Прошедший конкурс Чайковского долго не отпустит нас от себя. Мы ещё не раз отмотаем назад ленту его событий и прокрутим её заново. Постепенно, как это обычно бывает, некоторые подробности конкурса забудутся, а крупные достижения и открытые миру новые имена лауреатов войдут в историю и займут там места, отведённые самым строгим и справедливым судьёй — неумолимым временем.
Ну а пока у нас ещё есть возможность вспомнить лучшие страницы этого замечательного музыкального форума буквально по горячим следам. Об итогах состязаний пианистов в беседе с корреспондентом Belcanto.ru говорит Екатерина Мечетина — знаменитый музыкант, преподаватель Московской консерватории. Помимо участия в ежедневных обзорах конкурса на телеканале «Культура», на своей страничке в Фейсбуке на протяжении всех туров она вела своеобразный интернет-дневник, который привлёк внимание многочисленных любителей музыки взвешенным и непредвзятым анализом выступлений конкурсантов.
— Екатерина Васильевна, поделитесь, пожалуйста, вашими общими впечатлениями о конкурсе, а потом, если вы не против, мы пройдёмся по его отдельным моментам.
— Нельзя не отметить, что нынешний конкурс вызвал всеобщий интерес любителей и профессионалов, залы были заполнены на всех турах, выступления возбуждали жаркую полемику среди слушателей. Социальная сторона конкурса дала нам полную чашу ярких ощущений. В принципе, для искусства нормально, и когда люди не соглашаются друг с другом, и когда их мнения совпадают. Но в данном случае эмоциональные перехлёсты были столь чувствительными, что кто-то, я знаю, даже испортил отношения со своими оппонентами. И людей можно понять, так как результаты конкурса всякий раз вызывают споры если не по первой премии, то по остальным-то уж точно. Всё это объяснимо, потому что мы занимаемся делом, в оценках которого часто фигурируют понятия «нравится — не нравится». Кстати, на мой взгляд, это довольно неплохой критерий, хотя настоящий профессионал, конечно, должен уметь своё мнение аргументировать, а не просто сказать: вот, мол, я влюбился в этого артиста, и я ему всё прощу.
— Давайте остановимся на конкретных персоналиях. Начнём с первого места.
— Про Дмитрия Маслеева прежде всего хочу сказать, что он большой герой. И герой он не только потому, что завоевал первое место. Ведь все финалисты — герои, они выдержали невероятный марафон, в этом году даже более тяжёлый, чем раньше. Но Дима к тому же столкнулся со страшной жизненной ситуацией в дни конкурса. И я хочу выразить ему не только соболезнование, но и восхищение его мужеством. Артистов учат выходить на сцену, что бы ни случилось. Но нам трудно представить, что на самом деле испытывал этот, в общем-то, совсем ещё юный артист, садясь за инструмент.
Теперь, сказав всё это, я могу немножко углубиться в его творческий портрет. Мне было несколько удивительно, что, закончив не только Московскую консерваторию, но и аспирантуру при ней и будучи талантливым человеком, он остался никому не известным вплоть до самого конкурса. Я эту фамилию не слышала ни разу, и для меня это парадоксальная ситуация. Почему так получилось — я не могу объяснить. Живьём я его слышала лишь на гала-концерте в БЗК, и это было хорошее выступление — не просто лауреата, а победителя.
— Но уже на следующий день силы его, видимо, покинули.
— Что касается «сил», то я собираюсь высказать сейчас претензии к регламенту. Всем, конечно, понятно, что конкурс проверяет не только творческую сторону артиста, но также его физическую и, не побоюсь этого слова, атлетическую выносливость. Даже в те времена, когда не было отборочных туров за три дня до начала конкурса, когда состязания состояли из трёх туров, а один из них не делился на сольную программу и выступление с камерным оркестром, — даже тогда конкурс был страшным испытанием для пианистов. И я, например, не вижу никакой необходимости исполнять два концерта без антракта в финале. В жизни такого не бывает. Ведь даже если за один вечер исполняются два концерта, то всё равно их разделяет антракт. Поэтому и на конкурсе Чайковского исполнителям необходим перерыв между двумя произведениями в третьем туре.
Ну и второе. Нельзя проводить отборочный тур прямо перед конкурсом. Прежде всего, потому, что у конкурсантов получается пять выходов на сцену: отборочный тур, первый, два выхода во втором туре и ещё один — в третьем. Это невероятная нагрузка. Возможно, Валерий Абисалович проверяет их на способность участвовать в мировой исполнительской гонке. Но я бы перенесла отборочный тур на несколько месяцев, как это делают на большинстве крупных конкурсов. Одна из причин, по которой я придерживаюсь такого мнения, — это интересы зарубежных участников. Ведь если человек знает заранее, что он в числе конкурсантов, а не играет лишь для отборочной комиссии за закрытыми дверями, то он может пригласить с собой группу поддержки, поскольку первый тур — это полноценное выступление, которое длится не менее 40 минут. Надеюсь, что несмотря на это обстоятельство, иностранные участники в полной мере ощутили поддержку и радушие слушателей конкурса. А некоторые — так и сверх меры. (Смеётся.) Я имею в виду Люка Дебарга. Ему выпала роль того «иностранца», которого на каждом конкурсе выделяет из всех и начинает безмерно обожать московская публика. Вспомните, например, восторги по поводу Фредди Кемпфа, Паскаля Девуайона. Так что и на этом конкурсе «иностранец» состоялся.
— Вы хотите сказать, что публика проявляет повышенный интерес к иностранным кумирам из некоторого подобострастия?
