Речь идет о московских концертах певца. Впервые он выступил в последний день 2005 года на сцене Светлановского зала Московского международного дома музыки с большой и весьма разнообразной программой оперных арий. Второй раз это случилось опять же 31 декабря, но три года спустя. В обоих случаях это были гала-вечера в сопровождении Национального филармонического оркестра России, за дирижерским пультом которого стоял Владимир Спиваков. В 2005 году певец приехал в Москву в прекрасной вокальной форме, и тот концерт стал действительно событием, тем более что это был первый визит певца в Россию.
В 2008 году в Москве исполнителя постигла досадная неудача:
во время исполнения второго номера на том концерте он сорвал голос и продолжить выступление просто не смог. Драматизировать эту неудачу, конечно же, не стóит: певцы – люди живые, а не вокальные машины. Но этот случай стал для меня первым звонком, указавшим на то, что явно поспешный курс певца на драматизацию своего оперного репертуара был взят чрезмерно резко и непродуманно. Я еще очень хорошо помню его вполне удачного Герцога Мантуанского в вердиевском «Риголетто» в постановке театра «Арена ди Верона» 2001 года.
Когда же после встречи с ним в лирическом репертуаре певец под занавес 2005 года приехал в Москву уже окончательно трансформировавшимся в тенора драматического, удивлением для меня это не стало. Пережить удивление мне довелось несколько ранее – в феврале того же года, когда я услышал его в партии Вертера на сцене Венской государственной оперы и обнаружил в его голосе ярко выраженную лирико-драматическую переходность.
Третий концерт певца в Москве со специфической программой «Альварес-танго» состоялся в прошлом сезоне на сцене театра «Новая Опера», но в силу ее явной непоказательности серьезно принимать подобное в расчет просто нельзя. С момента же неудачи певца в Москве прошло почти шесть лет, и нынешний концерт в Большом зале консерватории, несомненно, задумывался как реванш за прошлое фиаско.
Но реванш не состоялся, хотя, если судить по восторженным овациям зала, всё прошло более чем хорошо.
Когда в начале второго отделения было исполнено переложение для струнных раннего струнного квартета Пуччини «Хризантемы», мне невольно вдруг вспомнились известные всем слова из романса: «Отцвели уж дано хризантемы в саду…» И от этого стало грустно, потому что «любовь в моем сердце, увы, давно уже не живет». Всё то, что исполнил певец в программе нынешнего концерта, любовь к его искусству сегодняшнего дня зажечь в моем сердце по большому счету так уже и не смогла.
Марсело Альварес начал с романса Родриго из «Сида» Массне, и в сегодняшнем техническом арсенале исполнителя уже первый номер выявил отсутствие ровности вокальной линии, ярко выраженную – в ущерб элементарной музыкальности! – силовую манеру звукоизвлечения.
Этот изысканнейший образец интеллектуально тонкого французского стиля предстал чрезмерно огрубленным и упрощенным вокальным эрзацем.
Постоянные нагнетания на forte, прободения на piano и mezza voce неизбежно приводили к мелодической разрывности и в «тяжелом» драматическом репертуаре, представленном певцом в этот вечер. Ария Дика Джонсона из третьего акта оперы Пуччини «Девушка с Запада» прозвучала более-менее ровно, но поверхностность ее психологического осмысления и предательски проступившая стертость тембра «тонкую» музыкальную доводку этого номера так и оставили неосуществленной.
Ариозо Канио из оперы «Паяцы» Леонкавалло стало, пожалуй, наиболее выигрышной за весь вечер вокальной интерпретацией,
но и здесь превалировал драматизм ради драматизма,
в то время как драматизм даже в таком хрестоматийном веристском репертуаре должен служить лишь средством музыкальной выразительности.
Когда мы имеем дело с жанром оперы, который предполагает, прежде всего, пение как таковое, уловки с «незаметной» подменой пения драматически аффектированной мелодекламационностью всегда становятся заметными. И не обратить на это внимания просто невозможно было и на этот раз. Но если в ариозо Канио эти уловки еще срабатывали, то осуществленное певцом буквальное разрушение мелодического каркаса арии Каварадосси из третьего акта оперы Пуччини «Тоска» было уже просто недопустимым.
По этой же причине не стали шедеврами интерпретации и две арии Калафа из оперы Пуччини «Турандот», исполненные под занавес программы. Первая (из первого акта) прозвучала, вообще, на редкость бесцветно и невыразительно, а вторая (из третьего акта), к сожалению, запомнилась лишь тем, что верхнее «си», которого в ней все, собственно, всегда и ждут с утроенным нетерпением, было попросту сорвано. Конечно, и на этот раз элемент случайности исключить нельзя, но общая картина вокальной формы, предъявленной певцом в этот приезд, показывает, что его голос, давно утратив пластическую гибкость и чувство кантилены, стал испытывать неимоверные — просто «драматические»! — проблемы с высокой тесситурой.
Голос наверх уже не летит, а выдавливается на середине, как из тюбика.
В ущерб кантилене звучание агрессивно нагнетается на forte, что, выбиваясь из контекста музыкальной «сплошности», каждый раз становится весьма и весьма навязчивым. Обнаруживают себя и проблемы с переходными нотами. Сегодня индивидуальность тембральной окраски голоса исполнителя ощутить можно исключительно на forte, но это настолько противоестественно, что сразу же и заставляет говорить о серьезных проблемах его вокального аппарата.
В основной программе исполнитель представил всего шесть арий
— очень скромное, заметьте, количество для гала-концерта! Зато разбавлены они были изрядным ассортиментом «многокилометровых» симфонических эпизодов.
За дирижерским пультом в этот вечер находился весьма темпераментный итальянец Фабио Мастранджело, мое отношение к творчеству которого всегда было вполне позитивно, а в последнее время особенно как-то стало внушать еще бóльший оптимизм. Однако трясину «кондовости» звучания оркестра в этот вечер, не погрязнув в ней с головой, не удалось преодолеть и этому дирижеру. Помимо раритетных «Хризантем», которые лично я услышал вживую впервые, прозвучала и нечасто исполняемая «Симфоническая прелюдия» Пуччини, слышать которую в наших концертных залах мне всё же ранее доводилось.
Медитация из оперы «Таис» Массне стала единственным французским номером чисто оркестровой части вечера. Словно намеренно прозвучав по-веристски плотно и насыщенно драматично, она решительно перекинула мостик к симфоническим пьесам из опер Пуччини и Леонкавалло (к вступлению третьего акту «Мадам Баттерфляй», а также к интермеццо третьего акта «Манон Леско» и второго акта «Паяцев»).
Поистине веристские страсти, несмотря на то, что это был популярнейший романс Леандро из сарсуэлы Сорособаля «Трактирщица из порта», в исполнение единственного биса программы буквально на последнем излете вложил и Марсело Альварес. Понятно, что этот номер требует от исполнителя немалого драматизма, но требует он также и необычайной лиричности.
Сарсуэла и страсти веризма — две вещи несовместные, но в интерпретации знаменитого аргентинского тенора грань между ними оказалась неразличимой.
