все эти разговоры о том, что выступление – это пытка. Какая пытка? Интеллектуалы порой перегибают палку: каждая нота должна быть выстраданной. О чём тут страдать? Я считаю, что это неправильно. Играй красивую музыку и наслаждайся…
— В апреле 2016 года в Концертном зале им. Чайковского вы будете находиться за роялем и одновременно управлять оркестром во время исполнения концертов № 2 и № 4 Бетховена?
— Я не считаю, что этими концертами Бетховена нужно дирижировать: там все настолько просто, что оркестр справится самостоятельно. В таких произведениях дирижёр не нужен. Я буду за роялем, а оркестр вступит по первой скрипке и также закончит.
— Не собираетесь ли в будущем встать за дирижёрский пульт?
— Нет-нет, абсолютно точно.
— Что вы больше любите: разучивать, репетировать, отшлифовывать произведение или выступать перед публикой?
— И то, и другое люблю. Концерт – продолжение творческого процесса.
— Как вы чувствуете себя после концерта? Усталым и опустошённым? Или счастливым и полным сил?
— В зависимости от того, как прошёл концерт. Если удачно – конечно, я счастлив.
— А самоедством занимаетесь, если концерт прошёл не слишком хорошо?
— Никогда. Бывают концерты более удачные, менее удачные и неудачные – это естественная часть творческого процесса, и относиться к ней надо философски.
— От чего случаются неудачные концерты? Зависит от самочувствия, степени усталости, погоды? Звёзды не сошлись?..
— Да, что-то в таком духе.
— Ваша манера держаться за инструментом сдержанно, предельно скромно, без проявления эмоций на лице – от воспитания, образования, врождённого чувства меры?
— Все исполнители разные. Например, гениальный Глен Гульд жестикулировал, иногда даже напевал во время записи или концерта. И если это музыкально органично и естественно для человека – замечательно. Нет универсального рецепта как вести себя за инструментом. Не могу сказать, что все должны играть с каменным лицом. У каждого индивидуальная манера поведения. И если кто-то раскачивается корпусом за роялем, но при этом играет гениально – почему нет? Критерий один – прекрасное исполнение, а как пианист держится за инструментом – это уже детали.
— Кто размещает в YouTube ваши видео- и аудиозаписи? И как вы относитесь к тому, что люди смотрят и слушают вас в интернете? Ведь тогда они не пойдут на концерт, не отдадут свои деньги за билет.
— Размещают неизвестные мне люди. Интернет – неотъемлемая часть технического прогресса, и бороться с тем, что кто-то размещает записи моих концертов в YouTube бесполезно. Я сам часто пользуюсь видео- и аудиозаписями в YouTube, ищу там исполнителей или произведения, которые нужно прослушать. Но сравнить живой концерт с online -концертом по эмоциональному накалу все равно невозможно, это несопоставимо. Атмосфера концертного зала и радость от встречи с исполнителем всегда будет цениться выше виртуальной.
— Расскажите, как вы увлеклись фольклором и стали художественным руководителем фестиваля «Музыка Земли»?
«Музыка Земли» – моё любимое детище на сегодняшний день. Раньше я считал, что фольклор – это примитивная музыка и это оказалось чудовищной ошибкой. Однажды услышал румынских народников, и меня поразила, во-первых, их искренняя любовь к музыке, которую они исполняют, во-вторых, – сложность музыкального материала: постоянная смена ритмов, разнообразие ритмических узоров, бесконечные вариации. Это стало для меня потрясением.
Мне принадлежит идея фестиваля, им я хочу показать тесную взаимосвязь фольклора и классики, которая во все времена либо имитировала фольклор, либо заимствовала народные мелодии и ритмы, либо ими вдохновлялась. Тема огромная, бездонная – хватит на десять жизней. В прошлом году мы провели фестиваль, посвящённый музыке Великобритании, где прозвучали английские, ирландские, шотландские народные мелодии и одновременно – произведения Генри Пёрселла, британского классика XVII века и «Времена года» Ральфа Воана-Уильямса, британского композитора XX века – удивительное и редко исполняемое произведение.
Поиск репертуара для фестиваля радует тем, что я обнаруживаю подлинные музыкальные жемчужины, которые почему-то редко исполняются. Я совершаю столько открытий! Стараюсь найти созданные в фольклорной стилистике академические произведения – изумительные и малоизвестные публике, и подобрать к ним выступления потрясающих фольклорных коллективов.
В 2015 году мы решили посвятить фестиваль России. Выступят фольклористы из Москвы, Воронежской, Новосибирской, Томской, Костромской и Белгородской областей, из Удмуртии, Татарстана, Калмыкии, Северной Осетии, Республики Саха и Республики Коми… Вот такая необъятная и разнообразная музыкальная география фестиваля. Три дня экспертное жюри будет слушать фольклорные ансамбли и шесть коллективов, которые отберёт жюри, примут участие в гала-концерте 4 ноября в Колонном зале Дома Союзов.
Идея взаимосвязи этнической, народной и академической музыки будет представлена в гала-концерте наглядно. Например, сначала выступит фольклорный ансамбль, а потом в исполнении симфонического оркестра Москвы «Русская филармония» прозвучит академическое произведение русского композитора-классика, в котором отчётливо прослеживается продолжение народных традиций. Я тоже сыграю несколько сочинений классиков.
Словом, в 2015 году получается сделать большой фестиваль, и если он станет традиционным, это может стать главным делом моей жизни.
— Главным делом жизни? А как же фортепиано?..
— Играть для меня – всё равно что дышать.
Заказ билетов на сайте фестиваля →