— Нет, я ничего плохого не хочу сказать. Просто наша публика любит открывать для себя новые имена. Ведь, как правило, российские участники конкурса известны заранее (Дмитрий Маслеев тут оказался исключением). Все знали, что очень высокие шансы на победу у Лукаса Генюшаса, замечательного молодого артиста, который прекрасно знаком публике как член знаменитой музыкальной семьи и, конечно, потому, что уже давно ведёт активную концертную деятельность, в том числе — в Москве. Было бы странно, если бы его не знали. Возможно, петербуржец Сергей Редькин московским слушателям не так хорошо известен, но в профессиональных кругах его имя уже звучит давно. Даню Харитонова заметили после победы на конкурсе «Щелкунчик», и с тех пор он сделал гигантский шаг вперёд, достойнейшим образом выглядел и на протяжении всего конкурса, и в финале.
Из полуфиналистов хочу отметить Михаила Турпанова, я за ним всегда следила. Крайне досадна его неудача с текстом в концерте Моцарта, но это музыкант очень умный, интеллектуальный и просто симпатичен лично мне. Прекрасно, на мой взгляд, выступил Илья Рашковский — в финале его очень не хватало. Если бы регламент позволял пропустить в финал семерых участников, то там должен быть он, я считаю.
— А что вы думаете про отсев на отборочном туре Хозяинова и Мндоянца?
— Ох, это моя боль и досада. Честно говоря, я не очень понимаю, по какой такой причине их отсеяли, хотя при этом пропустили некоторых других странных персонажей, которые даже чисто технически не справлялись с такими задачами первого тура, как этюды. Боюсь, что разгадку этой тайны мы не узнаем. Одно могу сказать: они не должны падать духом, ведь, по некоторым наблюдениям, иногда самых сильных соперников стремятся убрать как можно раньше. Может, именно это было причиной, может — что-то другое, а может, они выступили не так ярко, как могли бы. Но мне трудно судить, так как было объявлено, что предварительные прослушивания будут закрытыми.
Кстати, вот ещё одно побочное замечание. Многим известно, что результаты голосования по первому туру были опубликованы, и Динара Клинтон нам эту официальную бумагу в Фейсбуке продемонстрировала. А почему мы не имеем такую же бумагу по второму туру? Мне это странно и обидно. Было бы очень интересно узнать, кто из членов жюри кого из участников проводил во второй и третий тур. Очевидно, что регламент должен быть един для всех этапов конкурса. А то получилось, что в первом туре для нас завесу над тайной приподняли, а потом без всяких объяснений снова опустили.
— Если позволите, вернёмся к участникам. У Дмитрия Маслеева и Джорджа Ли в финале была одинаковая программа — Первый концерт Чайковского и Третий концерт Прокофьева. Не могли бы вы сравнить их выступления?
— Мне кажется, что Третий концерт Прокофьева даёт возможность Джорджу Ли выразить все самые сильные стороны своего пианизма. Поэтому его исполнение мне понравилось больше как очень гармоничное. Маслееву то ли энергии не хватило, то ли он другого склада музыкант... А вот с Ли это было стопроцентное попадание. Вы знаете, я, может быть, сейчас скажу крамольную вещь, но по Третьему концерту о музыканте очень мало что можно сказать вообще. Это произведение достаточно сложно сыграть плохо, а по каким-то другим параметрам — например, по сложности — его нельзя даже рядом поставить с концертами Рахманинова или Брамса. Его можно сыграть либо хорошо, либо очень хорошо.
— А Чайковский у того и другого?
— Всё, что касается русской музыки у Ли, меня не совсем удовлетворило. Ещё в первом туре, когда он исполнял «Вариации фа-мажор», стало ясно, что он далёк от этой музыки. Дело не в том, что это исполнение шло вразрез с традициями, — я ничего не имею против ниспровержения традиций, если это художественно оправдано, но он, мне кажется, не понял это произведение. Я не вижу тут никакой его вины, ведь это человек, рождённый в совершенно другой культуре. Многие видели во время конкурса Максима Могилевского рядом с Джорджем, и даже прошёл слух, что Максим является его педагогом. Но в личной беседе со мной Джордж эту информацию опроверг. Так что «Вариации» Чайковского — это его первый прокол для меня.
Второй прокол — «Вариации на тему Корелли» в следующем туре, которые он, как мне кажется, трактовал довольно поверхностно. То есть образы, к которым привыкли мы, находясь в парадигме русской культуры, для него — иностранный язык. Он мыслит иными категориями, и мне это мешало. В концерте Чайковского, я бы сказала, всё это было в меньшей степени выражено, но тем не менее направленность была той же. После первого тура я написала на своей странице в ФБ, что этому молодому человеку очень интересно играть виртуозные произведения, но он немножко теряется, когда играет музыку, требующую большей углублённости или хотя бы простого лиризма. Но зато он был прекрасен в «Венгерской рапсодии», особенно — во фришке.
— Вероятно, Люка Дебарг оставил у вас иное впечатление?
