1 октября в Большом зале Московской консерватории состоялся концерт фестиваля «Эстафета Веры» в честь 85-летия Веры Васильевны Горностаевой — пианистки, профессора МГК, ученицы легендарного Г. Г. Нейгауза.
С торжественным словом выступил ректор А. С. Соколов, который зачитал поздравления, поступившие в адрес Веры Васильевны от руководителей города и государства, а также высказал много тёплых слов в адрес юбилярши. Помимо прочего Соколов с юмором подчеркнул, что очень рад каждые 5 лет поздравлять Веру Васильевну с очередным юбилеем, а Горностаева в ответном слове сказала, что он лучший ректор Консерватории.
Помимо обмена любезностями был интересен рассказ Горностаевой о музыкальной династии, которую основала её мать, продолжила сама Вера Васильевна, затем её дочь Ксения Кнорре и внук Лукас Генюшас, которые
все вместе охватили вековой период существования Московской консерватории с начала прошлого столетия, что само по себе достойно восхищения.
В юбилейном концерте принимал участие Симфонический оркестр Московской консерватории под управлением Анатолия Левина. Солировали ученики Горностаевой: Вадим Холоденко, Лукас Генюшас, Андрей Гугнин и Полина Осетинская. В программе — фортепианные концерты В. А. Моцарта, М. Равеля и Д. Д. Шостаковича.
Первым вышел к роялю Вадим Холоденко, исполнивший 21-й концерт Моцарта (C-dur, KV 467), следом выступал Лукас Генюшас — внук и ученик Веры Васильевны, который сыграл 1-й концерт Шостаковича (c-moll, соч. 35). Второе отделение началось 1-м концертом Равеля (G-dur), который играл Андрей Гугнин, а в завершение концерта выступила Полина Осетинская, исполнившая 2-й концерт Шостаковича (F-dur, соч. 102).
На афише, как это стало уже плохой «традицией», не было указано, кто какое сочинение сыграет, поэтому я, желая предугадать это, пытался «расставить» музыкантов по произведениям в соответствии с моими представлениями о том, кому что ближе из перечисленного. Я угадал только один пункт: Полина Осетинская и впрямь сыграла 2-й концерт Шостаковича, но остальная расстановка меня сильно удивила.
Так, нахожу странным, что Холоденко предпочёл концерт Моцарта, ибо его стиль выигрышен лишь в тех сочинениях, где имеется нагромождение фактуры и виртуозные сложности, а в «малонотной» музыке ему попросту нечего сказать, и получается что-то однотонное по тембру и однообразное по смыслу.
Да, текст был качественно озвучен, исполнение было корректным, но не более того.
Вряд ли ради миллионного по счёту воспроизведения стандартно-приглаженной трактовки Моцарта стоило выходить на сцену Большого зала МГК, когда можно было сыграть, к примеру, концерт Листа или что-то в этом роде, где удалось бы развернуться в виртуозном отношении.
В свою очередь Генюшасу не слишком близок Шостакович, и хотя исполненное им сочинение тоже было озвучено прилежно и качественно,
множество мелких деталей выдавало поверхностный характер понимания столь оригинальной вещи.
Например, резкий аккорд фортепиано в финале, который вклинивается в эпизод с эффектно солирующей трубой, должен иметь откровенно буффонный характер, и мне казалось, что эту остроумную музыкальную шутку способен понять любой студент, а Генюшас сыграл его абсолютно без юмора, заранее расположив руки на клавиатуре, что сказалось и на тембре. И это вышло столь комфортно и столь гладко, что слушалось слишком буднично, а ведь этим аккордом нужно как следует и довольно грубо грохнуть, чтобы от неожиданности все встряхнулись и улыбнулись, а в этот раз публика лишь зевнула и продолжила умиротворённо слушать дальше.
Быть может, кому-то покажется, что я придираюсь к мелочи, но это такая «мелочь», за которой скрывается понимание (или непонимание) стиля! Быть может, для Генюшаса правильнее было бы выбрать концерт Шопена или Моцарта?
