Тридцатипятилетний Герман Садулаев родился в Чечне, но уже много лет живет в Санкт-Петербурге, где окончил юрфак университета и работает в компании по импорту замороженных продуктов. У него вышло несколько книг, самые известные из них «Я — чеченец!» и «Радио Fuck». Но уже первая повесть «Одна ласточка еще не делает весны» (2005) привлекла к себе внимание. Она о любви к матери, о войне, о страхах, одиночестве, о чеченцах, которые стали чужими у себя и никогда не будут своими здесь. Новый роман «Таблетка», ироничный и злой — о молодом человеке в современном мегаполисе и отчасти корпоративном фашизме — вошел в шорт-лист «Русского Букера».
— Герман, вы пишете в «Таблетке» об «офисном рабстве». По-вашему, кризис, о котором все сейчас говорят, поможет нам освободиться от него?
— Пока что кризис не оправдывает моих ожиданий. Менеджеры, уволенные из одних офисов, устраиваются работать в другие. На дорогах полно автомобилей. Ни толпы, ни пробки не рассасываются. Около торговых центров по-прежнему трудно припарковаться. Иногда кажется, люди стали потреблять только больше. Может быть, это — агония, последние судороги. Посмотрим.
«Таблетка», вышедшая в издательстве «Ад Маргинем», действительно об офисных буднях, о жизни в современном мегаполисе. Вместе с тем, надеюсь, она открывает совершенно новые и необычные измерения повседневности. Можно попытаться раскрыть несколько уровней этого послания. Они заключены один в другом, как матрешки. Но, думаю, читателю будет интересно заняться этим самостоятельно.
— Вы не были на войне, но написали о ней очень пронзительно. Некоторые считают, что писать о войне по-настоящему может лишь тот, кто видел все своими глазами...
— Да, и выдавать лицензии на книги о войне будет, например, цензурная комиссия комитета ветеранов боевых действий, так? Или кто-нибудь еще будет решать, о чем имеет и о чем не имеет права писать автор? Я достаточно видел своими глазами и достаточно чувствовал на своей шкуре. Но дело не в этом. Не это дает право писать. Думаю, главное — искренняя боль и переживание. Чтобы тексты и фильмы о войне не превращались в танцы на костях. В спекуляции на теме, на которой нельзя бесчеловечно спекулировать.
— Почему чеченцы не приняли вашу книгу?
— Это не так. Прежде всего, чеченцы сейчас очень мало читают. Я недавно был у себя в Шали, там на весь город ни одного книжного магазина. Мало того, письменные столы и книжные шкафы в продаже отсутствуют, хотя прочей мебели сколько угодно. Не читают. Но от тех чеченцев, которые прочитали мою книгу о войне, «Я — чеченец!», я слышал много благодарностей и получал благословения. Не нравятся моим сородичам, в основном, места в текстах, посвященные чувственности, любви. Об этом у чеченцев не принято говорить вслух. Но я никогда не утверждал, что являюсь национальным и традиционным писателем. Моя проза свободна.
— После публикации повести «Почему не падает небо» в «Вайнахе» вы заявили, что не подпишетесь под ней. Почему?
— Это объясняется чрезмерной редакторской правкой. Из повести в этом журнале вырезали все острые места, где-то даже перефразировали. Так что это стал уже и не совсем мой текст. Мой текст — в сборнике «Я — чеченец!» Покойный Илья Кормильцев, издатель книги, сделал идеальную редакцию — не изменил и не переставил ни слова.
— Какая из книг на тему войны вам близка?
— «На Западном фронте без перемен» Ремарка. Если говорить о последней кавказской войне, то назову Захара Прилепина, Аркадия Бабченко, Александра Карасева и Владимира Семеновича Маканина. Это все настоящая литература, и она очень человечна. В ней нет постыдного псевдогероического пафоса, который превращает некоторые тексты о войне в мерзкую пляску на костях.
— Если сравнивать вашу первую, как вы ее назвали, «осколочную повесть, «Одна ласточка еще не делает весны» и, например, «Радио Fuck», то это очень разные вещи. Что из написанного вам самому ближе и дороже всего? Что пишете сейчас?
— Я тоже очень разный, но дело даже не в этом. Роман — это зеркало, поставленное на большой дороге. В какую сторону его повернешь, такую картину оно и отразит. В жизни есть место и трагедии, и юмору, и великому, и смешному, и умной мысли и глупой, и крайне полярным чувствам. Я лишь стараюсь видеть мир таким, каков он, — цветным, движущимся. И отразить его в незамутненном стекле.
В данный момент я тоже пытаюсь повернуть свое зеркало так, чтобы в нем отразилась и наша дорога, и земля, и лица людей, и обязательно! — кусочек неба...
— В каком направлении развивается современная литература?
— Хотелось бы думать, что я каким-то образом нахожусь внутри литературного процесса. А изнутри трудно понять, куда все движется. Как если в большом снежном коме катишься с горы: мелькают то небо, то кочки, то лица коллег, то их же ноги, вертящиеся в воздухе. Хотя в нашем случае аналогия, наверное, не совсем точна, потому что этот ком мистическим образом катится одновременно в разные стороны. Есть тенденция к реалистичной прозе, а с другой стороны, к социальной фантастике. Причем у одного и того же автора. Есть коммерческий подход к литературе, упрощение, и есть бескорыстное увлечение высоким стилем. Оценку всем нам выставит время. Если только у этого мира есть будущее. И если в этом будущем кого-нибудь интересует литература.
— Удовлетворяют ли вас ваши коллеги по цеху как читателя?
— Вполне. Выходит множество интересных книг, всегда есть что почитать. Я имею в виду не только современную русскую литературу, но и мировую. Да, русская литература утратила свое особое место в мировой культуре. Раньше книги русских писателей отличали от прочих философская глубина, социальная заостренность, психологизм — и все это при поэтичности слога. Теперь в Африке, Азии, даже в Европе и в Америке пишут книги более социальные, более философские, революционные, трагические! А мы? Лучшие наши умы и таланты весь конец прошлого века и отчасти начало нынешнего занимались художественным стебом. Вот мы и просмеяли великую русскую литературу. И ведь не смешно, уже давно не смешно.
У нас нет своего Уэлша, нет Коупленда, нет Уэльбека. Появился, правда, свой Бегбедер, но уж лучше бы не появлялся. И оригинальный-то Бегбедер — пустышка, радужный мыльный пузырь. А доморощенный аналог мыльного пузыря, это уже нечто совсем виртуальное и ненужное. Критики часто укоряют меня в том, что я говорю о серьезных вещах напрямую. Вместо того, чтобы развлекать читателя изящной интеллектуальной игрой, забавлять псевдопротестными словесными вывертами. Но после них в сухом остатке не остается никакого понимания, и очаровывать кого бы то ни было пустыми виньетками не по мне. Упрекают и в излишнем пафосе, и в менторском тоне. Но я, пожалуй, продолжу писать так, как пишу. Должен же кто-то говорить с читателем серьезно? А клоунов вокруг и без меня хватает.
— Вы — чеченец, но однажды сказали, что стали чужим и здесь, и там. Как живете с таким ощущением?
— Так и живу. Подобно облаку, разорванному ветром. Как это описано в одной древней книге. У Луны, однако, есть и обратная сторона. Мне принадлежат оба мира, и традиционный мир Кавказа, и ультрасовременный мир российского мегаполиса. Я же свободен, я мальчик сам по себе. Очень удобная позиция, для того чтобы смотреть. И писать.
Татьяна Ковалёва