— Люка Дебарг — это вообще уникальный случай. Вот вышел на первом туре играть человек, про которого мы все прочитали в буклете, что он начал учиться в 11 лет и только в 20 лет принял решение стать музыкантом. Когда мы о нём это узнали, то как-то все сразу немного напряглись, ведь в наше время, когда, например, азиатские дети начинают играть чуть ли не в 3 года, успешная карьера при позднем старте — это, скорее, исключение из общего правила. И поэтому я от него ничего особенного не ожидала, так решила, что он попал на конкурс случайно. Но с самых же первых нот Баха он заставил себя слушать. А его вторая часть сонаты Бетховена была для меня абсолютным откровением! Я даже пришла домой и сразу прослушала её ещё раз — в полном оцепенении, с мурашками по коже. Даже этюды у него отличались «лица необщим выраженьем», тогда как обычно эта часть программы воспринимается у нас преимущественно как демонстрация виртуозности. А у него был замечательнейший образ в терцовом этюде Шопена, и получилась не просто техническая пьеса, а как раз то, что Шопен в неё и вкладывал. Потом он буквально заворожил меня началом es-moll-ного этюда Рахманинова, поскольку ему удалось показать в нём то, что выглядит вполне очевидным, но редко делается другими с той же степенью убедительности. Разворот первой темы и доведение её до неотвратимой, неумолимой кульминации был сделан просто замечательно. И мне стало ясно, что в следующем туре слушать этого музыканта нужно непременно.
А уж во втором туре в его исполнительстве начались подлинные чудеса. Мы с ним немножко поговорили перед его выступлением, и он сказал, что будет играть Сонату Метнера фа минор опус 5, но, честно сказать, эта музыка не была мне знакома. И таких, как я, в зале было немало, надо заметить. Достаточно вспомнить, что после первой части в зале раздались довольно дружные аплодисменты, в том числе — и от некоторых членов жюри. Говорю об этом совершенно не в упрёк всем, а лишь для иллюстрации того, что эта музыка в России благополучно забыта. И если бы не Борис Березовский, а также некоторые другие музыканты, которые Метнера обожают, я не думаю, чтобы она так уж часто звучала в России.
Мне очень понравилось выражение одного журналиста, который сказал, что «Люка Дебарг реанимировал полумертвую сонату Метнера». Но он не просто её реанимировал, а сделал из неё ясную, понятную, кристально прозрачную поэму. Мне сразу захотелось слушать с нотами. И Метнера, и её, сонату, и Люка. Я была потрясена, насколько Дебарг делает всё, что написано в этих нотах, абсолютно всё: ни мельчайший подголосок, ни мельчайший гармонический оборот — ничто не ускользнуло из его ушей и рук. Я сидела так, что мне было не видно всей технологической стороны его исполнения. Позднее я слышала, что у жюри были претензии к постановке его рук, к зажимам мышц. Может, всё это и можно было увидеть. Но я сидела и думала: Боже мой, какое всё это имеет значение? Пусть он играет хоть носом, хоть пяткой, хоть локтями, лишь бы это никогда не заканчивалось! Потому что для меня он действительно открыл новые миры, и я буду возвращаться к его выступлению снова и снова. Надеюсь, «Медичи» не удалят с сайта эти записи, так как мне кажется, что это сокровище должно быть доступно для музыкантов любого уровня — для молодых, для совсем юных и даже для профессоров. Это надо слушать и переслушивать.
А потом был «Ночной Гаспар». В этом произведении, конечно, все знают каждую ноту. И то, как Люка там «звукописал», я вообще не знаю, с чем сравнить. Да, со стороны некоторых профессионалов были претензии к темпам — что безумно быстро был сыгран «Скарбо», что там не прослушивались отдельные ноты. Я эту пьесу играла многократно и хорошо знаю её текст, но у меня совершенно не было ощущения, что он там что-то не доигрывает. Потом мне рассказали те, кто смотрел его выступление по трансляции, что он играет репетиции одним пальцем. Для меня не ясно, какие репетиции имелись в виду: в начале пьесы или в самой теме? В общем, надо пересмотреть трансляцию, просто потому, что там лучше видна технология. Ведь в начале репетицию можно сыграть и одним пальцем. Но в любом случае, это неважно, поскольку у Люка этот Скарбо метался по углам, пугал, завораживал всех в зале, где на время его игры воцарилась просто-таки дьявольщина. А «Виселица» какая у него была! Скрип её просто физически ощущался в зале! Причём что меня совсем потрясло — это было на грани исчезновения звука. Ни одна нота не пропала, ни одна! Это было настоящее мастерство контакта с клавиатурой. В общем, его второй сольный тур был абсолютной магией, невероятным чудом, и именно поэтому московская публика его полюбила. Если он будет показывать такие же достижения в дальнейшем, то станет великим пианистом. Но даже если он ничего впоследствии не добьётся, то останется в истории конкурса и в моей личной истории музыкантом, который открыл шторку в некую музыкальную комнату, о существовании которой я раньше не подозревала.
— У нас есть ещё один заметный участник, Даниил Харитонов, за которого вы, как я знаю из ваших постов в ФБ, болели. Давайте о нём немножко поговорим.
— С удовольствием. Я за него болела, потому что я его знаю ещё с конкурса «Щелкунчик» в 2010 году.
— Я помню, вы сидели в жюри, а он победил со Вторым концертом Сен-Санса, ему было тогда 11 лет. Я, кстати, не поленилась, послушала, как в 12-летнем возрасте тот же концерт исполнял Джордж Ли, и, пожалуй, скажу, что сравнение оказалось не в пользу Дани.
— Да, виртуозность Ли именно такого свойства, и с подобной музыкой у него всегда, я думаю, попадание в десятку. Что касается Дани, то, во-первых, нельзя отрицать, что многое из того, что он показывает на сцене, с ним сделал его педагог Валерий Пясецкий. А педагог он замечательный и знаменит не только тем, что у него начинал своё обучение в Москве Денис Мацуев, но и тем, что подготовил просто огромное количество замечательных учеников.