На мой взгляд, неудачен был выбор и Андрея Гугнина, хотя чисто моторно концерт Равеля был в его подаче великолепен, да и вообще пианисту присущи отменные двигательные навыки, но как же быть с разнообразием красок, с тембровой расцветкой, что органически присуще Равелю и напрочь отсутствует в звуковой палитре данного пианиста? И хотя отдельные моменты произвели впечатление, например, эпизод ближе к концу 1-й части концерта, где мелодия проводится трелями, был просто очарователен, ибо Гугнин оказался большим мастером этого приёма,
в целом Равель, исполненный в столь приглушённых тонах, производит какое-то странное впечатление, как будто вместо цветастой живописной работы рассматриваешь чёрно-белую её фотографию.
Опять-таки удивлён, что Гугнин не выбрал 3-й концерт Бетховена (c-moll, соч. 37), который, как выяснилось, должен был играть Василий Примаков, в концерте не участвовавший по болезни.
В общем, к концу второго отделения я был порядком удручён и уже не ждал ничего хорошего в этом море банальности, но тут на сцену вышла Полина Осетинская и всех парней переиграла!
Это было редкостное художественное откровение, которого слушатели ждут, о котором мечтают и ради которого, собственно, и ходят в концерты.
Вот где было трепетное ощущение музыки и попадание в настроение. Пианистка подавала музыкальный материал сдержанно, но вдохновенно, и за этим ощущалось личное отношение к звучащей музыке, богатый жизненный и музыкантский опыт. В медленной части я боялся дышать, так это чудесно звучало! Никогда не приходилось слышать вживую столь углублённо и с таким пониманием сыгранную среднюю часть 2-го концерта Шостаковича, а в записях нечто подобное по красоте и силе воздействия встречается лишь у автора и у Дмитрия Алексеева! Это было тем более неожиданно, что я подумывал уйти из зала ещё на Равеле, но что-то — видимо, решимость отчаяния — меня остановило. И я не пожалел: это была зрелая трактовка настоящего музыканта-художника, в которой были глубина и красота, боль и нежность, императивность и хрупкость.
Игра была очень женственная, ибо Полина следовала своей природе и не старалась демонстрировать за роялем маскулинность, но эта женственность пронзала насквозь ум и сердце.
Когда-то я видел её ещё очаровательной девчушкой и теперь вспоминал о выпавших на её долю страданиях, о том, как амбициозный тиран лишил её нормального детства, и как она в дальнейшем из-под этих моральных руин выбиралась, искала свой путь. И нашла!
Я рад, что попал на этот концерт хотя бы потому, что там играла она. В каком-то плане Осетинская преподнесла не совсем «Шостаковича», если иметь в виду его стилистику — суетливость, жёсткость, ироничность и так далее, а в то же время это был он — словно мы созерцали хрупкий внутренний мир самого автора. Светлый и ранимый.
Интересно отметить, что в своём исполнении этого концерта Полина Осетинская воплотила отчётливые аллюзии на остальную русскую музыку, и я лично очень хорошо ощущал переданную её игрой преемственность Шостаковича от многих русских авторов, в том числе от Рахманинова. Гениальная «бесконечная» мелодия в первой части, исполняемая обеими руками на фоне подвижного оркестрового аккомпанемента — разве это не аллюзия на главную тему 3-го концерта Рахманинова? А дивная тема и гармония второй части — разве это не московская композиторская школа и тот же лирический Рахманинов средних частей его концертов и мажорных медленных прелюдий? Осетинская всё это показала и убедила в своей правоте целиком и полностью, продемонстрировав и крепкую крупную технику, и дивный певучий звук в кантилене.
Что любопытно, из четырёх пианистов, выступивших в тот вечер, типические черты русской школы продемонстрировала фактически лишь Осетинская,
хотя я не знаю, можно ли утверждать, что она получила её именно от Горностаевой, ибо Вера Васильевна была не единственным источником её знаний, хотя окончательная шлифовка таланта пианистки прошла под руководством юбилярши.
В целом юбилей можно считать удавшимся, а что касается удач и неудач учеников, то можно сказать лишь одно: у каждого солиста впереди море работы, и искусство любого пианиста будет таким, каким сам музыкант его сделает в соответствии с собственными творческими императивами.
Автор фото — Роман Гончаров