Но мы же понимаем, что для конкурса всей этой «сделанности» не достаточно. И если бы Даня выходил и просто выполнял то, что сделал с ним педагог, то он бы просто не дошёл до финала. У него удивительно гармоничный склад натуры — я говорю сейчас не про человеческие, а про музыкантские качества. А ещё он вызывает симпатию тем, что очень благородно выглядит на сцене, и думаю, что внешнее находится у него в гармонии с внутренним. Он не гримасничает, держится с достоинством, никак не выказывает своего волнения или других страстей, которые, возможно, обуревают конкурсантов. Он просто выходит и, на мой взгляд, очень вдохновенно играет. И вся работа, которая была проделана им и его преподавателем, уходит на второй план.
Для меня этот участник — один из наиболее перспективных, потому что уже в свои 16 лет он играет, не просто пропуская каждую ноту через свою юную, свежую, искреннюю натуру, но показывает при этом высочайшую степень профессиональной отделки. И следить за ним я буду с огромным любопытством и удовольствием. Он уже выступает с великими дирижёрами — и со Спиваковым, и с Гергиевым. Даня не пропадёт, это ясно, он будет спокойно, планомерно развиваться, и с его человеческим взрослением будет происходить и его музыкантское взросление. Я за него не боюсь.
А вот за Люка Дебарга у меня опасений больше. Как он будет развиваться дальше? Вот он поизучал литературу — кинулся в музыку. Может, его теперь в живопись потянет? Или ещё куда? Он человек огромного артистического темперамента, это страстный, эмоциональный, ранимый, тонкий, удивительный характер. И я бы очень хотела, чтобы он остался в музыке и продолжил своё музыкальное образование. Впрочем, он и сам понимает, что ему ещё есть чему учиться. И, судя по его интервью, музыку он обожает и, скорее всего, не бросит.
На своей страничке в ФБ я описала забавную сценку в артистической с участием Люка, которая вызвала у читателей большой резонанс. Обсуждалась программа гала-концерта, и маэстро Гергиев спросил у Дебарга, сможет ли он завтра сыграть концерт Равеля. Естественно, ответ был: нет. Потому что если бы ко всей конкурсной программе он ещё добавил концерт Равеля, то это уже была бы программа не 24-летнего мальчика, который только что сыграл серьёзнейший марафон на износ и на убой, а программа масштаба самых крупных мировых концертантов. И когда маэстро отошёл, Люка очень темпераментно и несколько картинно начал сетовать, дескать, да, он не русский пианист, он не играл этюды Шопена ещё до своего рождения. В общем, это было сетование на себя, это было сожаление о том, что у него не такая счастливая судьба, как у его русских ровесников.
— Видимо, его подвело отсутствие возможности поиграть с оркестром.
— Да, это так. Второй концерт Листа он в течение семи дней изучал с молодёжным оркестром Франции. Что это означало? Оркестр тренировался, и Люка тренировался, то есть они были друг другу спарринг-партнёрами. Понятно, что это не равняется опыту Лукаса Генюшаса, про которого говорят, что он сыграл Второй концерт Чайковского за сезон чуть ли не 15 раз, что, согласитесь, является нормой для музыканта, встроенного в концертную жизнь так, как Лукас. Также и Даня Харитонов играл с оркестром немало, программа третьего тура была у него готова прекрасно, и выглядел он в финале наиболее уверенно. Видно было, что и силы у него есть, и с волнением он справился. А вот Люка с этим действительно повезло меньше, чем русским... Ну, ничего. Я читала его интервью, в котором он сказал, как ему не хочется возвращаться из потрясающей Москвы в скучный Париж. Многие улыбнутся этой фразе. Но ведь его можно понять: в Москве он искупался в такой любви, которая в Париже ему не светит никогда хотя бы по той простой причине, что в своём отечестве не бывает пророков.
— Считаете ли вы, что у Харитонова были шансы победить? Понравилось ли вам, как он сыграл концерты?
— Да, мне очень понравилось, и я думаю, что такие шансы у него были. Это был большой концертный стиль, традиционный для русских пианистов, хотя и отличающийся, скажем, от того стиля, который продемонстрировал нам Лукас Генюшас. Выбор произведений у Дани можно назвать оптимальным, поскольку он не взял два гигантских полотна, а выбрал Первый концерт Чайковского и довольно компактный Первый концерт Листа, в котором он остался в силах всё держать под своим контролем до самого конца выступления. Его исполнение было пронизано брызжущей солнечной энергией, и он показал нам свои замечательные виртуозные качества и в октавах, и в мелкой технике. Кто-то сказал, что он якобы загонял немножко, но это обычно бывает, когда пианист теряет контроль, а здесь был полный контроль, просто у него такое видение, и для 16 лет, по-моему, оно вполне логично. Но жюри решило по-другому.
— Насколько вообще справедлив упрёк молодому музыканту в том, что педагог помог ему «сделать» программу конкурса? Многие ныне известные музыканты признаются, что педагоги в своё время активно занимались их подготовкой.
— Я и сама этого не понимаю. По-моему, плох тот педагог, который готовит своего ученика к конкурсу и не делает с ним программу полностью. Особенно с совсем молодыми участниками. Конечно, от Дмитрия Онищенко, которому 30 лет, ожидают, что он покажет на конкурсе свои собственные художественные наработки и достижения, хотя и это не отменяет возможности консультироваться с педагогом. Но как можно упрекать в этом 16-летнего музыканта? И потом Даня вовсе не механистически выполнял все указания своего профессора. Напротив, он каждую ноту наполнил собственным артистическим и эмоциональным отношением, и у меня не возникло чувства, что он играет чужими ушами, руками и головой.
— Если бы Даниил Харитонов победил, то хватило бы ему репертуарного багажа, чтобы выдержать предстоящую победителю гонку в течение нескольких лет?
— Я не могу ответить. Я не знаю, сколько у лауреатов должно быть фортепианных концертов в запасе. Я знаю только одно: сил им потребуется много. Возможно, и к лучшему, что Даня не победил. Во всяком случае, у него будет возможность спокойно подготовиться к экзаменам в консерваторию. В его возрасте должен быть здоровый баланс между концертной деятельностью и учёбой. У него сейчас идёт период стремительного развития и накопления репертуара. И это очень счастливое время, потому что всё, что выучивается музыкантом во время учёбы, откладывается в его голове на всю оставшуюся жизнь, ведь пока ещё у него есть возможность работать тщательно, неторопливо. А потом, боюсь, когда выступлений станет много, у него не хватит времени осмыслить многое из того, что он будет играть, ведь некоторые сочинения ему придётся готовить недели две-три, а то и меньше. Такой роскоши, как год на подготовку произведения, у него уже не будет.
— Могли хоть как-то повлиять на мнение жюри те баталии, которые разгорелись вокруг конкурса в прессе, соцсетях, на музыкальных форумах и просто в кулуарах? Всё-таки о конкурсе высказывались и знаменитые музыканты, и журналисты, и педагоги лучших музыкальных школ, и профессора высших музыкальных учреждений.
— Конечно, нет. Во-первых, я думаю, что при такой загруженности членам жюри было явно не до того, чтобы мониторить соцсети, а особенно форумы, которые вообще никакого интереса ни для кого не представляют. Ведь в соцсетях хотя бы видно, кто пишет, а на форумах вообще какие-то ники, и поди разберись, есть ли у человека хоть какое-то образование, чтобы судить. Некоторые члены жюри не владеют русским языком, другие вообще не замечены в интернет-активности. Ну разве что Овчинников, Березовский, Мацуев?
— Я не случайно спросила. Поскольку вы как раз активный пользователь интернет-сетей, я подумала, что вы не могли не видеть, какая идёт безобразная травля одного из участников конкурса. Я даже думаю, что если бы до него это каким-то образом дошло, то он получил бы психическую травму на всю оставшуюся жизнь.
— Какой кошмар! Вы знаете, видимо, у меня другая френд-лента, и мне такие высказывания ни о ком из участников не попадались. Но если это так, как вы говорите, то это ужасно. Я терпеть не могу эту сторону интернет-общения. Одно дело, когда человек под своим именем высказывает, хоть и критическое, но уважительное, а главное — профессионально аргументированное мнение. И другое дело, когда начинается вот эта свистопляска, по-другому не могу это назвать. Иногда и под своими именами люди крайне резко высказываются в соцсетях. Меня это ужасает.
— Как вы думаете, насколько реалистичен сценарий так называемого «протаскивания» в очередной тур кого-то из участников? Возможно ли такое? Ведь, кажется, было сделано всё, чтобы на конкурсе Чайковского реабилитировать жюри от обвинений в предвзятости, коррумпированности и т. д.?
— Если рассматривать это чисто теоретически, то из всех возможных во Вселенной вариантов возможен и такой. Полностью исключить ситуацию, когда каждому члену жюри позвонит какой-то ну очень влиятельный человек и попросит проголосовать за определённого участника, нельзя. Но вероятность её близится к нулю. (Смеётся.)
По понятным причинам конкурсы всегда провоцируют разговоры о нечестности жюри. Ведь, согласитесь, мы не видим баллов, которые выставляют участникам. Если бы судейство осуществлялось как в фигурном катании, когда всем видно, кто какую оценку поставил, то было бы меньше домыслов, кто кого куда тянет. Но даже на примере этого вида спорта мы видим, что несмотря на открытое судейство, интриги тем не менее возможны и там. И потом, любой член жюри может с абсолютно честными глазами сказать: а я поставил такую оценку, потому что я так слышу. Вот, например, Мишелю Бероффу не понравился Дебарг.
— Ну а вы можете вообразить, что, допустим, Мацуев подходит, например, к Березовскому, берёт его за пуговицу и говорит: «Старик, надо проголосовать вот за этого парня»?
— В шутку — могу. Но только в шутку. Результаты первого и второго тура показывают, что махинаций там никаких не было. Но по той причине, что голосование не было прозрачным, я не могу считать свои ощущения стопроцентными и полностью развенчать мнение тех, кто решениям жюри не доверяет. Я верю в искренность и честность жюри. Но если кто-то другой скажет, что он не верит, у него будут для этого основания. И мы друг другу ничего не докажем.
Мнение о недобросовестности жюри не так уж абсурдно, как может показаться. Но даже если бы оно было полностью абсурдным, тем не менее главное развлечение некоторых «болельщиков» на форумах — выбрать себе на конкурсе любимца и обвинять всех в том, что вокруг него плетутся интриги, заговоры и его искусственно не пропускают в очередной тур или не дают достойного места.
— К тому же некоторые «дискуссии» протекали в столь экспрессивной форме, что, казалось, их участники немного подзабыли, что обсуждают явление в сфере культуры.
— Да, момент азарта, который присутствует при обсуждении любого конкурса, пробудил в некоторых самые худшие качества. Были и журналисты, которые не стеснялись в выражениях, позволяли себе базарные высказывания. Мне это настолько не близко, что обидно за музыкальный мир, который иногда оборачивается такой стороной, что не посоветуешь приличным людям приближаться к нему.
— Недавно к нам в редакцию пришёл пресс-релиз одного музыканта, в котором нас зацепила фраза, где говорилось, что в ближайшее время он представит некую новую программу «на всех ключевых рынках мира». Вот мы только что наблюдали, как молодые музыканты выходят на великую сцену, режут в кровь свои и наши души, а спустя короткое время они окажутся активными участниками мирового рынка и должны будут как-то в нём существовать и выживать. Что вы думаете об этом?
— Да, слово резануло и меня. Оно, конечно, звучит ужасающе. Я бы ещё поняла, если бы речь шла о новом парфюме, который выпустил Ланг-Ланг, — всё-таки он его выпустил не куда-нибудь, а именно на рынок. Но музыкальный рынок — это нонсенс! Ну, к звукозаписи ещё худо-бедно, с какой-то натяжкой это понятие можно применить, но не к живому искусству, которое сиюминутно рождается под руками музыканта здесь и сейчас.
С другой стороны, если само слово, в конце концов, можно было бы заменить и сказать, например, «на мировых сценах», то ведь по сути ничего при этом не изменится. Мы знаем, что всё в мире коммерциализировалось, всё стало «продуктом» (ещё одно ужасное слово!), и этот «продукт» должен отвечать определённым требованиям рынка. Как ни страшно произносить все эти понятия, но сейчас артиста раскручивают по законам коммерции. Неспроста и «парфюмы» появляются, и всякие там другие сопутствующие товары. Это примета времени, от этого не уйдёшь. Да, на рынке музыкантов воспринимают как некие физические сущности, которые необходимо красиво преподнести, красиво «упаковать». Для этого проводят всякие пиар-акции, но я к этому отношусь довольно спокойно. Самое ужасное, если во всём этом конвейере по раскрутке артиста ему не дадут играть то, что ему хочется, а его продюсер испугается, что это будет трудно «продать» и ограничит музыканта в творческих вопросах. В таком случае артист может потерять своё лицо, свою индивидуальность. Вот это, конечно, самое ужасное, что может случиться с ним на рынке.
— Скажите, нынешней музыкальной молодёжи, которая своим исполнительством выражает наше время с его высокими скоростями, огненными страстями, эгоизмом и невероятным тщеславием, не слишком ли чужд художественный мир куртуазного времени? Не приходится ли современному человеку, которого консерватории воспитывают в строгих академических традициях, загонять глубоко внутрь свои собственные страсти, например, при исполнении Моцарта?
— Недавно у Марины Карасёвой в обсуждении конкурса я прочитала замечательный, на мой взгляд, термин «обратное временное слышание». Человек ХХI века слышит музыку не так, как человек ХХ века или середины ХIХ века. Нынешняя молодежь имеет все богатства цивилизации в формате одного айфона. Люди каждого нового поколения слышат музыку предшествующих веков по-своему, это нельзя не учитывать. Как между детьми и родителями часто нет понимания, а уж тем более между внуками и более старшим поколением, так же и в музыке есть некоторый разрыв и разница в понимании музыки различных эпох. И потом куртуазность — это не главное в музыке Моцарта. Помимо дворцовой эстетики, в музыке Моцарта есть вечные темы. Например, вторая часть 23-го концерта. Её одинаково могут понять и люди моцартовского века, и нашего, и всех последующих веков. И ничего не изменится, пока человек не эволюционирует к каким-то иным формам, то есть если homo sapiens не станет каким-нибудь homo electronicus или чем-то подобным. Пока человек остаётся тем, чем он является сейчас, Моцарт будет понятен каждому поколению. Играть его, конечно, будут по-разному, в зависимости от моды. Но ведь и всемирную литературу каждое поколение читает, соотнося её вечное содержание с реалиями своего времени.
— Кстати, о книгах. Джордж Ли дал интервью «Российской газете», в котором рассказал о своих литературных интересах. Будучи студентом гуманитарного факультета Гарварда, он сказал, что роман «Преступление и наказание» показался ему книгой депрессивной, а вообще-то он предпочитает французскую литературу, а именно «Трех мушкетёров» и «Графа Монте-Кристо». В какой степени прочитанные книги влияют на музыканта? Может, вовсе не важно, что он читает?
— Каждый музыкант эти приоритеты расставляет для себя сам. Кому-то важнее эмоции, кому-то — интеллект, кому-то — их разумное сочетание. Но что уж совершенно точно, так это то, что ни одна прочитанная книга не может пойти во вред. Другое дело, что в 19 лет «Трёх мушкетеров» он должен был бы уже перерасти. «Преступление и наказание» наши читают ещё в школе, но ведь не до всех доходит. По игре Ли, конечно, не скажешь, что он одарён только двигательными способностями, но и, безусловно, музыкальностью тоже. Так что, по идее, должен бы уже дозреть и до серьёзных книг. Но всё-таки не следует забывать, что Джордж созревает в совершенно иной культуре.
— Новоиспечённые лауреаты прекрасно играют, виртуозны, выносливы и т. д. Но если всё-таки судить по большому счёту, то что, по-вашему, вообще может сказать миру совсем молодой человек, будь он хоть трижды виртуозом? Ведь исполнение некоторых произведений должно стать... ну я не знаю... заглядыванием в «пропасти и бездны», криком отчаяния, покаянием грешника... Разве может иметь подобный душевный опыт молодой человек? У них, наверное, и грехов-то никаких нет, поскольку они по 10 часов сидят за инструментом.
— Что может предложить молодой человек? Да многое... Вот вы говорите: они все виртуозы. Во-первых, они не все виртуозы. Истинная виртуозность — это такой дар, которым не все обладают даже среди наших финалистов. Далеко не будем ходить за примером. Все мы видели, что произошло с Люка. Харитонов, который в перспективе, конечно, эту сторону своего пианизма будет развивать и далее, и Ли — это настоящие виртуозы. Или Лукас Генюшас, у которого прекрасный аппарат, но который не ставит это своё качество во главу угла, а занимается музыкой. Из-за незаштампованности сознания молодой человек может предложить свежесть восприятия, новые решения, и то, что для взрослого, зрелого музыканта уже является незыблемым и очевидным, для юного часто представляет открытие чего-то нового в себе и в музыке. Так что очень много интересного они могут предложить. Даже на этом конкурсе мы как раз увидели множество настоящих индивидуальностей. Если бы это было наоборот, то мы получили бы набор усреднённых исполнений, а это было не так. Перед нашими глазами прошёл парад планет, проплыли по-настоящему разные миры.
— Кажется, на ФБ вы написали про Харитонова, что ему нужно влюбиться. За этой фразой я вижу совет — жить полноценной жизнью.
— Чтобы заниматься искусством, любому человеку нужно влюбиться. А ему и подавно, ведь он только начинает жить. И впереди у него ещё столько открытий. Ни один артист не сможет быть таковым, если он не испытал всей гаммы человеческих эмоций. Может, нужно испытать несчастливую любовь. Или, наоборот, безграничное счастье. Чем больше эмоциональных состояний пережил человек, тем он интереснее. Жить на полную катушку, конечно, не просто — сказывается на нервной системе. Но, с другой стороны, зачем себя экономить, если ты занимаешься искусством?
— Ну а как это было у вас? Сначала — книжная жизнь, потом — настоящая?
— Одновременно и та, и другая. Как мне кажется, я была нормальным, вменяемым ребёнком, подростком и взрослым человеком. Конечно, ни один музыкант не скажет, что он жил жизнью обычного человека, поскольку на первом месте у него всегда — музыка. Но в общем-то, я не отказывала себе в том, что формирует человека. Если мне хотелось сходить на дискотеку, я шла. И влюблялась, и разочаровывалась. Если возникала потребность вести дневник — вела, описывала все свои переживания. И мало что изменилось сейчас: я по-прежнему живу эмоционально насыщенной жизнью. Я даже Фейсбук использую для того, чтобы ощутить эмоциональную общность с другими людьми, найти единомышленников и обсудить с ними важные темы. Для меня эмоции важнее, чем логичная информация. Мне приходилось переживать и горечь, и профессиональные провалы, и боль. Я всем желаю, чтобы боли и горечи в их жизни было как можно меньше, но совсем избежать этого не получается. Да и не нужно, ведь музыка писалась композиторами, у которых были немыслимо сложные судьбы, где было всё — от невероятного горя до высокой радости.
— Что следует считать высшим пилотажем при оценивании игры исполнителя? Когда слушатель говорит про него: «Ах, как прекрасно он играл!» — или когда тот же слушатель уходит с концерта потрясённый и говорит самому себе: «Как же мне теперь жить дальше?»
— Понимаете, ведь я не слушаю музыку так, как её слушает обычный человек, не имеющий специального образования. Я не могу абстрагироваться от постоянных мыслей: как это сделано? Поскольку я ещё и преподаю в последнее время, мой мозг всё время настроен на оценку исполнения. Для своего удовольствия я люблю слушать музыку либо на других инструментах, либо симфоническую, потому что там для меня не настолько видны все технологические детали, хотя и в этом случае я не могу слушать музыку девственно чистой душой. Так что на этот вопрос мне ответить трудно.
У меня самой несколько иные критерии в оценке исполнителей. Чаще всего я понимаю, как человек всё это делает, и таких, понятных мне музыкантов, наверное, 90 процентов. Но в редчайших случаях я не понимаю, как человек сыграл то или иное произведение. Например, я не понимаю, как Дебарг сыграл Сонату Метнера или «Ночного Гаспара». Не по-ни-ма-ю. И это вызывает мой восторг, восхищение и уважение.
— А что из немузыкальной сферы может вызвать ваше удивление, потрясти вас до глубины души?
— Когда-то в детстве у меня была масса ярких впечатлений от жизни, но я воспринимала их как нечто само собой разумеющееся. Но чем дольше я живу, тем больше я стараюсь удивляться самым простым вещам, видеть в них чудесный смысл и скрытую красоту. Всё, что искусственно, меня не интересует и не трогает, а всё талантливое и искреннее — удивляет и радует. Меня и растрогать довольно легко. Вообще, приятнее жить с раскрытой душой, нежели под панцирем.
— По-моему, занятия музыкой приводят к тому, что человек привыкает жить с раскрытой душой, как вы говорите, потому что именно так он играет на сцене.
— Если говорить обо мне, то это так и есть. Но бывают и такие музыканты, кто открыт на сцене, а в жизни застёгнут на все пуговицы.
— Несмотря на вашу женскую хрупкость и красоту, программы у вас, надо заметить, трудные и большие по объёму. Может, это современный менеджмент требует от музыканта подвигов, утяжеления программ?
— Вы знаете, даже когда программа состоит из одних мазурок Шопена, она всё равно тяжела, вынести её на большую аудиторию, на большой по размеру зал требует усилий. Каждый раз испытываешь эмоциональное напряжение. Перед концертом я всегда волнуюсь — иногда больше, иногда меньше. Не волнуюсь я лишь в те редкие счастливые моменты, когда программа уже хорошо обыграна и я исполняю её где-нибудь на периферии, а не в БЗК, где собирается вся Москва. Не могу сказать, что гонюсь за физически мощными программами, но и слабачком себя, конечно, тоже не считаю. Сил во мне много — и физических, и моральных, хотя мне знакомы понятия и морального истощения, и эмоциональной усталости, когда в конце сезона уже хочется всё бросить и больше никогда не подходить к роялю. Но в целом во мне большая концентрация энергии.
— А сколько приходится заниматься такому музыканту, как вы? Наверное, каждый день садиться за инструмент у вас уже нет необходимости?
— Такого уже действительно нет. Но учить новую сольную программу хотя бы раз в год приходится. Это доставляет огромную радость, но и заниматься приходится немало. Иногда я включаю в неё что-то из старых наработок. Например, в предстоящем сезоне программа у меня будет вся новая, за исключением «Вариаций на тему Корелли», которые я играла раньше. А две трети программы будут сделаны абсолютно с нуля, и это потребует значительных усилий. Заниматься каждый день уже не получается — то я даю мастер-классы, то куда-то еду, то отвлекают домашние заботы. Но зато у меня не бывает выходных. Таким образом, в среднем получается 3 часа. Так мне однажды и посоветовал профессор Доренский, зная мои индивидуальные психофизические особенности.
— Заметно, что вы в отличие от многих других солистов довольно часто выступаете в составе камерных ансамблей.
— Да, я очень люблю камерную музыку.
— Я посмотрела, у вас в мае было сразу несколько выступлений. Вот сейчас вы будете играть в Кольмаре в составе трио. Почему другие музыканты так редко исполняют камерную музыку? Трудно подобрать партнёров?
— Мы сформировали наше трио с Никитой Борисоглебским и Сергеем Антоновым уже семь или восемь лет назад. Сначала наше сотрудничество было эпизодическим — примерно раз в сезон. А в последнее время к нашей общей радости мы стали выступать чаще — во многом благодаря Московской филармонии, солистами которой мы все являемся. В этом году у нас был полноценный абонемент в Камерном зале филармонии, а также гастроли в Новосибирске. В Кольмаре у меня другие партнёры — мой муж Евгений Стембольский и кларнетист Игорь Федоров. Я не знаю, почему в России публика любит камерную музыку меньше, чем сольные выступления музыкантов, хотя, казалось бы, клавирабенд — самый сложный жанр для восприятия. А вот в Европе камерная музыка чрезвычайно любима и распространена, мы от них отстаём. Для солистов тут ещё есть проблема в несовпадении графиков, поэтому чаще всего ансамбли складываются по случаю, на каком-нибудь фестивале, например, у Дениса Мацуева.
— Вот вы живёте в России, тогда как многие ваши российские коллеги решительно предпочитают ей другие страны. А важна ли для русского музыканта укоренённость, в смысле — жизнь на территории родной страны, когда разделяешь с ней её судьбу, по-прежнему непростую, горькую, а временами и нестерпимую?
— Сейчас мир стал глобальным. И русским музыкантом может считать себя вовсе не обязательно тот, кто живёт здесь. Русский музыкант — это тот, кто либо родился и вырос в русской культуре, либо тот, кто получил русскую школу и считает себя русским музыкантом. Мне кажется, однажды получив «инъекцию» русской культуры, человек не может от неё отделиться, она уже будет сидеть в нём глубоко и прочно.
— Понятно, но я говорю о жизни в России как о возможности жалеть её, болеть вместе с ней. А когда находишься от неё на расстоянии, то способность к сочувствию куда-то улетучивается, в лучшем случае возникает нечто вроде снисходительности по отношению к тому, что происходит в России, а в худшем — просто презрение без какого бы то ни было понимания и сопереживания. Приходится наблюдать это на примере многих эмигрантов, не связанных с музыкой. Но для музыканта разве не становится пагубным эмоциональный разрыв с Россией? Разве не сказывается он на исполнении хотя бы той же русской музыки? Я спрашиваю вас об этом, так как вы-то как раз проявляете стойкий патриотизм, несмотря ни на что.
— Да ведь эту тему не обязательно рассматривать на примере эмигрантов. Сейчас вообще всё российское общество разделилось. Кто-то считает, что болеет за судьбу России в одном лагере, а кто-то находится в противоположном и тоже думает, что переживает за неё. И друг к другу они непримиримы, и каждый считает, что он лучше знает, как любить родину. Действительно, те, кто уехал, часто любят нас поучать, как нам тут правильно жить. Это меня всегда удивляет.
— Мы с вами говорили выше, что, даже обсуждая явление культуры, люди подчас теряют признаки принадлежности к ней. Вот поэт сказал: «И я подумал про искусство: а правда, нужно ли оно?» Напоследок хочу спросить у вас: есть ли польза от красоты?
— Предпочту ответить, используя философское понятие «прекрасное», нежели понятие «красота» в узком значении физической красоты человека, которая всё равно является частью прекрасного. Да, конечно, а как жить без красоты? Во всём нужно её искать, создавать её, в конце концов. Могу тоже сказать словами поэта: «Прекрасное должно быть величаво». Человеку подчас свойственно нечто великое низводить до своего уровня. Но должно быть наоборот: каждый из нас до уровня великого должен подниматься сам.
Беседовала Ольга Юсова